— Во-первых, дети, которые сегодня поступают в институты, десять лет назад были семилетками. А это уже сформировавшиеся человечки. Старая система координат несвободы начинала работать с ясель. Я помню, как мой Саша, которому было четыре года, когда умер Черненко, спрашивал маму в троллейбусе: «Мама, а почему Черненко нам всем так дорог?» Чем приводил маму в ужас, и полтроллейбуса тоже. Или выясняет, что будут бомбить в случае ядерной войны. «Особо важные объекты» — отвечают ему. «А, правда, школа — это очень важный объект?» Так что дети тоже вкусили…

Самое смешное и удивительное, что те, кто сейчас поступает в институты, как раз находились в самых лучших условиях. Они небыли под таким прессом, как мое поколение, я уж не говорю о поколении моего отца! Система несвободы начала слабеть. И в какой-то момент, как это ни странно, стала почти нормальной. Школа перестала быть безумной, перестала быть тоталитарной, перестала давить и угнетать детей. Она стала дискуссионной! Но нынешние семилетки пришли уже на развалины. Вместе с «давиловкой» в школе, к сожалению, исчезло и много прекрасного. По крайней мере, наше образование было лучше, чем в Америке. В'этом я убедился на собственном опыте, общаясь с тамошними школьниками. Другое дело, там я встретил свободных, раскованных, счастливых детей. В отличие от зажатых наших, из которых воспитывали то, что мы называем «совок». Но образованный!

— Но ведь проблемой воспитания подрастающего поколения озабочены и, так сказать, на «официальном» уровне.

— На уровне государства его просто нет. Он сейчас есть только на уровне семьи. Мама с папой может в чем-то не соглашаться, но есть круг вопросов, по которому они априорно, с самого начала вместе. Нельзя рисовать на обоях! Или можно. Нельзя резать ножом шкаф! Вопрос не в том, надо или не надо рисовать на обоях, а в том, что существует «официальный уровень». И он есть в каждой нормальной семье. Это вещи, понятия, которые непреложны. В ненормальной его нет, есть крик мамы, папы, бабушки. В семье, где все молчат, кроме папы, у которого кулаки и перегар изо рта, или дедушки, которому принадлежит дом, «официальный уровень» тоже есть. Только он тоталитарный.

Один считает, что патриотично стереть Чечню с лица земли, другой, что патриотично заявить: хотите — выходите, хотите — приходите. Общепринятых «официальных» критериев нет. А ребенок точно так же. Вот он живет в своем дворе, на своей улице, общается с какой-то компанией и потихоньку вырабатывает критерии патриотичности. Между прочим, не очень-то мою книгу «Легенды и мифы Лаврового переулка» переводили на Западе. Потому что у них вообще нет такого понятия — «двор». «Наш двор», «наша улица», «наши соседи» — такое существует только в беднейших кварталах. По какому принципу объединяются дети — «наша футбольная команда», «наша тусовка»… Понятие патриотизма возникает, когда есть понятие «мы». Как только ребенок определит, что такое «мы», что такое «наш», появляется и понимание патриотизма. Но патриотизм тоже палка о двух концах: «мы» всегда предполагает, что имеются «не мы» — «они».

— Один из моих сыновей задает вопрос: «Папочка, а правда, русские всегда побеждают?» Пробую объяснить, что по-разному бывает, но он не соглашается: «Нет, в конце концов все равно победят!»

— Вот это тот стереотип, который закладывался тоталитарным режимом: «Мы побеждаем всегда!» Водной ситуации русские, в другой — советские, но — всегда! Я думаю, патриотизм, как это ни странно, не принадлежит к глобальным нравственным понятиям. Даже если ввести патриотизм общечеловеческий, тогда кто такие «они»? Все животные? Микробы? Другие галактики? Но этими рассуждениями нельзя увлекаться, если на пороге дома стоит враг или рэкетир. Бывают моменты, когда государственный патриотизм становится самым главным. Как во время Великой Отечественной. Очевидно, что против Гитлера надо было драться, но при этом на стороне Сталина. И никуда от этого не денешься… Хотя я всегда говорил, что из двух зол всегда выбирают зло. А большее или меньшее — вопрос дискуссионный. Может, и нет такого понятия, как «мера» зла. Есть же на свете вещи, которые не измеряются.

— Не возникает ли у вас ощущения, что наши дети умеют больше нас? Благодаря телевидению впитывают море информации, осваивают в пятилетием возрасте компьютер…

— Вопрос в том, какой мир их окружает. Вы говорите, что они могут больше нас, а охотник-чукча скажет, что в миллион раз меньше. Потому что не могут уже ни след определить, ни белке в глаз попасть. Дети что-то приобретают в сравнении с нами, что-то утрачивают.

Каждое поколение — другое. И в то же время — прежнее. Можно играть словами, но еще Экклезиаст советовал: «И не говори о том, что прежнее лучше нового, ибо не от разума своего говоришь ты это». То же самое я бы сказал наоборот: не говори/что новое лучше прежнего… Они не лучше, не хуже, ситуация у них совершенно другая! Ребенок по телевизору видит, как Иванушка попил из копытца и превратился в козленочка, и делает современный вывод: «У, а Иванушка — трансформер».

— Правда ли, политики — ненаигравшиеся в детстве взрослые?

— Наверное, да. А вообще наиграться просто нельзя! Для меня это естественное состояние любого человека.

— Можно ли дать прогноз, какими станут наши дети?

— Я знаю только одно: каждый из них станет взрослым. А вот каким и что будет представлять собой общество этих взрослых людей, сказать трудно. Вообще-то дети — народ-завоеватель, который приходит в наш мир и в течение каких-то тридцати — пятидесяти лет полностью вытесняет все население, живущее на этом месте. Как когда-то римляне, завоевав Грецию, восприняли ее культуру, или как европейские завоеватели навязали свою волю покоренным народам. Нам, взрослым, народу, которому предстоит быть побежденным, чем мы вовсе не огорчаемся, даже если они скроят новое звездное небо, хотелось бы, чтобы они помнили, какие созвездия составляли мы. А на самом деле все взрослые для своих детей хотят только одного. Чтобы их дети были счастливы… Я думаю, что будут. Куда денутся?

— Вам не кажется, что ваш заряд оптимизма несколько выбивается из современной тональности?

— Почему? Раз люди рожают детей — значит, они оптимисты. Посмотрите сами: появилось много беременных женщин. А еще три года назад роддома были пустыми. Видимо, женщинам надоело ждать, когда станет лучше. Они терпели, терпели и не утерпели! Значит, все будет в порядке. Вывезет кривая. Россия — удивительная страна: всегда каким-то образом разворачивается и идет дальше…

Сжав в правой руке палицу, Тил Два Оружия терпеливо ждал уже третий час.

Был он невысок, но коренаст, крепко сбит, на лице — ставшее за годы командования людьми обычным хмурое выражение. Империя простиралась на тысячи миль, и Тил занимал в ней вторую после самого императора ступеньку иерархической лестницы, а многие решения принимал и вовсе самостоятельно. Например, назначал своей волей офицеров почти на все ключевые посты, давал им, следуя избранной императором политике, конкретные указания, наказывал и награждал. Тил обладал огромной властью, но власть тяготила его…