Амбруаз развернул салфетку, повязал ее вокруг шеи и, опустив голову, заговорил:

— У нас на стройке одного парня взяли на военную службу. Если бы ты пошел туда… (он нерешительно помедлил) вместе со мной. Конечно, если бы захотел… — И поспешил добавить: —Ясное дело, пока… пока не найдешь места на заподе, ясное дело!

Амбруаз никогда не заканчивал начатых фраз, да, впрочем, и не чувствовал в этом никакой необходимости. Он считал, что люди, поступающие иначе, всегда говорят лишнее.

Мать вскрикнула, открыв дверцу буфета:

— Совсем позабыла купить сыру. У меня сейчас так голова забита…

— Давай я сбегаю к мамаше Мани, — предложил Жако, вскочив с места.

— Ну что ж, сходи. Купи камамберу.

Жако весело бросился к двери.

— Только поскорее, я наливаю тебе суп, — крикнула ему вдогонку мать, когда он с шумом захлопнул за собой сломанную дверь.

* Не *

— Добрый вечер, мадам Мани, добрый вечер, Жако. Камамберу, пожалуйста!

— Привет, мадам Мани, привет Бэбэ. Камамберу, пожалуйста!

Жако улыбнулся. Бэбэ пожала плечами. Они вошли почти одновременно.

Ледяной ветер с воем проносился по главной улице Гиблой слободы. Стеклянная крыша бистро — оно же бакалейная лавка — содрогалась под его порывами, и тем, кто входил с улицы, нужно было обеими руками удерживать дэерь.

И Бэбэ и Жако задавали себе один и тот же вопрос: кто из них выйдет первым?

Вдруг дверь с шумом отворилась под нетерпеливым напором ветра, и в помещение вбежал Раймон Мартен. С трудом переводя дух, он крикнул мамаше Мани:

— Скорее позвоните доктору, пусть немедленно придет к мадам Леони, ей плохо, скорее…

Он исчез в темноте, прикрыв за собой дверь, но она тут же с шумом снова распахнулась. Бэбэ и Жако со свертками сыра в руках бросились в черный проем вслед за Мартеном.

Когда они пришли в мансарду мадам Леони, Мартен уже стоял у изголовья кровати. Он выпустил маленькую морщинистую ручку старушки, но тут же взял ее опять, осторожно спрятал под одеяло и машинально подоткнул его. Удивленно взглянув на Бэбэ и Жако, он прошептал:

— Она умерла.

Юноша и девушка отвели глаза от утонувшего в подушке крошечного личика. Ложась в постель, мадам Леони натянула на себя одеяло до самого подбородка. Надела белый шерстяной чепец. Глаза были закрыты, и на губах застыло какое‑то подобие улыбки. Только и осталось от старушки это маленькое личико, утопавшее в белой постели. Ни Жако, ни Бэбэ не могли смотреть на него, потому что теперь они знали: это лицо покойницы.

В мансарде было тесно, почти всю ее занимала высокая деревянная кровать, похожая на крестьянскую. В течение долгих лет комнатку украшали с педантичным старанием. Всюду лежали старинные календари. Этажерка и камин были уставлены всевозможными безделушками, вся ценность которых заключалась в связанных с ними воспоминаниях: выгравированный на дереве вид Ниццы, градусник в форме Эйфелевой башни, ракушка — память о Лионесюр — Мер, два блестящих елочных шара, два осколка снаряда времен войны 1914 года, чернильница в виде ладьи, фотографии в овальных рамках, два фарфоровых подсвечника, вышитая дорожка, пепельница с рекламой коньяка, коробка-сундучок из‑под печенья, фаянсовая бонбоньерка, два «морских гребешка», ваза с искусственными фруктами, две разрисованные тарелки, какой‑то раскрашенный корень, рабочая корзинка, оклеенная внутри коленкором, черная сумочка из искусственного жемчуга… Нигде ни пылинки, каждая вещь блестела. На подоконнике стоял горшок с каким‑то растением. Выцветшие заштопанные занавески были недавно выстираны. Все находилось в полном порядке. Прежде чем лечь в постел. ь, мадам Леони повернула к себе обе фотографии в овальных рамках, положила на круглый столик потрепанный бумажник и открыла паспорт на нужной странице. Тут же лежали рядком все ключи: два одинаковых ключа от входной двери, ключ от шкафа, ключ от шкатулки. На единственном стуле висела чистая, аккуратно сложенная простыня.

Все находилось в полном порядке.

— У нее не было семьи? — спросил Мартен приглушенным голосом, которым обыкновенно говорят, когда в комнате лежит покойник.

— Не думаю, — прошептал Жако.

Он растерянно смотрел на коробку с камамбером, затем внезапно спрятал ее за спину.

— Значит, у нее не было никого, кроме нас, — заключил Мартен.

Вошли мадам Валевская, мадам Лампен и мсье Жибон.

Бэбэ и Жако медленно спустились по лестнице. На одной ступеньке Бэбэ споткнулась. Жако взял ее под руку и больше уже не отпускал.

Они шагали без цели по Гиблой слободе. Налетавший порывами ветер трепал их волосы. Они прошли перед дверью Жако, но не остановились. Свет фонарей, пляшущих на стальной проволоке, играл с их слившейся тенью. Они прошли перед дверью Бэбэ, но даже не задержались. Когда они миновали улицу Сороки — Воровки, Жако чуть крепче сжал руку Бэбэ. Ветер без устали хлестал их по лицу. Гиблая слобода осталась позади. Они прошли, даже не заметив этого, мимо бистро мамаши Мани. Шли все дальше и дальше, медленно, упрямо, словно хотели побороть ветер. Грузовик с грохотом обогнал их. Они следили взглядом за его желтыми и красными огнями, подскакивающими на неровной мостовой, до тех пор, пока мрак ночи не поглотил эти светящиеся точки.

— Там Шартр. Там, далеко… — прошептал Жако, чтобы нарушить молчание.

— А после Шартра? — спросила Бэбэ.

— После? Орлеан, — ответил Жако, чьи познания в географии были несколько туманны.

— А после Орлеана?

— После? Центральный массив, Ле Пюи…

— А после Ле Пюи?

— После? После… Ним, Монпелье, Марсель.

— А после Марселя?

— Море. — И он повторил со вздохом: —Море!

— А после?

— После моря?.. Страны и опять страны, где жарко. Круглый год жарко.

— А после жарких стран?

— Моря и потом холодные страны, опять моря и потом жаркие страны.

Они остановились и повернулись друг к другу.

Лица их были едва видны в темноте, а когда проезжал грузовик с зажженными фарами, глаза на несколько секунд совсем переставали что‑либо различать. Жако обнял Бэбэ. Она положила голову ему на плечо, тогда он наклонился к ней и поцеловал. Совсем рядом прогрохотал грузовик, пятнадцатитонка. Шофер крикнул им из окна кабины:

— Эй, влюбленные!

Жако отодвинулся от девушки.

— Что это он сказал? — спросил парень удивленно.

Бэбэ засмеялась тихо и нежно. Они пошли дальше. Но теперь уже все время разговаривали.

— Ты не всегда хорошо поступаешь со мной, Жако.

Он обнял девушку за плечи и прижал ее голову к своей.

— Ведь у тебя есть велосипед? — спросил Жако, чтобы переменить разговор. Он знал, что у Бэбэ был велосипед. — Мы могли бы покататься с тобой в воскресенье, поехать к Дампьеру. Мне говорили там есть шикарные уголки.

— Почему ты так обращаешься со мной, Жако? Хочешь похвастать перед товарищами, показать, какой ты герой?

Он слегка отстранился от Бэбэ и проговорил со смешком:

— Что поделаешь, не умею ухаживать! Такой уж у меня характер! И если ты…

— Вот видишь, видишь!

На этот раз она сама прижала его к себе. Он пробормотал что‑то вроде: «Да я и сам не знаю!» Они поцеловались. Теперь время от времени они останавливались, чтобы поцеловаться. Ночь уводила дорогу куда‑то в бесконечность, и ветер, меняя направление, подгонял их.

— Ты такой, я знаю, — улыбаясь, сказала Бэбэ. — Но, знаешь, ты мне нравишься таким, Жако.

Они опять остановились. Их шатало от счастья.

— Я тоже не всегда хорошо поступала с тобой, — призналась Бэбэ.

И, помолчав немного, добавила:

— Чувства тут ни при чем, просто меня беспокоило будущее. У нас ничего нет. Ни положения, ни денег, ни квартиры.

— Что ж такого! Мы ведь молоды, — не задумываясь ответил Жако.

Он остановился, взял девушку за плечи.

— Все дело в том, что ты меня не любила.

— Глупый, какой же ты глупый!

И она бросилась к нему в объятия.

— К тому же теперь у меня есть работа.

— Вот здорово! А какая работа?