Прошло минут десять. Будто поняв, что от меня ничего не дождется, рак вдруг поднял одну из клешней вверх, обхватил толстую актинию за «талию» и… со всех сил сдавил ее. Актиния вздрогнула, вдруг выросшие щупальца-лепестки возмущенно затрепетали, в центре их открылось отверстие, и… оттуда выскочил кусочек рыбки! Он был совершенно свеж. Словно лежал в холодильнике. Рак с жадностью схватил его и, разорвав на клочки, съел. Потом клещами сжал актинию еще раз и еще. Актиния отдала несколько кусочков рыбы и вновь стала стройной. А рак, почистившись и погуляв но аквариуму, уволок свой домик в угол аквариума и спрятался в него.

Я выключил свет и пошел спать. Ночь была лунной, и я еще долго стоял, облокотившись на фальшборт, глядя в черную воду, в которой колебались звезды, и размышлял о только что увиденном.

…Рыбку и рака-медведя я выпустил: они достаточно послужили мне. Свобода была им наградой. А рак-отшельник долго жил в аквариуме. Мы привыкли друг к другу. Я точно в определенный срок кормил отшельника, и рак стал неторопливым и даже степенным. Но однажды что-то случилось. Рак затаился в своем домике и не вылезал из него неделю. Может, он заболел, а может, просто грустил по свободе. Так он и погиб, маленький забавный рак, обитатель огромного и удивительного чуда природы — океана.

«…Я полагаю, что это большая акула, сэр». — «Акула в этих водах?» — недоверчиво воскликнул Гленарван».

Прочитав эти строчки, я представил себе великолепную яхту «Дункан», несущуюся по Северному каналу, яркую зелень вспененной воды и чаек, с криками летящих следом. И черный острый плавник чудовищной рыбины, вспарывающей поверхность воды. Акула! Согнувшись пополам, устроив книгу на коленях, я с жадностью принялся читать дальше. И все отодвинулось, исчезло. И класс, в котором я сейчас находился, пятый «Б», и самая последняя в ряду, на «Камчатке», парта, и урок арифметики, которую я не понимал и не любил.

Парусный корабль! Акула! Я слышал об этой книге. И вот Женька Егоров принес мне ее почитать всего на два дня. За это я отдал ему десять лучших своих марок. В том числе и три марки далекой страны Мозамбик с изображением льва, слона и крокодила…

Продолжаю читать. «Акула судорожно забилась, почувствовав, что ее вытаскивают из родной стихии. Но это не испугало матросов: они живо справились с ее яростью, накинув акуле на хвост мертвую петлю…»

Дальние плавания… Акулы… Как мне захотелось оказаться там, на палубе яхты «Дункан», среди веселых бородатых сильных матросов, выволакивающих хищницу из зеленых волн Северного канала! Да-да, я хочу туда, я хочу карабкаться по вантам и чувствовать ладонями жесткость тросов; ощущать, как корабль кренится то в одну сторону, и под тобой кипит вода, то в другую, и теперь уже видна палуба и люди на ней. Люди отважные, необыкновенные, пропахшие морем и трубочным дымом!

Что-то говорил учитель. Шуршали листки бумаги: контрольная. Я тяжело вздохнул: не решить мне этих задачек. И снова уткнулся в книгу.

«Помолчите, — сказал помощник капитана Том Аустин. — Разве вы не видите, что акула была горькой пьяницей и, чтобы не потерять ни капли напитка, проглотила его вместе с бутылкой!»

Совершенно забывшись, я громко засмеялся. Математик взглянул в мою сторону и поправил сползшие на кончик носа очки. Женька Егоров перегнулся через парту, зашептал:

— Решил уже?

— Нет, — отмахнулся я и прочитал: — «Как? — воскликнул Гленарван. — У акулы в желудке оказалась бутылка?»

— Тише ты. «Параллелепипед» услышит, — заволновался Женька.

— А? Все равно кол.

— Будешь сдувать?

— Подожди. Дочитаю.

«Том, достаньте-ка эту бутылку, — сказал Гленарван. — Только поосторожней: найденные в море бутылки часто содержат важные документы…»

— Ученик Ветров. Я вам не помешал? — раздался вдруг над моим ухом скрипучий голос — Нуте-ка, что мы тут читаем?

— Помешали, — буркнул я, весь увлеченный событиями, происходящими на яхте «Дункан». — Очень помешали!

— Что-о?

Рука учителя легла на книгу. Я потянул ее к себе. Не отдам! Поправив сползшие очки, учитель повысил голос:

— Во-он из класса!

Я читал книгу весь вечер да и ночь, сунув маленькую настольную лампу под одеяло. Ах, как все это здорово: море, океаны, Африка, Магелланов пролив, пампасы! Засыпая под утро, я думал о том, что должен побывать там же, где и полюбившиеся мне герои. Спасибо тебе, Жюль Верн! Теперь я знаю, что я должен делать в этой жизни, кем должен стать. Правда, придется и математикой заняться: разные там счисления-вычисления, долготы и широты определять. Но ничего, преодолею. Я все осилю и стану моряком, путешественником.

— Подвел я тебя, — сказал мне на другой день Женька Егоров. — Хочешь, верну тебе марки?

— Я тебе отдам все-все марки. Оставь мне эту книгу, а? — попросил я.

Прошли годы. Вот и окончен десятый класс. Поступаю в мореходку. Сдаю зачеты по физической подготовке. Бегаю. Прыгаю. Гранату бросаю. На перекладине подтягиваюсь. Десять раз надо. Раз, два… четыре, пя-ать… шесть!.. Се-емь… Не могу больше! Что? Неужели из-за этой проклятой перекладины разрушится моя мечта? Во-о-осемь… Лопнут сейчас мои мышцы! Нет. Не могу больше.

— Эх ты, слабак, — сказал мне инструктор по физической подготовке. — Иди. Погуляй годик. Наращивай мышечную массу: море любит сильных.

— Море любит упрямых! — воскликнул я в отчаянии. — Море любит тех, кто по-настоящему любит море! Кто предан ему. И я докажу это!

Ничего, что двери училища захлопнулись перед самым моим носом, в океан-то двери настежь! Вон сколько объявлений: «Для работы на судах рыбопромыслового флота требуются матросы».

Здравствуй, океан, принимай меня матросом траулера! Познавать разные науки можно и заочно, а вот познать океан и премудрости судовой жизни…

Боцман Михалыч учит меня морской жизни. Любим мы и побаиваемся своего боцмана. Строгущий! Помню, только пришел на судно, капитан говорит:

— Мотай к боцману. Глянет он, получится ли из тебя матрос.

Вывел меня Михалыч на палубу, повертел, хватая ручищами за плечи, потискал будто железными пальцами мои бицепсы, хмыкнул. Не понравился я ему, жидковат.

— Матросу крепкие мышцы нужны, — сказал боцман сердито. — Попадется тунец под центнер, вытянешь багром на палубу?

Да что они все, сговорились? В мореходке разговор про мускулы, здесь о том же! А боцман мой живот щупает:

— Это разве пресс? Кисель.

Обидно стало.

— Нормальный пресс!

Усмехнулся боцман:

— Нормальный? Проверим. А ну спружинь брюхо.

Да тут что, траулер или боксерский зал? Надулся я, спружинил брюшной пресс. Словно кувалдой меня шарахнуло, еле на ногах устоял, вздохнуть не могу.

— Кисель, — сказал боцман. — А как руки?

— Что? Нормальные у меня руки, — выдохнул я.

— Дай правую.

— Чего еще недоставало! Вы боцман или Командор? Но я ведь не Дон Жуан…

Будто стальные тиски сжали мою руку, слезы покатились из глаз. О-о-о! Да он же мне ее в лепешку раздавит! Но, стиснув зубы, молчу. Терплю…

— Как новичок? — спросил капитан, выйдя на палубу.

— Банан зеленый, — ответил Михалыч. — Но терпеливый, упрямый. И это главное. Сделаю из него хорошего матроса.

Мечты сбываются, уходим в море! Неузнанные мной товарищи, те, кто подтянулся на перекладине десять и больше раз, сидят в аудиториях, а я глотаю соленую пыль, шкерю рыбу, скулю по ночам в подушку от дикой боли в изрезанных, проткнутых костями рыб ладонях.

А утром, как и все, натягиваю просохшую за ночь робу и длинные рыбацкие сапоги. И уже слышу грозный голос Михалыча: «Всё спите? А ну, пошевеливайтесь! Колька, банан зеленый, почему без перчаток к рыбоделу идешь?»

Рейс, второй, третий… Увы, не в тропики, где в прозрачной, теплой воде скользят длинные серые тени акул, а в холодные и туманные северные широты за пучеглазым и колючим морским окунем. А детская мечта: своими собственными глазами увидеть акулу, да что увидеть — поймать ее, — не проходила. Почему? Может, оттого, что эта хищная рыбина, так поразившая однажды воображение, стала для меня неким символом дальних океанских рейсов?