Каллист кивнул.

— В ту ночь в Ватиканских садах. Я слышал об этом. Не выпускай Херею, Клеменс, подогревай его возмущение — приговорили мы Калигулу давно, а теперь нам нужен палач.

Программа освящения театра Помпея была наконец готова, причем Геликону не удалось добиться осуществления своего особенно подлого предложения. Этот императорский дружок, который следовал за Калигулой тенью и умел использовать жестокость и мстительность того для своих целей, высказал идею набрать часть актеров-смертников из числа римских евреев.

— У тебя для этого есть веские причины, император, когда слышишь, как этот народ тебя не уважает и даже противиться установлению твоего изображения в храме.

Калигула знал о неприязни Геликона к евреям.

— Нет, Геликон, на это я не пойду. Каллист описал мне римских иудеев как людей, верных императору, хороших работников и аккуратных налогоплательщиков. Я не собираюсь резать корову, которую могу доить. Пусть лучше выловят пару дюжин из черни. Эти паразиты только жрут на государственные деньги.

— Нельзя сердить народ сверх меры. Если плебеи объединятся, то могут стать опасными.

Калигула отмахнулся.

— Те времена давно прошли. Последние народные мятежи случались еще во времена Республики; Август положил им конец, и ты увидишь: народ с восторгом будет приветствовать меня, когда я открою игры в театре Помпея. Когда гладиаторы скрестят мечи, потечет кровь и внутренности повываливаются из растерзанных тел, когда львы зарычат и замычат быки, плебеи тут же забудут о маленьких неприятностях, которых им это стоило. Это племя забывает и размножается очень быстро. Нет, Геликон, меня это не беспокоит.

Игры назначили на начало декабря. В это время календарь не обещал никаких праздников, зато потом римлян ожидали консуалии[14] и сатурналии. Конечно же, новость о том, что император собирается подарить своим подданным трехдневные игры, быстро разлетелась по всему городу. За бесплатные входные билеты — маленькие деревянные дощечки с номерами рядов и сидений — разыгрывались настоящие бои. Кому не повезло их раздобыть, тот пытался купить у более счастливых, и перед театром развернулась настоящая торговля, в то время как более удачливые зрители уже занимали места.

Император появился, как обычно, с большим опозданием. Но публика не возмущалась, поскольку была занята потреблением бесплатных напитков и еды и разговорами друг с другом. Но вот воздух пронзил резкий звук двенадцати фанфар, извещающих о прибытии императора, и шум празднично настроенной толпы мгновенно стих.

Калигула, как это часто случалось в последние дни, уже с утра был пьян, но пребывал в прекрасном расположении духа. Он поприветствовал, собравшихся небрежным движением руки и упал на скамью в императорской ложе. Празднично одетый магистрат — в руке жезл из слоновой кости, на голове золотой венок — бросил белый платок на арену, и игры можно было считать открытыми.

Как требовала старая традиция, которой никто так не придерживался, как Калигула, сначала выступали гладиаторы-калеки, демонстрирующие увеселительные бои на деревянных мечах и другом непригодном оружии, пока публика не начала выражать протест. И тогда на арену вышли серьезные бойцы, а с их появлением запахло кровью.

Это были настоящие, специально обученные гладиаторы, которые долго тренировались на соломенных чучелах, прежде чем их выпустили биться друг с другом.

Пышно разодетые, в строгом порядке проследовали они на арену под восторженные крики зрителей, являя собой в своих пурпурных плащах и блестящих парадных шлемах с высокими плюмажами из красных перьев поистине воинственное зрелище.

Гладиаторы остановились напротив императорской ложи, подняли правую руку и проскандировали хором:

— Идущие на смерть приветствуют тебя, император.

На этот раз представление начали самниты — тяжеловооруженные борцы, чьи мечи сразу же наполнили арену громкими звуками ударов о большие, богато украшенные бронзовые щиты. Одновременно боролись три группы, все — с остервенением и злобой. Они дрались за свою жизнь, и для тех, кто победил бы несколько раз, она могла стать очень неплохой. Восторженные зрители осыпали их подарками, красавицы богачки тянули в постель, и чем дольше им удавалось оставаться в живых, тем лучше шли их дела. Они могли выкупить свою свободу, приобрести дом и — если вовремя остановятся — состариться в кругу семьи в почете и уважении. Изображения самых знаменитых из них скульпторы увековечивали в камне, и они служили образцом молодым римлянам. Купленные смертью десятков смертей товарищей по оружию слава и богатство нисколько не смущали большинство граждан, остальные же держали свое мнение при себе.

Внизу, на песке, сейчас сражался Кар, гладиатор среднего роста, который едва ли мог похвастаться мускулами, но был гибок и вместо грубой силы демонстрировал молниеносную быстроту реакции. Маленьким прытким чертенком танцевал он вокруг своего противника, высокого громилы, которого послал ему жребий. Именно жеребьевкой определялись пары, что было справедливым, но, на радость публике, часто сталкивало неравных борцов. Все с замиранием сердца следили за Каром, чья маленькая фигурка кружилась вокруг великана-противника, напоминая изворотливую крысу, прыгающую вокруг угрюмого волка. Куда бы великан ни ударил, Кар был уже в другом месте и наносил маленькие, резкие, хитрые удары. Тот уже весь был покрыт кровоточащими ранами, ругался, бешено размахивая мечом, и каждый раз ударял в пустоту или по щиту, подставленному с быстротой молнии.

Тут Кар осмелел, позволил себе дерзко кивнуть императору, который тоже милостиво ответил кивком, стал обращаться с противником как с буйволом, позволяющим тянуть себя за кольцо в любом направлении. Публика неистовствовала, Кар ухмылялся, великан пыхтел и решил воспользоваться легкомыслием противника. Когда Кар с быстротой молнии нанес ему удар в левое плечо, тот притворился, что получил серьезное повреждение, застонал, покачнулся, и Кар поддался на уловку, поднял меч, приветствуя красавиц в ложе. Его противник неожиданно выпрямился и одним ударом отрубил ему руку чуть ниже локтя. Она все еще сжимала меч, когда упала на песок, забрызгав все кругом кровью. Кар смотрел вокруг глупыми удивленными глазами, как маленький мальчик, у которого забрали любимую игрушку. Рев возмущения прокатился по рядам зрителей. Как мог Кар дать себя обмануть этому болвану? Он еще не чувствовал боли, но думал о своем красивом доме, нажитом богатстве и возлюбленной из благородной семьи. Всем этим можно было наслаждаться и с одной рукой, и он бросился на песок, поднял оставшуюся левую руку и надеялся на милость публики. Но Кар просчитался. Люди были разочарованы им. Другой боролся честнее, раны его кровоточили, но на его грубом, покрытом потом и пылью лице играла гордая улыбка. Великан приставил острие меча к затылку лежащего противника и оглянулся вокруг. Большинство дам держали палец повернутым вниз, и он слышал выкрики, славящие его и позорящие повергнутого. Теперь все смотрели на императора, который весело показал знак смерти, чтобы потом продолжить оживленный разговор с Цезонией. Так меч вонзился в затылок Кара, и его жилистое, стройное тело еще долго вздрагивало на песке, будто жизнь с трудом покидала его. Скоро появились переодетые в Харона рабы. Они добили несчастного ударом молота по голове и потащили по пропитанному кровью песку прочь с арены.

Гладиаторские бои продолжили фракийцы — две пары, которые боролись на сиках — кривых мечах, защищаясь маленькими круглыми щитами-пармами. Но парни оказались настолько робкими, что в страхе причинить друг другу вред только танцевали кругами да поднимали столбы пыли. Император зевал, публика выкрикивала оскорбления и угрозы:

— Если вы и дальше будете спать, мы просидим тут до вечера!

— Шевелитесь, сони!