Я присела на ступеньки рядом с Волгиным. Свет из окон усадьбы падал на землю огромными «классиками», в которые мне уже было не играть.

– Хорошо. Выслушай меня, Дима. Я попала к Поливановым по воле обстоятельств. За это время многое изменилось. Нет, ничего по сути не изменилось! Просто один хищник оказался комнатной собачкой, а болонка превратилась в саблезубую тигрицу. Какая, в общем-то, разница? Никакой! Все дело в том, что изменилась я. Сначала я встретила здесь одного любимого человека, маленького человека, потом… – я вздохнула и выпалила: – Волгин, ты можешь уничтожить этот компромат?

– Откуда я знаю, где он находится? У кого он?

– Ты же сам мне сказал, что он лежит на фармацевтическом складе Поливанова!

– А! Так ты про этот! А я думал, про поливановский…

– Волгин, я хочу, чтобы компромат, состряпанный вашими пиарщиками против Сергея Лунина, был уничтожен.

– Зачем тебе это нужно? Постой! Ты любишь его? Ты любишь Лунина?

– Да. Я люблю Лунина. Обычное дело. Я всегда жила с чувством влюбленности. Мне казалось, что я просто люблю жить, люблю небо, воду, деревья, а потом я встретила его. Тогда я поняла, что всегда любила именно его, сама еще этого не зная, понимаешь, Дима? А когда он появился, мне все вдруг стало так ясно, будто я разгадала загадку мироздания…

Зачем я говорю все это Волгину? Я же просто убиваю его! Услышать про такую любовь от самого любимого тобой человека, про любовь, к которой ты не имеешь никакого отношения, которая пролетает над тобой, как журавлиный клин осенью! Мы только можем провожать клин в небе глазами, можем еще вздохнуть грустно, правда, некоторые еще могут написать об этом стихи. Вот и все. Так и чужая любовь. Что ей, небесной, до нас, приземленных, стоящих в резиновых сапожищах в раскисшей земной колее?

– Так получилось, Дима. Я ничего не могу с этим поделать. Я люблю.

Мне показалось, что сейчас Дима Волгин встанет и уйдет. Слабенький, безвольный, неустроенный Дима Волгин. Сейчас ему нужно будет побыть одному, попереживать, поплакать, сочинить новые стихи. Наверное, этим он и живет. Что же? Иди, Димочка Волгин! Но я ошиблась.

– Я сделаю это. Ты ни о чем не волнуйся. Я имею туда доступ, все очень просто. Компромат на Лунина будет уничтожен. Обычное дело. Хорошее дело…

Прошел всего месяц с того дня, как я впервые вошла в особняк Поливановых, мне же показалось, что прошел целый год со всеми своими сезонами. Была весна – время надежд и открытий молоденькой гувернантки, затем лето – гувернантка заняла определенное положение в доме, осень – период разочарований, неопределенных стремлений, а потом настала зима – охлаждение, а за ним отрезвление…

Время вообще – понятие относительное. Бывало, студенткой спешу на первую пару, несусь как угорелая, расталкивая прохожих, заскакиваю в закрывающиеся двери троллейбуса и, конечно, не успеваю. Когда же идешь медленно, чтобы не прийти, как дуре, на свидание тютелька в тютельку, время плетется рядом с тобой. Ты останавливаешься, останавливается и оно. Это похоже на велосипедные гонки с преследованием, когда два велосипедиста пытаются обмануть друг друга, балансируют на одном месте, медлят. У кого первого не выдержат нервы, кто бросится рассекать воздушные потоки на радость сопернику? Вдруг они оба срываются и набирают скорость, и несутся хитрые секунды впереди них!

К моей хрущевке я подходила не с проспекта, а из глубины двора, подозрительно глядя на припаркованные поблизости машины. Кто знает? Но господам Поливановым, наверняка сейчас было не до меня. Сейчас они принимают самое главное решение: делят на супружеском ложе губернаторское кресло. А Дианка, мой маленький ангел, спит и летает во сне на своих белых крыльях.

Деревянная горка в нашем дворе летом служит местом тусовки окрестной молодежи. Их громкое общение, а проще говоря, мат-перемат, из-за которого обычно не открыть форточку, сейчас подействовало на меня успокаивающе. Идти к своему подъезду в угрожающей гробовой тишине спящего квартала мне не хотелось.

Самое неприятное – это сам подъезд и темная лестница. Все-таки надо иметь при себе хотя бы баллончик со слезоточивым газом, потому что своими слезами тут не поможешь. А в спортивном зале я качала не те мышцы, которые используются для нокаутирующего удара. Прием, уложивший Поливанова-младшего, был пределом моих физических возможностей.

Дверь заскрипела, как настраивающийся перед концертом оркестр. Входя в подъезд, я в очередной раз дала себе слово купить этот самый баллончик, пройти курсы женской самообороны и собственноручно ввернуть лампочку. Но с каждым лестничным пролетом я забывала мои обещания одно за другим. У родных дверей мне уже все было до лампочки.

Открываю дверь своим ключом. Моя тетя Маргарита, наверное, спит или смотрит телек, без которого она не может прожить ни минуты. Моет она посуду, читает книжку, а телевизор, знай, поддразнивает ее боковое зрение и капает на усталые мозги.

Так и есть – в «ящике» кого-то в очередной раз убивают, а моя Ритуля читает очередной женский роман. Еще педагог называется! Да выше бери – инспектор ГОРОНО!

– Рита, привет! Не ждала?

С детства повелось, что я называю свою тетю просто по имени, хотя она меня почти в два раза старше.

– Светочкин! Золотце мое! Приехала! А меня тоска и одиночество буквально живьем сожрали.

– А ты вроде и похудела? Молодец! Хорошо выглядишь!

– Это ты выглядишь, а я – так, выглядываю. Слушай, Светочкин, ты, а не я, как-то изменилась с твоего последнего приезда домой, – щебетала тетушка, вертя и внимательным образом осматривая меня. – Не пойму я – что-то с тобой произошло или мне так кажется? Нет, матушка, осанка какая-то аристократическая, в глазах странный блеск появился…

– Нездоровый?

– Я бы сказала, плутовской! Светочкин, а ты не влюбилась, часом?

– Я только пришла, а ты уже все увидела! Влюбилась, Маргаритка. Причем, впервые в жизни. Как девчонка!

– По этому поводу надо выпить, несмотря на то, что у меня завтра серьезное совещание, – безапелляционно заявила тетя. – Растаяло сердце Снежной Королевы! Не иначе этот счастливчик – какой-нибудь шоколадный принц из Уганды, потомок людоедов и колдунов. Кто бы еще мог покорить эту неприступную красавицу?

– Неприступную! Скажешь тоже! Я, как наша непобедимая столица, которую Батый брал, Тохтамыш брал, поляки брали, французы…

– Но не сдалась Москва никому! Сердце ее было свободно! Что это я, Светочкин, баснями тебя кормлю?! Ты же у меня влюбленная и… голодная. Сейчас я быстренько что-нибудь приготовлю на ужин, – засуетилась тетя.

– Рит, не надо. Я не хочу есть.

– Она не хочет! Только о себе и думает! Я и сама с тобой поем.

Моя любимая тетушка – чудный, обаятельнейший человек, но очень одинокая женщина. Так бывает в жизни. Это отражено в статистике. Это читается на улицах в глазах многих встречных женщин.

Я падаю в старенькое, страшно неудобное кресло с заплатанными подлокотниками. Сидеть с комфортом в нем можно только поперек, задрав ноги.

На кухне шумит вода, стучит сковородка, хлопает дверца холодильника.

– Светочкин, ты что – бросила своих буржуинов? – кричит Рита с кухни. – Ну и молодец, Мальчиш-Кибальчиш! Гувернантку им подавай! А крепостных крестьян им не надо? Тысяч этак две-три? Барщину вместо оброка они ввести не хотят? Пороть на конюшне не изволят или в околоток отправлять будут?

– Рит, а что, телевизор совсем не показывает?

– Нет, Светочкин, только звук остался.

– Зачем тогда ты его включила?

– Привычка. Не могу без телевизора. Пусть хотя бы болтает. Я уже наркоман, лечиться поздно. Поэтому ты как раз вовремя. Будешь мне его заменять…

– Рита, а меня никто не спрашивал?

– Спрашивали. Приходили два молодых человека. Сказали, что твои однокурсники. Как только они могли учиться у вас на филфаке с такими тупыми лицами. Я давно замечаю, как падает уровень нашей высшей школы, обесценивается высшее образование…