Прекрасно понимаю, как сложно было работать краевой комиссии по присуждению премий, состоящей из людей авторитетных и широко известных в крае. Ведь, слава Богу, Кубань не обделена талантами, но как среди них выбрать на столь престижную премию самых достойных? И все же, в числе других работ выбор пал и на мою книгу. Почему? Да не во мне дело, я это достаточно точно осознаю. Причина всему — её Величество Тема! Я поинтересовался на досуте: нигде в России, несмотря на то, что практически повсюду проводились комсомольские мероприятия в честь 80–летия ВЛКСМ, не появилась книга на злободневную, актуальную, но замалчиваемую ныне тему.

Я пытался сказать доброе, теплое и верное слово о КОМСОМОЛЕ через несколько лет после его, так называемого, «самороспуска».

Ветер был сильный. Он трепал кроны могучих дубов, срывая с них осенние листья и пытаясь согнуть стволы деревьев.

Но они, словно ноги лесных великанов, стояли на родной земле твердо и прочно. И никакая сила не способна была сломить их. В самую глубину земли уходили корни деревьев и там обнимали ее, обретая защиту. Земля была спокойна, мудра и терпелива.

Дубок рос недалеко от своего родителя, еще не старого, с мощными ветками, которые в темноте при атаках ветра как бы выбрасывали руки, защищая дерево, и оттого были похожи на огромный сказочный веер.

В полнолуние, словно призраки, по небу проносились черные рваные тучи, листья поднимались к небу и неслись вместе с ними на северо — восток.

«Хорошо, что у меня есть корни, пока неглубокие, но крепкие, — подумал дубок, — да и маленький я, ветер не посмеет вырвать и понести меня в холодные края, навстречу зиме.

Земля… все дело в земле, она не предаст».

Дуб — отец с высоты своего роста иногда пытался разглядеть сквозь гущу веток своего маленького сына и, когда ему это удавалось, он, стараясь не выдать свою нежность, любовался малышом. Ему хотелось обнять сына. Дубок был совсем рядом. Одной из нижних веток, длинной и мощной, можно было бы достать его, притянуть к себе, объяснив родительское объятие шалостью несерьезного ветра. Но ветер не шалил, он дул и дул, и отец — великан вынужден был бороться.

Дубок тоже думал об отце и, несмотря на то, что был еще совсем маленький, почти несмышленыш, он чувствовал, что отец хочет его приласкать и ободрить, защитить от ветра. Иногда, особенно по ночам, дубок грустил. Ему хотелось быстрее вырасти, чтобы стать наравне с отцом, и он с тревогой отсчитывал ночи и радовался каждому утру: ведь он на целый день становился старше. С братьями он не общался, они были далеко, но родственное чувство брало верх: когда дул несильный и добрый ветер, он разрешал сорвать маленький листок и, словно привет, передать братьям.

Отец никогда не делал ему замечаний и лишь одобрительно кивал головой.

Дубок хотел знать, как рос и жил отец, но не торопил его с рассказом. Дубы живут долго, и он надеялся, что придет время, когда отец, оставив повседневные заботы, поведает о своей большой и, как казалось дубку, необычной жизни.

Однажды дубок выдержал первое испытание. Он видел, как в ясный день в лес неслышной походкой вошел человек, судя по костюму — охотник, и, отступив от отцовских корней, принялся, озираясь по сторонам, копать яму. Его одежда, пропахшая лесом, касалась дубка, он даже чувствовал незнакомый и резкий запах, напоминающий запах очень старых и гниющих корней смертельно больных деревьев. У дубка закружилась голова, и он постарался не думать о далекой старости. Охотник, вытерев ладонью пот со лба, воткнул небольшую ржавую лопату прямо у молоденького тельца дубка. Дубку от боли хотелось закричать, но, смущаясь отца, он только тоненько вскрикнул. Человек оглянулся и, вздохнув, бросил окурок прямо у корня дубка. Нет, огонь не повредил нежную кожу, лишь задымилась высохшая от недостатка света трава. И это напомнило дубку о лесном пожаре, случившемся как раз накануне его дня рождения.

«Трава даже не вскрикнула, — с укоризной закачал маленькими ветками дубок. — Что подумает отец, скажет: «Хлюпик, жалуется…»

Охотник продолжал копать, почти касаясь корней, и дубок с любопытством наблюдал за ним, не чувствуя ударов лопатки.

«Надо спросить у отца, — серьезно подумал дубок, — почему земля так необычно вкусно пахнет. Разве сравнить с запахом этого грубияна — охотника. Да и больно ей, матушке, вон сколько наворочал!»

Глухо стукнула лопатка. Устав, охотник с остервенением рубил корень. Корень был толстый, мощный, а удары — не очень сильные, и можно было терпеть, но, не сопротивляясь, умирать не хотелось. Изловчившись, собрав все силы, корень больно ударил охотника по руке.

— Вот чёрт! — сев на сырую, пахнущую необычайно вкусно землю, выругался охотник.

Отец — дуб даже вида не подал. Он лишь плотнее сомкнул крепкие ветви, как делал всегда, защищаясь от солнца. У взрослого дуба уже болели глаза, и дубок иногда видел, что отец таким образом скрывал от него болезнь. И все‑таки сверху прямо на маленький листок дубка упала капля. Почему‑то она была соленая и, как показалось дубку, удивительно знакомой.

«Наверное, дождинка упала с неба, — подумал он».

Охотник был настойчив, он, отбросив в сторону толстый корень, продолжал терзать землю. Дубку хотелось, чтобы земля падала возле него, на еще молоденькие неокрепшие корни, он готов был ощутить её желанную тяжесть. И в самом деле, охотник, неуклюже повернувшись в яме и отчего-то выругавшись, начал бросать землю своей ржавой лопаткой прямо к тоненькому стволу деревца. Дубок в упор рассматривал охотника, стоящего по пояс в земле: его небольшие прищуренные глаза, тяжелые мешки под глазами, небритое лицо. Дубок впервые так близко видел человека. Он казался ему маленьким и незаметным среди дубов — великанов.

«Он почти такого же роста как я, — по детски засмеялся дубок, — ведь он стоит в яме и оттого кажется еще меньше». Впрочем, он видел и раньше людей.

Как раз накануне праздника, когда птицы начинают вить гнезда, неожиданно ударил гром. Он был настолько оглушительным, что от страха дубок зажмурился, ему захотелось побежать к отцу и мокрыми листочками прижаться к его крепкому, кое — где поросшему седым мхом стволу.

В двух случаях у него появлялось это желание: когда он грустил, думая о далекой старости, и когда становилось страшно, особенно по ночам, — какой‑то медведь, охотясь, уже дважды наступал на него, едва не изломав. Гром ударил еще раз, и затряслась земля, даже показалось, что она застонала, силясь удержать на себе множество деревьев — великанов, не говоря уже о таких маленьких, как дубок.

Неожиданно сорвался ветер и резко наклонил буйные кроны деревьев. В небе что‑то сверкнуло, затем оттуда вырвался огненный шар и, пронзая укрывавшие лес, словно цирковым куполом, дождевые облака, ударил в деревья. Сразу стало светлее, очень светло, откуда‑то потянуло дымом, и вдруг один за другим стали падать деревья. Они, ломая ветки соседей, огненными факелами валились наземь, будто сраженные наповал солдаты. Никто из них даже не успевал вскрикнуть.

Дубок открыл веки и испугался, хотя внутренне и был готов к мысли, что молния может попасть в отца. Огонь полыхал где‑то вверху, он прямо‑таки пожирал мощную увесистую и удивительно гармонично расположенную крону огромного дуба. Казалось, дуб — великан, разом обессилев, добровольно уступил огню, который, стервенея, стремительно, будто горячая лава, тёк вниз.