Жалобный стон прорезал тишину. Жако быстро обернулся: Розетта рыдала в объятиях Полэна. Жако посмотрел на нее и сказал со вздохом:
— Они этого не поймут, те, кто не мерз вместе с нами…
Его взгляд упал на крест: «Арто, Эмиль. 1935–1954». Он повернулся к собравшимся — все стояли с опущенными головами — и повторил:
— Мы звали его Милу.
И принялся читать по своей бумажке.
Выйдя с кладбища, все в глубоком молчании направились по улице Сороки — Воровки… Было холодно. Жако подошел к парашютисту.
— На, возьми.
— Это же мой нож!
— Да, Милу поднял его на танцах, когда у нас была драка.
Парашютист посмотрел на Жако и обнял его за плечи.
Из Гиблой слободы одни лишь дети не пришли на похороны. Дети были еще худы и бледны после плохо залеченных бронхитов, коклюшей и гриппов. Они с визгом гонялись друг за другом. Родители ловили их на бегу и давали с размаху несколько звонких пощечин приличия ради, а также для воспитания, для здоровья и вообще для науки.
Шантелуб прошептал:
— Все это исчезнет, все эти трущобы, рассадники туберкулеза, все будет уничтожено когда‑нибудь…
— Вечно ты говоришь: «Когда‑нибудь»… — проворчал тако.
* * *
Тьен величественно поворачивал руль, и автомобиль, словно испуганный конь, лягался при каждом повороте задними колесами.
Прохожие на тротуарах, даже те, которые очень спешили, останавливались и с изумлением взирали на допотопную колымагу, до отказа набитую свирепыми с виду парнями.
Машина направилась прямо в широкие больничные ворота. Прибежал сторож и встал на дороге, широко расставив руки. Тьен яростно нажал ногой на тормоз. Но «автокар» остановился, лишь проехав еще тридцать метров. Сторож быстро отскочил в сторону, затем бегом нагнал машину, вопя:
— Въезд закрыт!
— А' почему это? — вскипел Жако.
— Машинам въезд воспрещен, — задыхаясь, проговорил сторож и поправил на голове форменную фуражку летчика.
— А это что такое? — насмешливо спросил Жако, широким жестом указывая на вереницу машин: «203», «ведет», «аронд», малолитражек, — выстроившихся вдоль зеленой лужайки.
— Это машины врачей и тех, кто приехал навестить больных.
— Мы тоже приехали навестить больного, — рявкнул Жако.
Он оперся о плечо Тьена, показывая ему на свободное место между «арондой» и другой машиной, сиявшей своими хромированными деталями. Однако Тьен предпочел поставить автокар несколько поодаль, но все же на видном месте.
Ребята дружно высыпали из машины.
Ритон утопал в широкой белой кровати. На больничных харчах он как‑то совсем высох. При виде кульков с конфетами, бутылки бургундского, апельсинов, коробки сливочных сырков, появившихся перед ним на тумбочке, он вытаращил глаза.
— К чему это вы… зачем?
— Полно тебе! Заткнись!
Ребята с такой силой трясли его за руку, что чуть было не вывихнули ему плечо. Ритону не удавалось вставить ни единого словечка, друзья просто засыпали его новостями о Гиблой слободе.
— Мадам Вольпельер купила себе фонограф.
— У нас разворотили всю мостовую, посмотрел бы ты!
— Вода у нас будет. Да, водопровод проводят, дружище!
— А Клод участвует в следующее воскресенье в своем первом официальном матче как любитель…
Наконец все животрепещущие новости были выложены, и наступило неловкое молчание.
— Ты, как видно, себя лучше чувствуешь? — отважился спросить Морис.
— Гм… Хотел бы я, чтобы так говорили врачи.
Клод скептически посмотрел на больных, лежавших на соседних койках, и спросил у Ритона, не скучает ли он.
— Нет, я сочиняю песенки. Времени у меня достаточно.
Ребята придвинулись к нему поближе и в ожидании замолчали.
— Я начал писать песню… песню… мне кажется, сна получится, как надо.
Послышались восторженные возгласы.
— Это на смерть Милу…
Ребята сразу стали серьезными.
— Называется она «Мертвый сезон»…
Они удовлетворенно хмыкнули.
— Уже одно только название…
— Замечательно!
щ еки Ритона вспыхнули румянцем. Он приподнялся на подушке.
— Как будто на этот раз неплохо получилось.
Г ости приготовились слушать.
— Я еще не совсем кончил… — стал извиняться Ритон, — но даже начало, первый куплет, и второй, и припев тоже… мне кажется, на этот раз неплохо получилось.
— Валяй!
Ритон сел, поправил простыни и оперся на локти. Стал насвистывать песенку. Мелодия была легкая, быстрая, но грустная, хватающая за душу.
Больные с соседних кроватей и их посетители повернули головы. Ритон закончил мелодию под сурдинку, ребята слушали, склонившись к нему. Он поднял палец, требуя внимания, и запел:
Забавная прогулка:
На улице меньше нуля.
Пускай нам меньше двадцати,
Вдвоем на бал нам не идти…
Ритон посинел, сжал губы, тело его задергалось. Он сунул руку под подушку, вытащил оттуда тряпку, зарылся в нее лицом и надолго закашлялся. Кровать под ним подпрыгивала. Он нашел ощупью на тумбочке плевательницу, поднес ее ко рту, поднял крышку и плюнул. Поставил на место и вытер рот. Теперь щеки у него были красные, глаза полны слез. Он с виноватым видом посмотрел на друзей.
— Это пустяки… слушайте:
Забавная прогулка:
На улице меньше нуля.
Пускай нам меньше двадцати,
Вдвоем на бал нам не идти…
Хриплый звук вырвался у него из горла, он дернулся, снова зарылся лицом в огромную тряпку. Этому приступу, казалось, не будет конца.
Жако проговорил, взглянув на стенные часы:
— Послушай, Ритон, начало у тебя здорово вышло, но…
— Погоди, дальше говорится о телефонах, о телефонах, как нуга, о телефонах совсем белых, о телефонах, которым тепло…
Он с трудом подавил клокотавший в груди кашель, только спина у него задрожала.
— Послушай, тебе надо отдохнуть, — сказал Жако. — Ты споешь нам песенку в следующий раз.
Ребята возвращались домой грустные. Машина шла почти нормальным ходом.
Вдруг Морис объявил, словно только что вспомнил об этом:
— Я получил письмо от своего хозяина: работа в обувной мастерской возобновилась.
— Так, значит, ты вернешься на улицу Бельвиль?
— Да, но мне что‑то жалко расставаться со стройкой. Ничего не поделаешь, нужно.
— Скажи, — спросил Жако, — ты придешь на собрание во вторник вечером? На стройке будет вся наша молодежь и ребята из Шанклозона тоже…
— Еще бы, конечно, приду. Я буду ходить на все ваши собрания.
— Итак, ты возвращаешься к обуви, — сказал Мимиль. — Как видишь, все уладилось, ты снова нашел обувь по ноге.
— Ну и балда же этот Мимиль.
— М — да… — ответил Морис, — но у меня скоро брат вернется с военной службы. Теперь уж ему придется искать работу. Вечно одна и та же история…
— И вечно она повторяется.
Они проехали молча с добрый километр.
— Знаешь, Жако, — сказал Морис, — на это собрание надо бы затащить Шантелуба.
— Факт!
— А как ты это устроишь?
— Предоставь все мне. Есть безошибочное средство, вот увидишь…
* * *
— Иди сюда, Жако… Ты слышишь шум? Что это такое?
— Где, Лулу? Я ничего не слышу.
Они оба присели на корточки в своей спальне. Звук напоминал одновременно и щебетание, и шелест, и шуршание шелковой ткани.
Ребенок и юноша удивленно переглянулись.
— Это, верно, в подвале. Пойду посмотрю… — сказал Жако.
Он стал спускаться по лестнице, ловко удерживая на ногах шлепанцы. В кухне он увидел мать с проволочной мочалкой в руке.
— Ну как, Жако, хорошо спал?