Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Так вот слушай, что я тебе скажу, Клюев. В тот самый день, когда ты собрался в Тюмень ехать, в следственный отдел Министерства внутренних дел принесли письмо. На пишущей машинке, без подписи. Анонимка, в общем. На допросах тебе ее не предъявляли, документом анонимка у нас не считается, ну а следственный отдел и так уж многое знал.

Лицо Клюева багровеет. Кулаки на столе не сжаты — стиснуты.

— С тобой письмо, гражданин начальник?

— Со мной.

— Покажь.

Я молча протягиваю ему листок, полученный от Вершинина.

Он читает письмо вслух, и голос его крепнет с каждой прочитанной строчкой, зло крепнет, с назревающей яростью, словно он знает и секрет этого письма, и цель его, и то, кто его написал.

— «В Министерство внутренних дел. Пишет вам доброжелатель, к преступлению отношения не имеющий, но о преступлении узнавший от самого преступника, случайно узнавший, можно сказать. И от государства скрывать это я не хочу, потому что сам не нарушаю и другим не советую. А было, значит, так. Встретились мы, друг друга не зная, возле продовольственного на Студенческой. Хотели было на троих сообразить, да на троих не вышло, а на двоих получилось. Ну, одну бутылку взяли и у рынка выпили, потом вторую открыли и красненького добавили. Тут его и развезло. Раскрыл он мне душу свою, как на духу исповедался, что не рабочий человек, а рецидивист-блатняга, вор в законе, как у них называется. И что зовут его Клюев Никита, не помню отчества, а едет он в город Тюмень по фальшивому паспорту на имя автомеханика Туликова. И о своих делах грабительских мне поведал. Угонял, говорит, автомашины из тех, что по дворам да у подъездов стоят. И набор ключей мне показал, знатный такой набор, качественный. Так все и происходило: со двора прямо в Сызрань гнал к дружкам своим Шмитько да Тишкову. На автобазе они работают, да у каждого еще гаражи свои. Там, конечно, номера другие срабатывали, документы на машину подделывали, а саму ее, голубушку, из белой в синюю перекрашивали. Ну а потом куда? В Тбилиси, конечно, к директору одному автомобильному, Кецховели по имени. Я имена все помню, потому что хотя и выпимши был, но записал все сразу же после нашего разговора. Он так и остался в канаве, я его не будил, думаю, проспится, опохмелится — и на вокзал, в Тюмень свою. И билет я у него видел, на какой поезд не знаю, только поезд этот сегодня уходит. Уж вы сами старайтесь, ловите ворягу. А пишу я не на Петровку, 38, а вам, потому что в МУРе московских жуликов ищут, а у вас по всему Союзу. А жулики-то в Сызрани да в Тбилиси орудуют — вам до этого и докука. И еще объясню, что на пишущей машинке пишу оттого, что почерк у меня неразбористый, а машинка так себе без дела в домоуправлении стоит. Вот и отстукал одним пальцем, думаю, без ошибок — грамотный. А что не подписался, уж извините, кому охота в свидетелях по воровским делам таскаться».

Клюев дочитывает письмо уже тихо, чуть ли не шепотом.

— Вот уж не думал, что он сзади ударит, никак не думал. Верил ему.

— Почему?

— Вы правду сказали, начальник, старые счеты у нас. Не мне его, а меня ему надо было бояться. Так вот я сволочей не жалею. Спрашивайте, начальник.

— Когда отходили с боями из Минска, ваша рота на левом фланге дивизии шла. Что произошло тогда, Клюев?

— Что тогда происходило? Бомбили нас «юнкерсы». Не сколько дней под бомбежкой шли. Да и «мессеры» донимали, с бреющего болотные тропы простреливали. Ну, рассыпались роты, где какая — не разберешь. Лес хлипкий, гнилой ольшаник, но кучный — спрятаться можно. Меж кочками так и втискивались всем телом в торфяную жижицу.

— Ягодкин с тобой рядом был?

— Видел его в первое время. То впереди, то сзади. Метрах в трех то там, то сям вынырнет. А порой и совсем пропадал.

— Надолго?

— Да нет, когда «мессеры» уходили, мы даже рядком пристраивались. Покурить или пожевать что. А если немецкие патрули клиньями вперед прорывались, то и бой принимали, с успехом даже. В болотах-то немцам тоже нелегко было: на машинах не проедешь. Танки — и те вязли. А болото длиннющее, день за днем все тот же ольшаник да рыжие бочажки. Тут нас ротный и задержал: фрицы, говорит, справа десант выбросили, отрежут от дивизии — тогда конец. Поэтому будем в обход пробиваться. Вот тут Ягодкин и пропал. Дня три или четыре мы еще по болоту блукали — не вижу Ягодкина. Ну, думаю, все, гниет где-то в грязи болотной. Ан нет, когда мы этак к концу пятого дня все же вышли на соединение с дивизией, где повзводно, где поодиночке, глянь — смотрю, Ягодкин впереди меж кочек лежит, от «мессеров» прячется. Только странно очень: мы сквозь мокрые, а он сухой, чуток лишь в торфяной грязи. Когда «мессеры» ушли, я и подполз к Михайле, сел рядышком. Смотрю вблизи — а глаз у меня стреляный, примечающий, — он и совсем сухой, словно где-то у печки обсыхал. «Откуда, — говорю, — ты взялся? Пять дней по этой мокрятине топаем, а тебя нет да нет». — «А я и не уходил никуда, — говорит, — я тут все время с вами бок о бок иду. Поотстал немного, правда, ну а потом нагнал. Ведь десант-то мы все-таки обошли». А я ему в ответ, — не по фене, конечно, по фене он не понимает, — мол, брось мне врать, мы все до нитки промокли, а ты сухонький да чистенький, сразу видно, где пропадал и что делал. В плену ты был, милок, может, взяли тебя, а может, и сам пришел, только сейчас тебя обратно подбросили. И для чего, тоже понятно. Наш политрук сразу тебя раскусит, да и шлепнет здесь же за милую душу. Взвизгнул Михайла, именно взвизгнул, а не крикнул, и за автомат. Только мы очень близко друг к другу сидели, не мог он в упор меня, а пока с автоматом изворачивался, вырвал я у него автомат, да и прикладом ему два зуба выбил. «Вот я тебя и без политрука шлепну, — говорю. А он в слезы: как дите ревет. «Ну, взяли, — говорит, — с меня подписку, Клюев, силком взяли. Попал я им в лапы, струсил, честно говорю, струсил. А им-то всего и надо: бумажку подмахнуть. Так что мне, подписи, что ли, жалко? Я ведь не обязан им служить. Я лучше Родине послужу». — «Твое дело, — говорю, — лично мне эта военная муть уже надоела. В город приду, сбегу. На воле у меня свои дела есть, да и на воле, Михайла, мы друг другу пригодиться можем. Так что доносить на тебя не буду и убивать не буду, только автоматик твой разряжу. И катись сейчас от меня подальше да на глаза не попадайся, а то передумаю». Вот и все, гражданин начальник. Ушел он в свою роту, а я в свою. Повоевал еще с годик, а в Ростове сбежал.

С записанным и подписанным рассказом Клюева я возвращаюсь в Москву. На руках у меня свидетельство о том, что еще в первый год войны Михаил Федорович Ягодкин был завербован немецко-фашистской разведкой. Для меня это свидетельство совершенно бесспорно, и вместе с тем я сознаю, что для объективного следственного процесса его мало. Во-первых, даже завербованный иностранной разведкой Ягодкин мог на нее и не работать. И вина его ничем, кроме рассказа Клюева, не доказана. А во-вторых, на первом же допросе Ягодкин мог вообще опровергнуть этот рассказ как злобное измышление клеветника, мстящего за анонимку. Да и ротный командир Ягодкина, вероятно, тоже не подтвердил бы клюевского рассказа. Я уже предугадываю то, что может сказать генерал, когда положу ему на стол этот рассказ. Вызывает ли доверие сама личность автора как бывшего дезертира и вора-рецидивиста, отбывающего длительный срок заключения за серьезное преступление, и способствуют ли доверию его обвинения? Что я отвечу? Не вызывает, не способствуют, и ротный не подтвердит, и Ягодкин опровергнет. Но для меня эти обвинения были и весомы и убедительны. Я не подсказывал своей версии Клюеву, он рассказал именно то, что происходило в действительности. И пусть его рассказ был местью за анонимку, я не интересовался психологическими мотивами этой мести, но я нашел наконец тот кончик ниточки, которую нужно было тянуть и тянуть, разматывая весь клубок.

10

Утром прихожу в управление, а Жирмундский уже ищет меня.

— Что-нибудь случилось, Саша?

12
{"b":"167813","o":1}