Поспешность отступления дивизии подтверждает большое количество трофеев, взятых советскими частями за два первых дня наступления: 79 тяжелых и 39 легких пулеметов, 13 орудий, 45 минометов, 4 вещевых и продовольственных склада, большое количество штабных документов и т. д. Для сравнения можно указать, что дивизия «Равенна», которая пришла на выручку «Сфорцеске», потеряла за это же время, по данным Мессе, 370 человек убитыми и ранеными и не имела ни одного пропавшего без вести.
Что касается мнения немецкого командования, то после войны генерал Блюментритт, давая интервью английскому историку Лиделлу Гарту, сказал по поводу этого боя, что «один батальон русских обратил в бегство целую итальянскую дивизию». Выразительным был приговор солдат итальянской экспедиционной армии. Они окрестили «Сфорцеску» именем дивизии «Тикай». Украинское слово «тикай» в то время было достаточно хорошо известно итальянским солдатам и в переводе не нуждалось. Офицеры других дивизий решили не отдавать чести и не отвечать на приветствия офицеров «Сфорцески».
Альпийские батальоны были выдвинуты в контратаку с целью восстановить положение. Это был их первый бой, и они должны были пойти вперед при поддержке немецких танков. Однако немцы сообщили, что танки еще не готовы. «Справимся сами», — сказал командир батальона. Вместо немецких в атаку пошли итальянские танки…
К середине августа 1942 года итальянские танковые силы на советско-германском фронте были полностью реорганизованы. Танкетки L3 из состава бронекавалерийского подразделения «Сан Джоржио» заменили на фронте 67-м танковым берсальерским батальоном. Сама часть была сформирована 25 февраля 1942 года и имела в своем составе от 55 до 58 легких танков L6/40. Структурно батальон состоял из двух рот. В каждой роте было по пять взводов, из которых 5-й являлся резервным. На Восточный фронт была также направлена 13-я группа самоходных установок в составе 19 47-мм САУ «Semovente 47/32», так как танки L6/40 были вооружены только 20-мм пушками. Группа самоходных установок была сформирована на базе кавалерийского полка «Cavalleggeri di Alessandria». Эта техника по итальянским меркам являлась достаточно современной и успешно использовалась в Северной Африке, однако для боев с частями Красной Армии ни по своему вооружению, ни по своей бронезащищенности она совершенно не годилась. Вскоре после начала атаки легкие L6/40 и «Semovente 47/32» были перебиты из противотанковых ружей. Альпийцы откатились назад, потеряв до сотни убитыми. В Рим была послана телеграмма, в которой говорилось, что высокие потери были вызваны «избытком боевого задора альпийцев, еще не освоившихся с ведением боевых действий на равнине».
Окончился бой, который итальянские историки называют «первым оборонительным сражением на Дону». Это был бой ограниченного масштаба как по территории, на которой происходили операции, так и по количеству участвовавших в нем сил. Однако уже здесь проявились некоторые моменты, которые в дальнейшем сыграли важную роль: отсутствие солидарности со стороны немецкого командования и общий недостаток германской стратегии, заключавшийся в линейном построении обороны.
Германское командование категорически приказало держать на первой линии все имевшиеся силы, пресекая попытки форсирования реки, и в первый же момент немедленно контратаковать группы противника, которым удалось высадиться на берег. «Непонятно, — с возмущением писал Валори, — почему немецкое командование придерживалось столь упрощенной концепции. Может быть, загипнотизированное тем, что происходит в Сталинграде, оно считало, что на других участках достаточно жесткой обороны. Может быть, оно боялось, что, получив разрешение маневрировать, командиры соединений смогут уклоняться от выполнения распоряжений».
Рассуждения итальянского военного историка об отсутствии товарищества между войсками союзников не лишены оснований. В отчете штаба 63-й советской армии, подводившей итоги боя, отмечалось, что между войсками союзников «нет не только единства, а, наоборот, господствующая рознь и ненависть к немцам постоянно усиливаются, принимая подчас характер серьезных эксцессов». В доказательство приводился приказ командира 29-го немецкого корпуса генерала Обстфельдера «О поведении при встрече с итальянскими частями», в котором говорилось: «Климат и природные условия сделали итальянцев не такими солдатами, каким является немец. Их темперамент более подвержен различным воздействиям, чем у закаленного немца. Следствием этого является восторженность, с одной стороны, и быстрая утомляемость — с другой. Несдержанность и зазнайство по отношению к нашим итальянским друзьям недопустимы. Надо сделать всем офицерам, унтер-офицерам и солдатам указания о необходимости поддерживать дружеский тон. Необоснованные требования и претензии следует отклонять без всякой резкости. Применение кличек, а также дерзкое и вызывающее поведение строго воспрещаются».
Приказ немецкого генерала обращает на себя внимание духом превосходства над итальянцами, который отличает его мотивирующую часть и делает малоубедительными призывы к взаимопониманию. Попытки немецких генералов насаждать дух товарищества в приказном порядке не имели эффекта.
Что касается ошибочности концепции жесткой обороны, то в значительной степени она носила вынужденный характер, поскольку немецкое командование не имело достаточно резервов для построения эшелонированных заслонов. Кроме того, не исключается, что оно действительно питало сомнения в способности итальянских дивизий вести маневренную оборону.
Важно отметить и другое: советские войска имели в этом бою совершенно незначительный перевес в силах, тем не менее они сумели опрокинуть итальянские соединения в первые же дни; итальянские части показали недостаточную стойкость, о чем со всей определенностью говорится в отчете 63-й советской армии, составленном на основании многочисленных документов и опросов военнопленных.
После августовских боев на итальянском секторе наступило длительное затишье, подействовавшее самым ободряющим образом на командование армии, которое из Макеевки перебралось в Миллерово. В штабе армии проводился письменный референдум на тему, следует ли офицерской столовой ограничиваться пайковыми продуктами или начать закупки на вольном рынке. Эта тема весьма оживленно обсуждалась между офицерами. «Вообще вопросы о столовых и личных уборных, — писал Толлои, — составляли проблемы, которые с наибольшей основательностью решались нашими штабами. Существовала столовая его превосходительства командующего, разведотдела, отдела пропаганды, не говоря уже об интендантстве».
Персонал штаба армии отличался многочисленностью. В оперативном отделе имелось вдвое больше офицеров, чем полагалось по штату. Еще более раздутым был разведывательный отдел. Возглавлявший его полковник, бывший до войны военным атташе в Москве, создал гигантский аппарат. В нем числилось 105 офицеров вместо 17. Он создал даже специальную секцию по захвату неприятельских документов, снабженную орудиями взлома. Полковник надеялся когда-нибудь захватить один из тех сейфов советского командующего, которые немцы, по их словам, время от времени находили в лесах. Деятельность разведотдела имела странный уклон: русские белоэмигранты, выписанные из Италии и посылаемые в поисках информации, добывали главным образом телятину, свинину и яйца для столовой.
Благодушие и беззаботность, царившие в штабе дивизии и окружавших его службах, начали исчезать с наступлением холодной погоды. «Жара и пыль сменились холодом и снегом, — записывал Толлои. — Русские крестьянки уже не выбегают из домов в сарафанах, которые оставляют открытыми их пышные плечи, — они закутались в платки и надели валенки. Немцы не сидят в машинах, голые по пояс, с яркими спортивными козырьками на глазах, всегда готовые броситься в реку, встретившуюся на их пути, как это положено на „войне-прогулке“, а, скрючившись от холода, бегают в смешных наушниках. Гарибольди уже не думает о Сирии и не занимает свое время распределением наград, а растерянно призывает офицеров „сохранять веру“. Все старшие офицеры за несколько месяцев постарели на десять лет… Еще три месяца назад в Макеевке, полные здоровья и радужных надежд, они думали только о спокойной жизни и с любопытством и благодушием взирали на образ жизни русских и на немецкие жестокости».
