Спать!

Утром, за столом, когда Неля поставила перед ним яичницу, ветчину и кофе, он вдруг сказал:

— А я познакомился с твоим сыном.

Она удивленно вскинула брови.

— Ночью. По книгам и фотографиям. Мне кажется, хороший парень.

Он видел, как она просияла. И тут же лицо ее опять затянулось печалью. С трудом проглотила кусочек ветчины, отложила вилку, подперла лицо ладонями, грустно смотрела, как он ест.

Потом спохватилась.

— Налью еще?

— Налей.

Она добавила ему в чашку из блестящего металлического кофейника, налила немного себе, отпила глоток…

— Совсем не могу есть. Как притронусь к еде, тут же думаю о нем, как он там… — голос ее дрогнул.

— Приятного, конечно, мало, — сказал Лукьянов. — Но не так ужасно, как ты себе представляешь.

— Дело не в этом, — она покачала головой. — Погиб человек, что может быть ужасней! И знаешь, что самое страшное, я не представляю себе, как Дима будет жить с таким грузом… Это ведь на редкость совестливый, легкоранимый мальчик… Ты не веришь мне? — Она уловила на себе его пристальный взгляд.

— Почему же, верю. Я и сам так подумал… Кто этот человек?

— Истопник из соседнего санатория.

— Как он очутился на дороге в такое время?

— Будто бы ловил машину, хотел остановить.

— Он был трезв?

— Не знаю точно… Говорят, что пьян.

Тогда, может, действительно он сам виноват.

Может быть… Но, как бы там ни было, Дима сбил его. А он ведь не имел права садиться за руль, выезжать на дорогу. Я просто не понимаю, что с ним случилось…

— Да, — Лукьянов нахмурился. — Ну, чего гадать, поедем, узнаем.

Он отодвинул тарелку, встал.

Она встала тоже.

— Можно, я поеду с тобой?

Можно… Только, пожалуй, мне сейчас лучше пойти одному.

Я не зайду туда. Буду ждать тебя на улице или просто по городу похожу.

— Зачем?

Она опустила голову.

Знаешь, не могу я здесь оставаться одна, невыносимо мне стало здесь…

Хорошо, — согласился он. — Одевайся, и поехали вместе.

Она ушла в соседнюю комнату переодеваться, и оттуда он услышал ее голос:

— Дима, почему ты ничего не рассказываешь о своей семье, о жене? Кто она, как ее зовут?

— Расскажу как-нибудь…

Он закурил, подошел к боковому окну. Отсюда было видно море. Мелкая рябь шла по воде, и она безмятежно сверкала, как тогда, в детстве. Ему вдруг вспомнился мальчик в белой рубашке, с цветами в руках, бегущий к морю по песчаной аллее санатория РККА, и колючий ком подкатил к горлу.

Мне тоже надо спросить тебя кое о чем, — сказал он, не оборачиваясь. — Возможно, удастся увидеть Диму… Я должен знать — что ему известно обо мне?

Он услышал стук ее каблуков и обернулся. Она стояла в дверях в костюме, бледная, с сумочкой в руках.

— Ты спрашиваешь, что он знает о тебе? Все!

Следователь прокуратуры, пожилой человек в очках, в форменном кителе, поначалу встретил Лукьянова неприветливо, — ему, видно, показалось, что явился какой-то влиятельный родственник — «давить».

Но потом, когда Лукьянов рассказал о себе, ледок как будто растаял.

Горожняк (такая странная была фамилия у следователя) достал дело, перелистал его.

— Ну, что вам сказать, дело закончено, сегодня передаем в суд. — Он повертел в пальцах карандаш, сделал какую-то пометку на полях. — Парень во всем признал себя виновным, он сам доставил пострадавшего в больницу, сам явился с повинной, сам заявил, что без спроса сел в машину. «Сам, — говорит, — во всем виноват, судите меня». И знаете, вначале, когда я принял его дело, у меня даже симпатия появилась к нему, вот, думаю, натворил по глупости, но осознал, не стал прятаться, увиливать. Значит, не такой уж испорченный. Тем более, что Полозов, — пострадавший, значит, судя по данным экспертизы, действительно неожиданно выскочил из-за автобуса, который стоял вот тут, на обочине дороги, — Горожняк показал Лукьянову схему, на которой был отмечен стоявший на обочине всю ночь неисправный автобус. — Вот, думаю, влип парень по дурости. Ведь тут и опытный водитель вряд ли что смог бы сделать…

— А чего он выскочил, этот Полозов? — спросил Лукьянов.

— Как видно, остановить машину хотел, доехать домой. Мы опрашивали других водителей, говорят, действительно, стоял возле автобуса какой-то пьяный, махал руками, но никто его брать не хотел, объезжали, ехали дальше. И экспертиза подтвердила, что он был в алкогольном опьянении… Можно предположить, что устал он прыгать, сел на подножку, с другой стороны автобуса, может, задремал даже. А тут услышал: идет машина, ну и выскочил неожиданно, знаете, как это бывает.

Следователь говорил ровным, бесстрастным голосом, без всяких эмоций, он словно подчеркивал, что объективно оценивает факты, но Лукьянов чувствовал: за этой внешней бесстрастностью есть нечто другое, какая-то убежденность, главное впереди. И он не ошибся.

— Так вот, я и говорю, пожалел его даже вначале… — продолжал Горожняк, — а потом, когда стал вникать поглубже, — понял: нет, не так он прост, этот парень, как кажется с первого взгляда, темнит, изворачивается, хочет себя в более выгодном свете выставить.

— Но он же сам во всем признался?!

— Вот и я вначале на это клюнул. Признался, мол… А вы поглядите: зачем ему надо было вторично гнать машину? Он же съездил уже один раз, привез, что там понадобилось. Так нет же, выскакивает из окна и угоняет машину снова. Говорит, поругался с отцом, тот ему всыпал за самовольную поездку, обидел его, видишь ли! Ну, допустим. Допустим, ты такой обидчивый, что справедливый гнев отца задел тебя за живое. Ну, выскочил из окна, ну, ушел из дома. Почему надо было гнать машину? То есть, повторить то, за что тебя только сейчас отругали? При этом, заметьте, ключ от машины он вытаскивает из отцовского плаща…

— Ну, это у них бывает, — сказал Лукьянов. — Ты меня обидел, так вот, я тебе назло сделаю то же самое.

— Бывает, — согласился Горожняк. — Но вот ведь какая штука. Поглядите снимок и схему. Парень сначала заявил, что сбил Полозова, когда ехал второй раз в сторону города. А вот данные дорожной экспертизы, они утверждают, что Полозов был отброшен отсюда вот сюда, — Горожняк показал на схеме, — то есть, в прямо противоположном направлении. И еще, гляньте схему: автобус стоял на этой стороне дороги, то есть, слева, если ехать в сторону города. Полозов выскочил спереди автобуса, значит, Новгородцев, едущий в сторону города, должен был видеть его издалека. А вот если он ехал в обратном направлении — из города, тогда все сходится.

Следователь смотрел на Лукьянова вопрошающе, словно от него ждал объяснения этой неувязки. А Лукьянов изучал схему, данные экспертизы и видел, что доводы справедливые, все показывало что человек был сбит машиной, ехавшей из города.

— Да, — сказал он. — Действительно. Только я не пойму — зачем ему темнить? Какая разница — все равно сбил, все равно исход трагический?

Разница большая. — Горожняк снял очки, стал протирать их платком. — Одно дело сбил, тут же подобрал и привез в больницу. Другое дело — ехал из города, сбил, испугался последствий, оставил на дороге, приехал на дачу, получил нахлобучку от отца, испугался еще больше, или совесть заговорила, поехал снова, подобрал и привез. А человек, значит, пролежал на дороге минимум полчаса, и эти полчаса могли решить его судьбу!

Лукьянов почувствовал, как холод пошел по спине. Он поднял глаза. Горожняк все еще протирал очки, глаза его как бы прятались теперь, разглядеть их было невозможно, однако во всем его облике было теперь нечто настороженное, осуждающее. Он словно испытывал Лукьянова, ну, мол, что ты теперь скажешь?

— Вы показали парню эти документы?

Показал, конечно. И что вы думаете, глазом не моргнул, говорит: может быть, и так, я плохо помню, как все происходило, я как в тумане тогда был… Выпил, наверно, еще ко всему прочему, сам в нетрезвом виде за руль сел. А ведь это все отягчающие вину обстоятельства!