Мобильник заверещал опять. Опять Поливанов.
– Я же сказал, что жду тебя. Срочно… Какие там приготовления? Я тебя не за этим зову. Ты мне нужна по делу. Давай! Одна нога там, другая – здесь!
Двусмысленно иногда звучат хорошо знакомые с детства поговорки. Говорит – не за этим, и тут же – ноги в разные стороны!
Сразу заметила, что Михаил Павлович готовился к моему приходу, а это совсем на него не похоже. Пододвинул кресло, достал две рюмки… Сам был в халате, по барски накинутом поверх рубашки и брюк. Видимо, разговор и вправду предстоял серьезный.
– Светланка, сначала выпьем, – сказал хозяин. – Не спорь! Дело такое, что нужно не умом, а сердцем решать. Поэтому пей!
Даже боязно загадывать. Когда люди, подобные Поливанову, вспоминают про сердце, жди смертоубийства как минимум. Я приготовилась внутренне выслушать нечто ужасающее.
– О чем же вы хотите со мной поговорить, Михаил Павлович?
– Конечно, о любви! – захохотал Поливанов, но смех его был скорее дипломатический. – О чем мы с тобой можем еще говорить? Не о педагогике же или английском языке? Или писателе твоем Наги…
– Набокове.
– Вот видишь. Все фамилии одинаковые. Надо было твоему Набокову псевдоним взять какой-нибудь, а то его все с Нагиевым путают. Ему же от этого только хуже. Да, еще раз за Селезнева – тебе отдельное спасибо! Читал уже некоторые главы. Знаешь, будто и про меня, а будто не про меня – про героя какого-то вроде Мересьева. «Повесть о настоящем человеке», слыхала? – я едва кивнула. – Ну вот, сам себя начинаешь уважать. Такой путь прошел, многого добился… Тебя вот, правда, еще нет. Ха-ха-ха! А дальше еще большего добьюсь. Думаешь, я на губернаторском кресле успокоюсь? Милая моя, это для меня начало – детский стульчик с дыркой для горшка. Дальше я пойду! Выше! Ты-то пойдешь со мной?
– Вы это меня хотели спросить?
– Что ты за человек, Светланка? – Поливанов тряхнул своей вихрастой головой и стукнул себя по коленкам. – Тебе что, тягостно со мной разговаривать? Просто так, по человечески? Что вы, бабы, за люди? Поговорить с мужиком можете только после того, как вас поимеют или когда деньги вам нужны?
Ничего себе, волчара! Решил с ягненочком поговорить по душам… То ему тело подавай, то душу. Хочу иметь тебя в комплекте, так сказать, в виде гамбургера: булка-тело и котлета-душа.
– Есть такие люди, Михаил Павлович, которым безопасней тело раскрыть, чем душу.
– На меня намекаешь? Понятно. Ценю откровенность. А я вот, Светланка, мужик простой – что в душе, то и на языке. Потому меня простой народ любит и голосовать пойдет за меня, а не за Лунина. Хотя он мужик неплохой, но такой же, как ты – со сложной душевной организацией. Пошел бы ко мне в команду, не встал бы мне на дороге… Теперь ему в политике уже не быть. Да ладно. Давай еще по рюмашке, и перейдем к нашему делу.
Мы выпили еще.
– Может, коньяку или водки? Не могу я это пить! Приучила меня жена! Букет! Урожай тридевятого года! А по мне – все кислятина! Ладно… Так вот. Сын мой – Олег – это не Людкин ребенок, а от первой жены. Парень он неплохой, в компьютере соображает, даже мне по работе кое-что подсказал. Программисты мои на его предложение сказали, что дело пацан предлагает. Только вот без материнской ласки он у меня растет…
Поливанов недовольно поморщился: видимо, выбранный им тон беседы самому не понравился. Взял слишком длинный разбег и позабыл, зачем вообще бежит.
– В общем, наступил у него период такой. Сама понимаешь, в штанах зашевелилось, кровь туда отхлынула и, в основном, от головы. Стал он за Людмилой подсматривать, рукоблудничать. Я-то этого не знал, а то бы руки ему сразу бы в другое место переставил, чтобы не доставал. Но он сам, дурак, попался. Хотел Людмилу мою в ванной рассмотреть получше, полез в вентиляционный туннель, а задница или что там у него в этот момент торчало, его не пустила. Застрял он. Стал орать. Людмила перепугалась, думала, привидение в нашем замке завелось. В вентиляции-то акустика хорошая! В чем мать родила из ванной выскочила… Мне, правда, кажется, что она больше прикидывалась. Только бы нагишом перед кем-нибудь покрасоваться! Она, зараза, наверное, Олежку и распалила. Да ладно!..
Поливанов на секунду задумался. Губы его что-то бесшумно прошептали. По артикуляции было похоже на слово «стерва».
– Ребята мои вытаскивают этого трубочиста, а сами хохочут. Тут дурак не догадается. Да эта еще выскочила с голым задом! Страшно ей стало! Вытащили они Олега. Только его морда из вентиляции показалась, я ему справа и заехал. А потом еще добавил. А он чуть ли не обратно в трубу лезет, кричит: «Папа! Не бей! Не буду больше никогда!» Я тогда подумал: «Что он не будет? На баб смотреть не будет?» Ведь это вообще никуда не годится. Н-да-а, – почесал в голове Поливанов. – Наказал я его тогда. В спортзал заставил ходить – качаться. Пусть, думаю, кровь в другое место пойдет. И жалко его, хотя и паршивец, а сын…
Постепенно мне стал понятен весь смысл этого разговора, вся эта долгая прелюдия. Теперь Поливанов вообще мог ничего мне не говорить. Какую бы цену он мне ни назвал, какие бы выгоды его предложение мне ни сулило, я откажусь. Еще неделю назад я бы подумала. Подумала бы, поторговалась и, чувствуя себя последней стервой, может, согласилась за большие деньги. Или я на себя наговариваю? Но теперь я была уже не та Света Чернова. Светлое и черное в одном флаконе. Весь мой скорпионский цинизм ушел, как в прибрежный песок, а я сижу, как Аленушка на бережку. Совершенно беззащитная перед обступившим меня злым и неправильным миром. Только и есть теперь во мне, что – это новое, только что зародившееся чувство. Глупая несвоевременная любовь, не сулящая мне никаких выгод, а кроме того – без всяких пока намеков на взаимность. Победила сказка про Стойкого Оловянного Солдатика, про несгораемую любовь, потому что она сама есть пламень…
– А потом появилась ты – красивая, современная девка, – тем временем продолжал Поливанов. – Таких снимают в рекламе, печатают в журналах… Не какая-нибудь Аленушка на картине… как его там, а, неважно, которая сидит и ноет! Разбитная, уверенная в себе деваха. Может и про писателя любого рассказать, и стихи знает, и по-английски, и по-немецки, и в постели не лежит бревном, и от денег не шарахается. Словом, сын мой запал на тебя. Теперь у него опыта было побольше – по морде он уже получил. Поэтому подглядывал за тобой, используя все современные технологии: камеры, фотоаппараты… Мне Людмила подсказала. Говорит, Олег опять начинает рукоблудничать, но только по-научному. Я Людке говорю: «Тебе что, завидно стало, что не за тобой он подглядывает?» Обиделась, отвечает, что о сыне думает, о его физическом и психическом развитии, а я, мол, плохой отец. Мне на сына наплевать… Тут-то Людмила права – мало я детьми занимаюсь. Но ради кого я стараюсь? С собой же я все это хозяйство в могилу не унесу! На этой золотой лошади туда не ускачешь!
Я слушала, не перебивая, готовая к однозначному твердому отказу, понимая, чем дольше он все это рассказывает, тем настойчивее будут его попытки меня уговорить. Поливанов свое время ценил и оценивал.
– Зашел к нему в комнату. Резко, без предупреждения. Закрываться я ему не разрешаю. Олег за компьютером сидит. На экране… Что ты думаешь? Твоя фотография. Он стал мышью щелкать, но выйти не успел. Я тогда заглянул в стол, туда-сюда, вывернул шкафы, кровать сдвинул. Театр одной актрисы! Светланка в самых разных видах, на любой вкус! На вот тебе для примера, полюбуйся!
Поливанов кинул мне на колени цветную фотографию. Как он мог сфотографировать меня, стоящую под душем? Немного смазано, видно, рука фотографа дрогнула, или это помешала вентиляционная решетка?
– Что? Хороша девочка? Как это он ухитрился? Ума не приложу! Видишь, на какие подвиги человека толкает этот орган, который между ног болтается, а стремится вверх? – разглагольствовал Поливанов. – Так вот. Хотел я ему опять по физиономии смазать. Размахнулся… А он мне, паршивец, заявляет: «За что?! Тогда ты был прав – ударил меня за жену, мачеху, а теперь за кого? Кто она тебе? Любовница?» Я ему: «Твое какое дело – кто она мне?!» А он: «И тебе тогда – какое дело?!» Совсем взрослый стал, отвечать научился. Я, конечно, сказал ему, что на карманные расходы на неделю столько даю, сколько у нас квалифицированные рабочие в России в месяц не зарабатывают. На эти деньги нельзя, что ли, одноклассницу свою пригласить в кафешку, отвести ее куда-нибудь, договориться? А Олег мне говорит: «А мне никакие девки не нужны. Мне нужна эта!» Хочу, мол, только ее! Тебя, значит… Что ты все молчишь? Я не на трибуне, наверное? А? Ты бы хоть поддакивала из вежливости!
