Дыхание девушки прервалось, когда отросшая за месяц борода Коннора прошлась по нежной коже ее груди – его рот проскользил от одного соска к другому. Дрейк поднял обе руки и накрыл ими груди Пэйтон. Она вцепилась в его плечи, чувствуя, как он двигается под ней, чувствуя, как сама она начинает двигаться вместе с ним: вверх – по всей длине его огромной плоти – и снова вниз, вжимаясь в него так сильно, как могла, не принимая его в себя по-настоящему.

А затем одна ладонь Коннора оставила грудь Пэйтон и опустилась вниз, нащупывая пряжку ее ремня. Девушка едва заметила это движение. ее дыхание стало частым и прерывистым. Вцепившись обеими руками в рубашку Дрейка, Пэйтон все еще двигалась, прижимаясь к нему, забыв обо всем на свете, кроме тянущего чувства у нее между ног, которое, казалось, целиком завладело ее телом и превратилось в жгучую жажду – жажду, которую мог утолить только Дрейк. Она использовала его – Пэйтон понимала это, – использовала для собственного удовольствия и ощущала вину – еще и потому, что где-то в отдаленном уголке ее сознания осталось воспоминание о том, что в прошлый раз Коннор не захотел, чтобы она там до него дотрагивалась…

Что ж, Пэйтон и не трогала его в том месте. По крайней мере, руками.

И тут она взорвалась, словно одна из пушек братьев. Это было похоже на то, как если бы кто-то поджег под Пэйтон фитиль, и она ядром унеслась в ночное небо, где мчалась бы все быстрее и быстрее к звездам, пока неожиданно не столкнулась с одной из них – и тогда все небо окрасилось водопадом искр и мерцающим светом. Спина девушки выгнулась, ногти впились в плечи Дрейка, а бедра крепко обхватили его, словно тисками. Пэйтон смутно помнила, что когда она двигалась на нем, снедаемая страстью, ладони Коннора переместились с ее груди на бедра.

А затем Пэйтон вскрикнула и, обессиленная, упала на его обнаженную грудь.

Голова Пэйтон покоилась на плече Дрейка, и он вслушивался в ее неровное дыхание, почти неразличимое из-за рева волн, которые с трудом преодолевала «Ребекка». Коннор слышал, как прямо под ним скрипело плохонькое судно, словно сами доски жаловались на непосильную задачу, которую поставил перед кораблем капитан, заставив его плыть на такой большой скорости. Где-то вверху над Дрейком был слышен крик впередсмотрящего и громкий треск рвущегося топселя [45]. А здесь, в темнице, он слышал, как у его груди билось сердце Пэйтон, постепенно возвращаясь к спокойному, ровному темпу.

Она была такой маленькой, что даже навалившись на него всем своим весом, казалась Коннору легкой, словно ребенок. Ему пришлось напомнить себе, что Пэйтон была уже вполне взрослой женщиной – сейчас ей, наверное, уже исполнилось девятнадцать лет, если они действительно находились на борту этого жалкого суденышка столько дней, сколько указывали сделанные им на стене насечки. Конечно, девятнадцать – это еще не старая дева, но уже и не юная дебютантка.

Да, Пэйтон Диксон уже девятнадцать, но она совершенно невинна, из-за чего казалась моложе всех тех женщин, с которыми когда-либо был Дрейк… хоть и набросилась на него так, что едва ли приходилось говорить о какой-то там девичьей скромности. Что ж это за девственница такая, не уставал задаваться вопросом Коннор, если она оказалась способна чуть ли не изнасиловать его?

Именно так он себя и чувствовал. Словно его взяли силой. Ну, начал-то все именно он. Дрейк был более чем уверен, что именно он положил всему начало тем жарким поцелуем. Не то чтобы Коннор возражал против того, к чему этот поцелуй привел. По крайней мере, не слишком сильно. Ни один мужчина не отказался бы подвергнуться такого рода нападению, особенно если его совершает хорошенькая молоденькая девушка. Определенно, Дрейк не жаловался.

Однако было бы лучше, если бы он, как и Пэйтон, почувствовал хоть малую толику облегчения. Дрейк оставался твердым как камень, и в паху появилась тупая боль. Даже сквозь двойной слой их одежды он чувствовал влажное тепло у Пэйтон между ног. Искушение расстегнуть ей штаны, подмять под себя и яростно, не сдерживаясь, войти в нее, было очень сильным.

К счастью, несмотря на то, что Коннор Дрейк провел несколько недель прикованным цепями к этой чертовой стене – и, несмотря на то, как он только что себя вел, о чем уже сожалел, и весьма глубоко, – он был все еще уверен в том, что остался джентльменом. Не совсем уверен, но более-менее. И потому Коннор слегка отодвинул от себя податливое тело девушки – чтобы ослабить давление на свою возбужденную плоть – и просто держал Пэйтон в объятиях, безуспешно пытаясь не думать о том, как это было бы – предаваться любви с Пэйтон Диксон.

Но, как говорится, легче сказать, чем сделать. Для Дрейка это был совершенно новый опыт – быть с женщиной, чьей единственной целью было получить удовольствие для себя; любая из тех женщин, с которыми он был, прежде всего старалась доставить удовольствие ему. К слову сказать, за это Коннор им и платил. И довольно щедро.

Но даже женщины, которые отдавались ему бесплатно – аборигенки, которых любопытство влекло к белым мужчинам, что приплывают на больших кораблях, – никогда не усаживались на него верхом и не скакали так, словно он был жеребцом.

А Пэйтон была невинной. И это было хуже всего. Она была девственницей.

Это он должен был показать ей, как мужчина и женщина должны правильно любить друг друга. Но Пэйтон Диксон не дала ему ни единого шанса. После того, как Коннор поцеловал ее, она набросилась на него с такой неприкрытой чувственностью, что у него едва ли оставался шанс просто перевести дух, не говоря уже о том, чтобы стать хозяином положения. Кто бы мог подумать, что в таком маленьком тельце, так удобно приютившемся на его груди, таится столько страсти?

Дрейк обязан был это заметить. В конце концов, она же всегда там была – в том, как Пэйтон себя вела, когда Коннор перехватывал ее взгляд: глаза Пэйтон скрывались под сенью густых, темных ресниц, стоило лишь ему посмотреть в ее сторону. В этой ее привычке устраиваться рядом с ним во время трапезы – никогда бок о бок, но достаточно близко для того, чтобы подслушивать его разговоры и влезать в них со своими ехидными замечаниями. В том, как она старалась держаться поблизости от него… Не слишком близко. Пэйтон никогда не подходила настолько близко, чтобы это заметили ее братья, но достаточно для того, чтобы иногда, развернувшись, Дрейк обнаруживал ее в шаге от себя.

Как долго уже Пэйтон Диксон наблюдала за ним, решая, подходит ли он ей?И как долго он сам находился в полном неведении об этом, не замечая ее, не имея ни малейшего представления, что все, что он когда-либо искал в женщине, было заключено в той, которая всегда была рядом с ним? Вплоть до того поцелуя в саду – ночью, накануне его свадьбы – когда Коннор Дрейк обнаружил ее, эту невероятную чувственность, которой достопочтенная мисс Пэйтон Диксон была наполнена до краев. Мысль о том, что он сделал это открытие за несколько часов до своей свадьбы с другой, чуть не свела Дрейка с ума. Как Коннор пусть даже из лучших побуждений мог жениться на Бекки Уитби, зная, что где-то на земле есть Пэйтон Диксон?

И все же в те мгновения, когда капитан Дрейк осмеливался задуматься о будущем, в котором Пэйтон была рядом с ним – такие моменты были редкими и быстро проходили, поскольку, скованный цепями и находясь на вражеском корабле, Коннор полагал, что будущее его весьма туманно, с Пэйтон или без нее не говоря уже о любой другой женщине, – он не мог себе вообразить, что первый раз, когда они останутся наедине, окажется таким. Когда Дрейк представлял, как они будут любить друг друга, местом действия неизменно выступала капитанская каюта «Константы»: огромная кровать с атласными простынями, лунный свет, просачивающийся в окна, и только шелест океанских волн вокруг. Ему и в голову не приходило, что он будет предаваться любви с Пэйтон в вонючем трюме пиратского корабля, под звяканье цепей; и что когда, наконец, настанет решающий момент, ни один из них не позаботится о том, чтобы хотя бы снять одежду…