Чтобы я не слыхала,
Чтобы я не видала,
Как батюшка тужит,
Тяжело воздыхает,
Меня вспоминает;
Кудрявый повозник,
Погоняй поскорее,
Чтобы я не слыхала,
Чтобы я не видала,
Как матушка плачет,
Меня вспоминает;
Кудрявый повозник,
Кудрявый повозник,
Погоняй поскорее,
Чтобы я не слыхала,
Чтобы я не видала,
Как доченька плачет,
Безутешно рыдает…
Я тихонько пожала протянутую ручонку, наклонилась и поцеловала ее в теплый лобик. Мой ангел улыбнулся во сне и чмокнул губами. Я взяла листок бумаги, карандаш, написала на бумажке печатными буквами: «Мой самый лучший маленький друг! Моя Дианка! Я должна уехать. Так надо. Мне будет очень трудно без тебя. Но мы обязательно встретимся. Я тебя никогда не забуду. Я тебя всегда буду любить. Будь Стойким Оловянным Солдатиком. Твоя гувернантка навсегда. Светлана Чернова». Я свернула записку и положила ее в руку клоуну Полю. Все. Мне пора!
Хорошее дело
Я вышла на крыльцо в той самой одежде, в которой месяц назад первый раз появилась в усадьбе. Та же самая спортивная сумка висела у меня через плечо. Та же самая неустроенность и неопределенность ждали меня за воротами усадьбы Поливановых. Правда, кое-какие деньги, заработанные воспитанием и факультативно-интимными услугами, позволяли мне жить некоторое время, не пускаясь в первую попавшуюся авантюру. «Мазду», на которую я так ни разу и не посмотрела, я возвращаю Поливановым. Все равно у меня нет водительских прав. А главное, нет желания тащить за собой грязный хвост воспоминаний и ассоциаций. Единственное, что я взяла из дома Поливановых из того, что мне не принадлежало, – это мобильник с зафиксированным в записной книжке заветным номером, и рисунок моей девочки. Мы плывем на лодке – Дианка, Света и дядя Сережа. На берегу сидит грустный клоун Поль. В небе светит улыбающееся солнце…
Но не успела я спуститься по ступенькам главного входа, как мне в глаза ударил свет автомобильных фар. К крыльцу стремительно подкатил поливановский «Мерседес», дверь на ходу распахнулась и, как чертик из табакерки, из салона вынырнул хозяин собственной персоной. Пробегая по ступенькам, он увидел меня и крикнул на ходу:
– Светланка! Со всех сторон Поливанова обложили! Не хотят меня пускать в политику! Но еще неизвестно, кто кого…
Он уже был внутри дома, но через полуоткрытую дверь слышно было как эхо повторяемое им слово:
– Неизвестно… неизвестно… неизвестно…
Вслед за Поливановым из машины показались еще двое. Первый прошел мимо меня, даже не повернув головы, но второй задержался у дверей.
– Здравствуй, Светоч, – услышала я хорошо знакомый мне голос Димы Волгина. – Слышала, какие дела происходят на свете? В какой стране живем? Прижали нашего босса. Похоже, Поливанов выходит из игры. Он, правда, еще храбрится, бьет себя кулаками в грудь, как Кинг-Конг, но это уже судороги политического трупа. Интересно, чем это его так придавили? Хотя при его образе жизни, куда не копни, везде компроматы на любой вкус… А ты что? Решила прогуляться на сон грядущий?
– Нет, Дима, я ухожу, чтобы никогда сюда больше не возвращаться.
– Тебя чем-нибудь обидел Поливанов?
– Разве можно обижаться на кусающуюся собаку или на клевачего петуха? – ответила я вопросом на вопрос. – Просто пришло время уходить. А как же твои пиаровские технологии, рекламные находки?
– У меня-то все в порядке. Закончилось все с Поливановым, но возникла какая-то новая идея. Михаил Павлович и мой начальник приехали обсудить новый избирательный ход.
– Я, кажется, догадываюсь, что это будет за ход. Шерше ля фам!
– Что ты имеешь в виду?
– Скоро сам все узнаешь! Это не так интересно для меня, а тебе какая разница, за что получать бабки.
– Напрасно ты так, Светоч! Я использую в своей работе чисто литературные методы, всякие там столкновения стилей, экспрессию, каламбур… Мои слоганы получаются броскими, хорошо запоминаются, бросаются в глаза. Но я не оскорбляю противников, не смешиваю их с дерьмом, не занимаюсь грязными технологиями, не готовлю компроматов…
– Послушай, Дима, – мне неожиданно пришла в голову одна идея, моя последняя идея на территории поливановской усадьбы – мой последний камешек в их огород, – этот компромат… Помнишь, ты говорил? Ну, против Сергея Лунина? Он очень серьезный?
– Еще бы! Водородная бомба! Лунин сможет быть губернатором только на Луне! Хотя, насколько я знаю, все эти материалы о его тайной продаже зенитных комплексов «Стрела» чеченским боевикам, торговля солдатами, – все это откровенная «липа», – усмехнулся Волгин. – Но эта «липа» так хорошо сделана, выброс ее будет настолько неожиданным, напечатана она таким огромным тиражом, что ее прочитает практически весь электорат. На опровержение у Лунина будет так мало времени, что его никто уже не услышит…
Я приняла решение. Это будет моя месть поливановскому дому. Ни Поливанов, ни его супруга не должны победить на выборах. Для этого мне необходимо уничтожить компромат на Лунина, я просто обязана не дать этой информационной бомбе взорваться.
– Дима, – я взяла его за воротник рубахи и притянула его к себе близко-близко: – Ты меня по-прежнему любишь?
Волгин хотел ответить, но, потеряв от волнения голос, только просипел что-то.
– Не поняла! Ты можешь хоть раз в жизни ответить просто и вразумительно?
– Да! Ты же знаешь, я всегда любил тебя, люблю тебя и буду любить!
– Слушай, Волгин, знаменитый слоган про Ленина – «Ленин жил, жив и будет жить» – случайно не ты сочинил? – не смогла удержаться я, Волгин замотал головой. – Странно! Очень похоже…
– Светоч, хочешь опять посмеяться надо мной? Я с удовольствием, смейся! Я также люблю твой смех, как и тебя. Я вообще готов быть твоим шутом, кувыркаться и кривляться у твоих ног, только бы быть рядом.
– Значит, шутом ты готов стать? А любовником?
– Что ты сказала?
– Что слышал! Я готова не смеяться над тобой, а отдаться тебе!
Волгин прикрыл голову руками, как будто сверху на него что-то посыпалось, и опустился на ступеньки. Опять шок! Не везет мне в любви последнее время!
– Светоч, я чувствую, что здесь что-то не так, – сказал Дима Волгин, сидя у моих ног, как тот самый шут, – но что тут такое – не понимаю. Ты бы мне сказала все прямо: чего ты от меня хочешь, что у тебя случилось, в чем я действительно могу тебе помочь?
Дима Волгин был умницей, но это меня как раз и разозлило.
– Дима, дорогой! Ты вообще в своем уме? Женщина, которую, как ты говоришь, любишь вечной любовью, предлагает перейти от слов к делу, а ты вдруг ищешь какого-то понимания! Я предлагаю тебе тело, а ты мне – помощь!
– Света! – Волгин взмолился, простирая ко мне руки, как к языческому истукану, которым я, в общем-то, сейчас и была. – Я знаю тебя гораздо лучше, чем ты сама. Потому что думаю о тебе каждую минуту. Я воображаю тебя…
– Представляю, что ты там себе воображаешь!
– Ничего ты не представляешь! Это совсем не то, что ты подумала. Просто усилием моего воображения ты живешь в одном из самых высоких слоев мироздания…
– Какое это имеет отношение к этой Свете Черновой, которая ежедневно грешит здесь на Земле?
– Я думаю, что имеет. Не знаю, какое, но чувствую, что имеет. Тебе многие грехи простятся, потому что…
– Ну, договаривай. Почему?
– Потому что… я… люблю тебя.
Волгин замолчал и как-то весь поник, словно из него вытащили каркас.
– Все… Хватит… Теперь говори ты. Если ты скажешь мне что-нибудь вроде: Дима, я отдамся тебе, а ты должен за это убить Поливанова… Я просто уйду, и ты меня никогда больше не увидишь… Если это, конечно, тебе интересно! Правда, мне кажется, что тебе это решительно все равно… Но все равно! Никаких условий! Понимаешь? Просто скажи, что я должен сделать. Я все сделаю для тебя безо всяких условий, договоров, соглашений. Ты говоришь слова, а я делаю.
