— На строительстве. Знаешь, на Новостройке.

— А!..

Они двинулись дальше, но долго хранили молчание. Вдруг Жако расхохотался.

— Чему это ты? — спросила Бэбэ.

— Я подумал: ведь у тебя дома, да и у меня тоже все ждут камамбера.

Они поцеловались. Ветер ласково кружил вокруг них, а Гиблая слобода лежала далеко позади.

Это был шелудивый пес: опущенные уши, слезящиеся глаза, отвислая нижняя губа, вылезшая местами шерсть. Сколько пинков получил он за свою жизнь! И не сосчитаешь. Поэтому хвост его был всегда поджат под самое брюхо, бока запали, задние лапы подгибались, а зад тут же опускался, когда спины касалось даже легкое дуновение ветерка. Пес обычно жался к самым стенам, не то желая спрятаться, не то почесаться. Все его тело было покрыто рубцами. Каждый день появлялась новая рана, как доказательство того, что борьба за существование никогда не прекращается. Блох и клещей у него не было и в помине: паразиты не могли выдержать жизни, которую он вел. Кожа на ребрах была так сильно натянута, что казалось, пес проглотил моток проволоки. Из‑за сурового режима питания живот у него давно исчез, и зад соединялся с грудной клеткой лишь выступающим спинным хребтом. Какой‑то неожиданный удар повредил псу переднюю лапу, и он сильно прихрамывал, что, однако, нисколько не снижало той изумительной скорости, с которой он пускался наутек. Он вечно дрожал мелкой дрожью от страха, холода, а может, и оттого, что тело его стало слишком легким и сотрясалось при каждом ударе сердца. Один только кончик носа, черный и блестящий, как кусочек угля, нахально свидетельствовал о несокрушимом здоровье. Пес всегда был начеку и часто с беспокойством озирался по сторонам, точно затравленный зверь.

Приближаться к мясным лавкам ему было воспрещено, возле помоек его ждал удар дубинки, а шоферы, казалось, поклялись раздавить его. При виде шелудивого пса суки с пронзительным визгом убегали прочь, а кобели собирались стаей, чтобы вместе напасть на чужака.

У пса вошло в привычку являться на стройку в обеденный перерыв. Он застывал шагах в шести от рабочих, загипнотизированный запахом, шедшим от их котелков. Рабочие окрестили его Ланьелем в честь главы правительства.

Жако посмотрел направо, налево, поднял глаза к неправдоподобно синему небу, но всюду взгляд его встречал взгляд собаки. Он подцепил вилкой сосиску, плававшую в чечевице, отрезал от нее кусок и бросил вместе с веревочкой Ланьелю. Прицелу не хватало точности. Сосиска должна была упасть метрах в трех левее Ланьеля, но она так и не успела коснуться земли, а пес только разок громко щелкнул зубами. Он даже не стал жевать, словно паст ь его по — прежнему была пустой, и опять устремил глаза на Жако. Парень проглотил наконец ложку чечевицы, посмотрел исподлобья на своих товарищей, сидевших, как и он, на корточках у стены, и взгляд его снова упал на пса. Жако отрезал кусок хлеба, насадил его на нож, обмакнул в чечевицу и бросил Ланьелю. На этот раз прицел оказался более точным. Псу пришлось лишь немного вытянуть свою длинную шею, и он опять застыл на месте, вперив в Жако взгляд, способный смутить душевный покой человека. Парень, потеряв терпение, низко нагнулся над своим котелком и поспешил доесть сосиску. Покончив с чечевицей, он нарвал травы и наскоро обтер дно алюминиевого котелка; завинтил крышку, спрятал котелок в сумку и вытащил оттуда бутылку красного вина и банан. Поднес горлышко ко рту, сделал несколько глотков, посмотрел, сколько осталось вина на дне, и протянул бутылку Клоду.

Потом очистил банан. Уписывая его, он сказал Клоду:

— Ну и стройка!

Клод считал, что работы здесь хватит по крайней мере года на два. Два года! За это время Жако будет призван в армию и успеет вернуться с военной службы… Виктор и тот расхваливал архитектуру воздвигаемого здания, а Рири Удон поддакивал ему, полузакрыв глаза и сонно качая головой. Пятнадцать этажей возвышались над ними, ослепительно белые, сверкая новизной. Огромный подъемный кран со стрелой, повернутой к фасаду, напоминал виселицу перед казнью. Клод угостил Жако сигаретой, и тот поздравил его с красивым кожаным портсигаром, украшенным фигурой боксера. Это был подарок Жанны. Оба зарабатывали себе на жизнь — Клод на строительстве, Жанна за пишущей машинкой, — еще бы им не делать друг другу подарков…

Виктор протянул зажигалку. Жако не пришлось даже заслонять огонек рукой: не было ни малейшего ветерка. Пригревало солнце, редкое в это время года. Жаль было упускать драгоценные минуты и не понежиться в его лучах. Столовая помещалась в деревянном бараке при входе на строительство, но парни предпочли расположиться на воздухе, у подножия первого строящегося здания.

Они уселись прямо на землю и выпрямили затекшие ноги. Потягивались, кряхтя от удовольствия, и добросовестно дымили сигаретами — серые клубы подымались в небо и тоже становились голубыми.

— Ты видел мотоцикл того субъекта, что приезжал утром?

— Кто это, Виктор?

— Не знаю. Учетчик, кажется. У него был «харлей — дэвидсон». Что за машина! Семь лошадиных сил, сто сорок кубиков!

— А вот мне бы хотелось иметь мотоцикл «веспа», — вздохнул Жако.

Вдали на колокольне пробило час. Парни решились наконец подняться. Взглянув в направлении столовой, они заметили, что рабочие еще не выходили оттуда. Силач Клод Берже объяснил, заикаясь, что после обеда у них, видно, было «проф — проф — профсоюзное собрание» и что ребятам тоже следовало бы на него пойти, а вот никто об этом даже не вспомнил.

— Подумаешь… обойдутся и без нас! — отрезал Жако.

Впрочем, рабочие начали уже выходить из барака и направлялись к строящемуся зданию.

Впереди шел длинный Шарбен. Когда он поравнялся с Жако, тот насмешливо хмыкнул, но главарь Шанклозона не соблаговолил поднять брошенную ему перчатку, он лишь пробормотал мимоходом, что ежели парни из Гиблой слободы любят драку, то им скоро представится подходящий случай. Жако попросил его объяснить, что он, собственно, желает этим сказать, но длинный Шарбен сухо ответил, что, когда работаешь на строительстве, следует все‑таки бывать на профсоюзных собраниях, и, не обращая больше внимания на Жако, стал взбираться по дощатому настилу, заменявшему парадную лестницу.

Рабочие шли за ним, оживленно разговаривая. Амбруаз остановился. Он хотел было положить руку на плечо Жако, но тот еле заметно отстранился.

— Ну как, Жако, нравится тебе на…?

— Ничего, но я предпочел бы работать наверху! — ответил Жако, мотнув головой по направлению к вершине здания.

— Потерпи, это придет… надо начинать с…

Амбруаз Леру сделал гримасу, которая должна была заменить конец фразы, и зашагал вслед за остальными рабочими по деревянным мосткам.

— Хоть бы спросил у него, о чем говорили на собрании, — пробормотал, зевая, Рири.

— Не к чему! — пренебрежительно бросил Жако и отправился на свое рабочее место.

Клод задумчиво последовал за ним.

— Амбруаз все же твой от — от — отец, — заметил он тихо.

Жако остановился как вкопанный и, посмотрев блестящими глазами на Клода, отчеканил:

— Нет, он мне не отец!

Клод не стал требовать объяснений.

Жако работал у дороги в первом цехе по заготовке сборных элементов.

Строительство, или иначе Новостройка, напоминало целый городок. Машины, проезжая мимо, замедляли ход, а из окон поезда пассажиры показывали друг другу Новостройку и отмечали, насколько подвинулось строительство первого здания. Затем прибавляли со вздохом: «Во, т бы мне с семьей такую квартирку!» Другие успокаивали себя: «Настоящие казармы!»

Четыре дома в пятнадцать этажей каждый. Около двухсот квартир. В первом здании было в это время уже закончено тринадцать этажей, во втором — только один. У двух остальных был лишь заложен фундамент. Глядя на первое почти готовое здание, нетрудно было себе представить, какой будет общий вид у четырех огромных параллелепипедов, торчащих, как дольмены, среди пустыря, на котором уже работали бульдозеры, планируя участки для будущей рощи, детских парков и новых дорог. Каждый этаж был разделен на квадраты: широкие оконные проемы чередовались с простенками сборной стены.