– А ну, выкладывай. – Сяо Чжао обшарил глазами лицо Лао Ли. – Рассказывай, как ходил по отделам с поручительством. Это на тебя похоже! Узнал о повышении по службе, хочешь заручиться поддержкой?
– О каком повышении?
– Не прикидывайся! Ну и хитер же ты! Кому неизвестно, что ты метишь на место У. Еще передо мной комедию ломаешь, так и хочется накостылять тебе по шее! Я помог господину У стать чиновником высшего разряда, а он, негодяй, забыл, из чьей кормушки ест, ну так я еще раз ему помог – освободил от службы. Ты из того же отдела, у начальника свой человек, имеешь второй разряд, кому же достанется это место, если не тебе? Нечего притворяться! Может, поедим чего-нибудь? – В бане Сяо Чжао думал о чем угодно, кроме мытья.
– Не хочется что-то. Послушай меня, Сяо Чжао…
– Верно! Именно Сяо Чжао. Господин Ли, господин Чжао, зачем это? Лучше просто Сяо Чжао, Лао Ли – это великолепно, по-свойски. Именно так, а то Лао Чжао или Сяо Ли – как-то не звучит.
Лао Ли и в самом деле впервые назвал господина Чжао непочтительно Сяо Чжао [47], но лишь потому, что тот ему надоел.
– Знаешь, Сяо Чжао, не нужно ничего придумывать. Вовсе я не свой человек у начальства и, уж конечно, не жду повышения. Давай лучше поможем У. Мне он никем не приходится, а тебе как-никак родственник, к чему…
– Не будем о нем вспоминать. – Глаза Сяо Чжао перестали прыгать. – Хорош родственничек! Чужую невесту увел! И чтобы я с ним после этого не разделался! Настоящий мужчина зла не прощает. Возьмем хоть тебя. Только ты появился у нас, как я сказал себе: это друг. Недаром говорят: «Всяк ищет себе друга по душе». – Глаза его снова забегали. – Так скажи мне, Лао Ли, как будет с местом нашего уважаемого боксера? Пусть оно достанется тебе, я не против, ты мой друг, а вот если еще кому-нибудь, ну хоть этому Суню, я лопну от злости. У госпожи начальницы столько претендентов на это место! Но я не буду ставить палки в колеса, хотя и мог бы! Даже замолвлю за тебя словечко. Что ты на это скажешь?
– Все то же: ничего не знаю. Я искал тебя сегодня, чтобы попросить об одном одолжении.
– Попросить? Что ты говоришь! Разве не лучше сказать: Сяо Чжао, сделай-ка для меня одно дело! Попросить! К чему такие слова! Говори же, Лао Ли!
– Я все скажу, но хотел бы, чтобы ты откровенно ответил, возможно это или нет. Только не води меня за нос. – На сердце у Лао Ли стало спокойнее, сегодня он осмелился говорить с Сяо Чжао как равный с равным. – Я все о том же – о Тяньчжэне. Никто на службе не хочет и пальцем шевельнуть. Я же бессилен. А ты?
– Я? Могу! Не ради Тяньчжэня, так ради Чжан Дагэ. Ладно! Скажи, что сделать? – Сяо Чжао снова похлопал себя по заду.
– Тебе виднее! Чжан Дагэ не знает даже, куда упрятали сына. Выясни это, сделай доброе дело, а то как бы Чжан Дагэ рассудка не лишился. Выяснишь, тогда подумаем, как быть дальше.
– Отлично! Это проще простого! Уж что-что, а выяснить Сяо Чжао все может. – Он повертел глазами, и вдруг лицо его застыло.
– Но ты должен мне кое-что обещать! – Говори!
– Ты в самом деле не метишь на место У? – Клянусь тебе, нет!
– Ладно! А если я тебе помогу, ты согласишься на это место?
– А зачем оно мне?
– В таком случае, зачем мне заниматься делами Чжан Дагэ, так-то!
– Ну, а если я соглашусь?
– Я спасу Тяньчжэня.
– Идет!
– Я сделаю это так…
– Как тебе угодно!
– Хорошо! Значит, как угодно?
– Только помоги Чжан Дагэ!
– Хорошо! Значит, на мое усмотрение.
– Да, на твое усмотрение. Ради Чжан Дагэ я готов на любую жертву, только смотри не навреди ему!
– Хорошо!
2
Лао Ли ликовал: он сможет помочь Чжан Дагэ! Ничего, что он был резок с Сяо Чжао, – Сяо Чжао человек бессовестный. Он был даже рад, что, как Фауст, продал душу дьяволу. «Еще неизвестно, какую штуку он со мной выкинет». Жизнь приобретала интерес.
Возвратись домой, Лао Ли хотел было рассказать обо всем жене, но решил, что она ничего не поймет. Да и на поддержку сослуживцев нечего рассчитывать. Впрочем, так ли это важно? Главное, что он сам доволен: рыцарство, таинственность, романтика. Мрачное общество порождает трагедии, а он бесстрашный герой, который приносит себя в жертву. Лао Ли не заметил, как съел еще чашку риса.
Между тем жену его сейчас волновали только две проблемы: весенняя одежда для детишек и дела Туши. Госпожа Ли тревожилась за подругу иле одобряла мужа. Надо же до такого додуматься: посоветовать людям развод. А еще говорят, что ее муж – порядочный человек. Порядочный человек никогда такого не скажет. Она не очень ясно представляла себе, что значит развод, думала, что в этом случае супруги отдельно питаются. Ну разве это дело? Вредный человек ее муж! Молчит, а себе на уме. Усердно расчесывая свои косицы, госпожа Ли думала: сейчас госпожа У будет питаться врозь с мужем, а потом наступит и ее очередь! Раз Лао Ли может такое посоветовать, значит, и сам об этом думает. Госпожа Ли еще усерднее стала расчесывать косицы и высыпала на лицо почти полпудреницы. Она не требовала денег – их столько ушло за время его болезни, не надо выводить его из себя, а то еще скажет, что она – транжирка. Но у Чжанов побывать надо. Когда муж болел, Чжаны часто его навещали, а теперь у них случилась беда, надо бы наведаться. В представлении госпожи Ли арест Тяньчжэня имел примерно такое же значение, как праздник в честь исполнения ребенку месяца. И, конечно, идти с пустыми руками неудобно. Да, как выйдешь за ворота, так открывай кошелек. Ладно, подождем, пока его выпустят, а там видно будет. С госпожой Ма-младшей, пожалуй, стоит помириться. Конечно, во время болезни мужа она так не бегала, как ее свекровь, но, в общем-то, она не плохая. Скорее всего, Лао Ли сам виноват. Нет на свете честных мужчин! Взять хоть этого господина У, ему за сорок, а то и все пятьдесят, а он отбил у Сяо Чжао эту… Но так ему и надо, этому Сяо Чжао. Да, с госпожой Ма следует подружиться, иначе они с мужем еще быстрее споются. Приведу ее сюда. Муж меня похвалит, а ей будет неловко… Госпожа Ли пустила в ход свою деревенскую хитрость и, показывая мужу скроенные для Лин штанишки, проговорила:
– Попрошу-ка я соседку сшить, она такая мастерица.
Лао Ли молча кивнул. А когда жена вышла, улыбнулся и подумал: «Какое благородство! Ну прямо рыцарь в юбке! Лучше всего, пожалуй, воспринимать жизнь как шутку».
3
Последние дни обстановка на службе была весьма напряженной, особенно волновались служащие второго и третьего разрядов. Интерес к войне между У и Чжао упал до нуля, о господине У вообще забыли – все разговоры теперь вертелись вокруг освободившейся должности. Чтобы добиться повышения, не останавливались ни перед чем, и это, естественно, порождало интриги. Все знали, что Лао Ли такие дела мало интересуют, но с того памятного дня, когда он с прошением обошел все отделы, стали думать иначе. Стоило ему появиться, как в комнате начинали шушукаться. Зато о Чжан Дагэ вообще не вспоминали, словно на его имя было наложено табу: ведь его сын – коммунист! Каждый раскаивался в том, что был с ним в дружбе. Именно поэтому Лао Ли вызывал у всех почти суеверный страх. «Он, конечно, уверен в повышении, но зачем так вызывающе себя вести?» – перешептывались сослуживцы, кивая в его сторону. Те, у кого не было никаких надежд, чтобы утешиться, стали поговаривать о том, что и отца коммуниста уволят. Как может начальник его держать? Чжан Дагэ не дослужился до высшего разряда, но местечко у него в канцелярии было тепленькое, прибыльное. Итак, разговоры о Лао Ли и Чжан Дагэ плюс мечты о повышении вызвали такой ажиотаж, будто от них зависела судьба всей Поднебесной. Начальнику отдела и секретарю буквально прожужжали уши – никто не хотел упустить возможности проявить свое дарование. Списки приглашенных в гости кочевали из кабинета директора в секретариат. Начальники отделов недоумевали – у Лао Ли такие связи, а он до сих пор никого не пригласил.