– Я за тобой, Светоч! – вдруг торжественно произнес Дима. – Собирайся!

Мне всегда не очень нравилась его манера называть меня фабрикой по изготовлению канцелярских принадлежностей, поэтому я начинала потихоньку закипать.

– Интересно знать, куда? Судя по твоему прикиду, разгружать вагоны с комбикормом!

А что я еще должна была ему сказать? Жалость развращает мужчин.

– Нет, Свет, в Новый свет, – заговорил он откровенно слабыми стихами, совершенно не обижаясь. – Мне предлагают место в музее-усадьбе Александра Блока в Шахматово! Представляешь, как это здорово?! «Встану я в утро туманное, солнце ударит в лицо. Ты ли, подруга желанная, всходишь ко мне на крыльцо?»

– Не я, – поспешила отрезать, – не я это.

– Представь, старинная дворянская усадьба. Средняя полоса. Источник вдохновения Сан Саныча. Ты Прекрасной Дамой идешь по аллее. Ты будешь в розовом платье-капоте, с зонтиком в руке, молодая, розовая, сильная, как Флора… А за лесом и полем – Тараканово, где венчались Блок и Любовь Дмитриевна…

– Это что – намек? Послушай, Волгин. В конце жизни эта самая Любовь Дмитриевна написала в дневнике что-то вроде: «несчастье моей жизни – вышла замуж за Блока, счастье моей жизни – клубника со сливками… » Понял встречный намек?

– Ты выбираешь клубнику со сливками? – спросил он упавшим голосом.

– Пока мне ее никто не предлагал, – успокоила я Диму. – Но если я буду, как дура, ходить с зонтиком из музейного реквизита в этой твоей Таракановке…

– Тараканове.

– Таракановке. Боюсь, мою клубнику и мои сливки сожрет какая-нибудь княжна Тараканова.

– Я думал… Нет, я думаю и сейчас, что ты не такая, как все. Ты не можешь участвовать в этой всеобщей купле-продаже…

– Ты ошибся, Дима. Я хуже, чем все, вернее, чем большинство. Потому что они смотрят телевизор и думают, что это и есть настоящая жизнь. А я читала не только Зюскинда и знаю, что есть жизнь другая. Но совершенно сознательно я выбираю клубнику со сливками, которую, как ты уже понял, мне никто еще не предложил. Их туда гонят, как стадо баранов, как рекламные ролики, а я иду туда сама.

– Я понял, – Дима смотрел на меня широко открытыми глазами, как теленок.

Видимо он опять вдохновился, и в его башке созрел образ падшей женщины, к которой он будет обращаться в слезливых стишках. Интересно все-таки знать, почему все эти творческие личности, при всей своей неординарности, выбирают себе в музы, а проще говоря, западают не на оригинальность в виде толстой и носатой клухи, а на длинные ножки, крутые бедра и, извините, высокую грудь?

– Но я не понял: причем здесь Зюскинд? – спросил Волгин.

– Зюскинд – к слову, Волгин… Только давай без вот этих банальностей. Типа, закричишь: ты просто – продажная девка империализма! Я в ответ тебе пощечину. Давай без кино. Я просто нашла работу. Ты звал меня в старинную дворянскую усадьбу? Ты едешь один. Я уезжаю в современную буржуйскую усадьбу.

– Уезжаешь? В усадьбу? Кем? – кричал поэт, когда я уже бежала по лестнице вверх.

Я остановилась на площадке второго этажа и крикнула вниз:

– Кем? Кто был никем, тот станет всем!

– Светоч… – донеслось снизу. Почти сволочь…

Признаюсь, я представляла, что за мной заедет «Мерседес». Ладно, на худой конец пусть «Ауди». Я стояла у своего подъезда со спортивной сумкой, готовая сделать первый шаг навстречу каждой притормаживающей иномарке.

– Светлана! – услышала я мужской голос совсем рядом. – Я от Поливанова. Попросили забросить вас по дороге.

У моего подъезда стоял пузатенький микроавтобус явно хозяйственного назначения. Но место рядом с водителем было свободно. Что ж! Хорошо еще, не рефрижератор со свежезамороженными цыплятами.

Всякий, впервые прибывающий на место своей службы, похож на Петеньку Гринева из «Капитанской дочки». Он подъезжал к Белгородской крепости и вместо стен с башнями увидел плетень и мельницу. Я думала увидеть приличный коттедж за забором, которые предлагают в объявлениях риэлтерские фирмы тысяч так за двести пятьдесят-триста, с лужайкой, возможно, кортом и гаражом. Простенько и со вкусом.

В тридцати минутах от города микроавтобус свернул с шоссе на изящную асфальтовую дорожку, миновал радующие глаз зеленые насаждения и вылетел на оперативный простор зеленых лугов, сбегавших к небольшому озеру, на которое невозможно было смотреть, не жмурясь от отраженных солнечных лучей.

Над всей равниной возвышался сказочный терем на холме. Терем, в прямом смысле слова. Трехэтажный, нежно-зеленого цвета, с разно-высотными двускатными крышами, мансардами и башенками. Маковки, казалось, сделанные из золота, пылали на солнце, и я не могла рассмотреть, что на них возвышалось. Что-то причудливо-звериное.

По другую сторону холма был то ли лес, то ли сад, то ли и то и другое сразу.

Водитель Миша, привычный к такой роскошной панораме, как ни в чем не бывало пытался развлекать меня анекдотами про новых русских, но я туго соображала, когда надо смеяться. Была, так сказать, под впечатлением.

Поближе показался забор из серого камня, украшенный черной ковкой. Я оценила истинные масштабы территории, только когда мы покатили вдоль него.

Водитель Миша, видимо, поняв причину моей вялой реакции на его юмор, переменил тему:

– Поливанов целое садоводство купил под усадьбу. Даже не торговался. Сколько тебе за участок? Пятнадцать? Получи и проваливай. А видишь флюгера на башнях? Из чистого золота отлиты. Не какого-нибудь дешевого, сусального, а самой высокой пробы…

– Вот оно, дешевое лекарство для льготной категории граждан! – зачем-то почти продекламировала я.

– Ну, ты даешь! – только и сказал Миша, но посмотрел на меня с уважением.

Здравствуйте, золотые унитазы! Что вы есть на свете, я уже знаю почти наверняка. Я даже не удивлюсь, если вы мне вдруг ответите: «Здравствуй, Света Чернова! Хорошо выглядишь сегодня сзади!»

У ворот мы остановились. Они, наверное, входили в первую тройку российских садово-парковых дверей, незначительно пропустив вперед решетку Летнего сада и Золотые ворота, кажется, Владимирского собора. Надо будет посмотреть в энциклопедии. Рядом с воротами была не просто будка охраны, а казарма лейб-гвардии его Фармацевтического Величества. Гордо реял на ветру трехцветный флаг. Охранники, правда, оказались одеты в простые черные комбинезоны с жетонами на груди, а не в мундиры и кирасы.

Меня высадили перед крыльцом терема, а микроавтобус поехал к хозяйственным постройкам в отдалении.

Я запрокинула голову, как старуха-интуристка. На башенках застыли в одном положении золотые флюгеры-обезьяны. На самой высокой маковке встала на дыбы опять же цельно-золотая лошадь. Догадавшись, кому посвящена эта цирковая кобыла, я тут же прикинула, как вместо нее смотрелся бы мой Дракон. Всякая женщина на моем месте позволила бы себе такую нескромную фантазию. Признаю, что Лошадь лепить значительно легче, хотя на такой круп пошло, должно быть, золота… пошло золота…

В приоткрытую боковую дверь на меня смотрело ангелоподобное существо. Глаза-пуговицы и курчавая золотая головка. Вот это настоящее золото! Без всяких проб!

Заметив, что ее обнаружили, золотая головка хотела спрятаться, но передумала. Дверь чуть-чуть еще поползла и пропустила маленькую девочку в синей юбочке и матроске. Она встала на ступеньках, смешно скосолапив ножки, и с интересом посмотрела на меня уже в открытую.

– Здравствуйте, маленькая хозяйка большого дома! – сказала я и сделала глубокий реверанс.

– Здластвуйте, здластвуйте, – услышала я журчание весеннего ручейка, правда, немного картавого.

– Я приехала к вам из дальней страны, – продолжила я свою импровизацию, – где мне угрожали злые гоблины и пугали свирепые орки. Не найдется ли уголка в вашем замке, чтобы приютить несчастную странницу?

– Конечно, найдется! – вскрикнула девочка. – Тебя здесь никто не тлонет. Я поплошу главного охланника дядю Сашу, он им покажет… А кто стлашнее? Гоблины или… эти…