Таинственные ночные птицы, которых мы никогда не видели, летали над траулером и кричали печальными голосами, будто куда-то звали нас. Или они пытались поймать тускло горящие топовые фонари, укрепленные на верхушках мачт, да никак не могли?

Порой по воде расходились большие круги и слышался гулкий всплеск. Может быть, пятиметровый марлин, мучимый бессонницей, вынырнул из глубины или… морской змей? Вот мы сидим, а змей глядит, глядит на нас. Прижимаясь ко мне, Саша шептал:

— Затралить бы нам его, а? И тогда бы мы привезли его в музей нашего города, и город стал бы самым знаменитым.

Но тут же ему становилось жаль морского змея: ведь если он попадется в трал, то, поднятый на палубу, конечно же, погибнет… Пускай уж он лучше живет. Ведь в океане и так с каждым днем становится все меньше рыбы, китов, птиц. Если бы его сфотографировать!

Беседовали мы с Сашей и на разные другие темы. Например, моего юного друга интересовал, ну просто мучил вопрос: как стать личностью, человеком с очень сильным волевым характером? Что бы, ну, к примеру, захотел — и выучил английский язык. А то возьмешь учебник, а он вываливается из рук: в сон клонит. И нет никаких сил перебороть себя. Вот капитан нашего траулера — это личность. Характер. Тридцать лет в морях и океанах! Он и тонул, он и спасал моряков, когда работал на спасательном буксире. Как-то во время урагана рухнувшая мачта перебила ему ногу Вышел капитан из больницы на протезе. Казалось, все, прощай, море, но не ушел на берег старый моряк. Трудно ему, особенно во время качки, и все же вот в этом нашем рейсе не проходит дня, чтобы капитан не вышел на палубу поработать часа три-четыре, как обыкновенный матрос. Начнет швырять рыбу на стол-рыбодел, только успевай ее шкерить! Да, капитан — это личность!

— А вот я не личность, — вздохнув, говорит Саша. — И ничего-то со мной особенного, удивительного в жизни не происходило.

Молчим. Саша гладит Тимку. Тот потягивается, сопит, я поглядываю на Сашу. Он еще совсем мальчик. Поступал в мореходное училище, да не попал. Пошел рыбачить. Худощавый, розоволицый, безусый. Каждое утро Саша мылит подбородок, щеки и усиленно скребет их бритвой. Таким способом, считают бывалые моряки, можно вызвать бурный рост усов и бороды. Неделю Саша «бреется», неделю ждет: не произойдет ли чудо?

Однако пора спать, и мы отправляемся по своим каютам. Саша укладывает Тимку в панцирь, берет в руки учебник английского языка и валится на койку, а я иду в салон попить кваску. Возвращаюсь, чтобы взглянуть, как-то мой юный друг воспитывает волю? Тим спит в своем черепаховом ложе, и Саша спит, учебник — на полу.

И я поднимаюсь в свою каюту: спать, спать! Ложусь и, выключив свет, гляжу, как в распахнутом иллюминаторе раскачивается звездное небо. Нет бо́льшего удовольствия спать, когда траулер неторопливо кренится то на один борт, то на другой. Плещут волны, ровно рокочет двигатель. Спать, спать…

Замучила нас плохая погода! Шторм не шторм, а что ни день — ветер и волны семь-восемь баллов. Беда! В такую погоду полагается прекращать промысел. Работать опасно. Но как прекратишь, если ты не знаешь, когда стихнет ветер и успокоится океан. Ведь рыбу ловить надо. И мы ее ловим. Беснуются волны, кипят вокруг траулера, ух как мы их ненавидели. Качка, да еще какая! Хоть бы минутку отдохнуть от нее… И Тимка наш тоже не любил бушующий океан. С утра и до вечера носился пес по сырой кренящейся палубе и лаял на волны.

Полает, полает, устанет, ляжет тут же, передохнет и опять заливается. Привыкли мы уже к этому собачьему голоску, вроде бы и работается под лай Тимки легче. Лает Тимка, вода плещет, и вдруг подкатилась под траулер какая-то резкая, стремительная волна. Накренился траулер, Тим будто поперхнулся, взвизгнул и, не устояв, упал за борт в порт-лаз.

Не успели мы и ахнуть, как Саша сбросил куртку-штормовку, на бегу скинул один сапог, второй и махнул через планшир.

— Человек за бортом! — закричал боцман и, схватив спасательный круг, швырнул его в волны. — Капитан, Саша в воду сиганул!

— Стоп машина! — скомандовал в ходовой рубке капитан и, высунувшись из двери рубки, распорядился: — Боцман, шлюпку правого борта на воду. Быстро!

— Вовка, Петруха… Да бросайте вы ножи! Коля, быстро в шлюпку! Спасательные жилеты надеть! — засуетился боцман и сам побежал в кормовую часть траулера. — Ну, Сашка, ну, задам я тебе!

Спуская шлюпку на воду, мы то и дело бросали быстрые взгляды в океан. Саша плыл саженками. Он то показывался среди волн, то исчезал… Ну, Сашка! Такие волны!.. Вот он уже возле Тимки, хватает собачонку, поворачивает назад. Да и мы уже спешим ему на помощь.

— Держи-ись! — кричит боцман.

— Держу-усь! — ответил Саша.

…Обнимали мы его по очереди, да и я тоже стиснул так, что он застонал в моих руках. Боцман подсел к нам, помахал перед Сашкиным носом громадным кулачищем и произнес несколько яростных и ужасных морских проклятий, но светлые, сощуренные его глаза светились добротой. Все мы и ругали Сашку, и стыдили его, и хохотали, а Саша прижимал к себе Тимку, оба они дрожали от холода и пережитого, и не было, наверно, в этот момент человека на земле более счастливого, чем мой юный отчаянный друг.

А капитан объявил Саше строгий выговор и предупредил, что его спишут с судна, если он еще хоть раз вздумает прыгать в океан на помощь терпящим бедствие собакам…

— Ты, Александр, личность, — сказал я ему утром и пожал его мозолистую руку. — Ты чертовски смелый парень. Вот тебе подарок от «деда». Стармех всю ночь мастерил.

И я надел на шею Саше медаль с надписью: «За спасение терпящих бедствие собак в открытом океане».

Тимку полюбили все. Казалось, не будь его на траулере, рейс бы тянулся дольше. По вечерам кто-нибудь из команды обязательно забирал ласковую собаку к себе в каюту. Взрослые люди, как дети, играли с ним, гладили и вздыхали: Тим был частичкой далекого и такого дорогого для нас мира суши. Тим напоминал о промелькнувшем когда-то давным-давно детстве. Кто из нас не имел своей собаки или не мечтал о ней? И Тимка шел к людям. «Тебе скучно, да? — говорили его добрые карие глаза. — Ну давай поиграем. Если хочешь, можешь даже за хвост меня таскать, я потерплю».

Только в три каюты Тим не решался заглянуть: в капитанскую, мою и старпома.

Строгий, громкоголосый капитан всем своим видом пугал собачонку, старпом явно не любил Тимку, а почему пес не приходил ко мне в гости, было неясно. И даже немного обидно: ведь и я принимал участие в его спасении.

Как-то в мрачном настроении я валялся на койке и разглядывал фотографию жены, вставленную в рамку расписания судовых тревог. Уже пятый месяц, как мы ушли из дома, пятый месяц! Как хочется домой! Крупная зыбь раскачивала траулер, и переборки противно скрипели. Звезды в иллюминаторе то бурно катились вверх, то замирали все вдруг, а потом водопадом обрушивались к залитой лунным светом воде… Качка. Тоска.

У дверей каюты вдруг послышался какой-то звук, и в приоткрытую, закрепленную на шторм-крючке дверь просунулся сырой нос. Тимка… Пес шумно принюхивался. Конечно же, запах моей каюты был необычен. Пахло тут не только привычным, морским, но и лентами для пишущей машинки, и копирками, и писчей бумагой. Тим внимательно поглядел на меня: можно? Я махнул ему рукой: «Входи!»

Тимка осторожно вошел в каюту и остановился возле койки, дружелюбно помахивая хвостом. Я ждал. Тим положил голову на край койки и замер, глядя мне в лицо. «Ну как ты? Плохо?…» — спрашивали его все понимающие глаза. «Плохо», — признался я. Тим стал очень медленно поднимать правую переднюю лапу. Положил ее на койку. Потом очень осторожно положил на койку и вторую переднюю лапу. Затем чуть вполз на койку и так же медленно принялся задирать заднюю лапу.

Засмеявшись, я схватил Тимку за шкирку и, подтянув, прижал к себе. Где-то возле моего сердца гулко билось сердце собаки, жаждущей сделать мне добро. Чем-то горячим плеснуло в душу, и я зажмурил глаза… А тоска отхлынула. Ничего! Первый, что ли, рейс?..