На другое утро мы ушли уже далеко от тех мест, где волны с ветром так жестоко расправились со «Снеком».

Так вот, было солнечно, тепло и тихо. Мы занимались обычными судовыми делами: готовили трал, сушили брезенты и свои собственные вещи, отсыревшие во время шторма, радовались, что ушли из тех широт, где нас преследовали вязкие, непроницаемые для глаз туманы, ливни и пронизывающие ветры. Теперь мы шли на юг, ближе к тропикам.

А по мокрой палубе бегал Тим. Мне казалось, что в его глазах еще таится испуг и грусть, и, наверно, так оно и было, но Тим не хотел расстраивать нас своим удрученным видом. Мужественно перенеся трагедию, он больше не скулил и не выл, как вчера, а деловито знакомился с траулером. Он все осматривал, обнюхивал и, как бы показывая, что ему тут нравится, весело помахивал хвостом и подавал звонкий голос.

— Вот тут будет стоять твоя миска, — поучал его Саша, указывая место у траловой лебедки. — Гляди, чтобы тут всегда было чисто. Не люблю нерях.

Тим слушал его и приподнимал то одно ухо, то другое: не так-то было легко привыкнуть к иностранной речи. Ведь он понимал, вероятно, только по-английски.

— Мис-ка. Это ми-ска, — втолковывал ему Саша. — Ну, понял?

Наконец Тимка коротко гавкнул, будто пытаясь сказать: «Конечно, понял! Самый глупый щенок и тот сразу все поймет».

— О’кэй, — сказал Саша, переходя на английский. — Плиз, Тимка, теперь я покажу тебе твой гальюн. По-маленькому ты будешь ходить вот сюда, в шпигат. Ол райт?

Поразмышляв немного, Тимка опять гавкнул и тотчас с самым серьезным видом поднял заднюю лапу и начал прыскать, точно попадая в отверстие шпигата.

Мы, несколько моряков, наблюдавших за Сашей и Тимкой, засмеялись: у пса была отличная морская выучка. И если ранее мы просто жалели Тимку, как потерпевшего кораблекрушение, то с этого момента полюбили его: сообразительный! В дальнейшем Тим ни разу не разочаровывал нас своими поступками, и мы приняли его в нашу морскую семью, а вскоре просто и не представляли себе, как бы мы жили без этой забавной собачонки.

Летело время. Катились дни один за другим — дни, просоленные ветром, постоянно прокатывающимся над океаном, дни, прокаленные жгучим тропическим солнцем.

Мы пришли в новый район промысла, с утра и до позднего вечера не покидали палубы, тралили и тралили рыбу.

Тимка быстро привык к распорядку дня на траулере. Он совершенно точно узнавал время утренней побудки и выпрыгивал из своей «койки» — черепашьего панциря — минут за десять до того, как в каютах начинали просыпаться матросы.

Открыв лапами дверь, он выбегал на палубу, чтобы сделать свое маленькое дело или порыться в ящике с песком, а потом начинал носиться по коридору судна с веселым лаем, и траулер тотчас оживал. Матросы просыпались, каждый зазывал Тимку к себе, чтобы угостить кусочком сахара или просто хоть минутку поиграть с ним, что Тимка очень любил. Но Саша уже звал его:

— Тима! Где ты, морской пес? А ну-ка неси свою миску.

Саша очень любил Тимку. Мне он сказал, что всю жизнь мечтал о собаке, хоть самой обыкновенной дворняжке, но как-то не получалось. Жил Саша в коммунальной квартире, где было строжайше запрещено держать не только собак, но даже кошек. И вдруг — Тим! И Саша немного ревновал Тимку к остальным морякам, он просто минуты не мог прожить без него. Работает на палубе, а сам глазами ищет: где он?

Утро. Подъем. Тимка бежит с миской в зубах, И мы тоже идем завтракать, идем, ругая кока: опять манная каша! Сколько мы этой каши уже съели в рейсе? Идем на корму, в салон, где камбузный матрос расставляет по столам чайники с крепким, заваренным до черноты чаем. Зеваем: рань-то какая! Спать бы еще да спать, еще и солнце не поднялось из-за горизонта, но труд рыбака суров и труден. И как бы ни тянуло тебя к койке, спеши, рыбак, на палубу, чтобы с первым всплеском солнечных лучей трал ушел в воду.

— Тимка, перчатки, — говорит Саша. — Быстро!

Мчится Тимка, несет перчатки: за работу, друзья! Ну вот и загудела траловая лебедка, начался новый трудовой день. Заслышав знакомые звуки, к траулеру отовсюду начинают слетаться чайки. Птицы совершенно точно знают, что сулит им этот рокот машины. Сейчас трал уйдет под воду, а потом вынырнет, полный рыбы. И тогда можно неплохо поживиться.

Тимка терпеть не мог нахальных птиц. Мало того, что чайки ловили помятых ячеями трала рыб в воде, они пытались унести их прямо с палубы, а разве такое допустимо? То, что выпало из трала за борт, — твое, а что на палубе — не бери! Тимка с яростным рычанием подпрыгивал и пытался схватить нахалок. И однажды он уцепился за хвост большой серебристо-серой чайки. Выпустив краденую рыбу и закричав, чайка взвилась над палубой, а Тимка, не разжимая зубов, болтался на ее хвосте. Мы замерли. Это длилось менее секунды. Затем Тимка вместе с перьями, которые выпали из хвоста птицы, шлепнулся в ящик для рыбы. А птица еще долго кружила над траулером с тоскливыми криками, будто просила, чтобы ей вернули потерянные перья.

Жизнь Тимки на траулере была полна веселых, а порой и опасных приключений.

Защищая улов от настырных чаек, он все время крутился возле улова, серебряной грудой насыпанного на палубе. А вместе с рыбой на судно попадали разные морские обитатели, с которыми нужно держать ухо востро. Конечно, Саша предупреждал Тимку, втолковывая ему, чтобы он был осторожен, но кому не известно, что каждое живое существо познает опасности лишь только через свой жизненный опыт?

Кальмар как-то попался. Очень большой кальмар. Глазастый, хрящеватый, с длинными щупальцами, на концах которых были розовые присоски, похожие на прозрачные чашечки. Тимка нечаянно наступил задней лапой на такую присоску и взвыл от страха: щупальце намертво присосалось к ступне пса. Тим ринулся прочь, но щупальце, вытянувшись в длинную кишку, спружинило, как тугая резина, и кальмар поволок Тимку к себе. Пес взвыл от страха. Саша тут же подскочил, взмахнул ножом…

— Тим, ты же умный пес, — сказал он. — Не подходи больше к кальмару, ладно?

Расстроенно облизывая лапу, Тимка проскулил: «Я все понял. Теперь я буду очень-очень осторожным!»

Саша ушел к тралу, а Тимка, тая обиду на морское животное, стал лаять на кальмара, и тогда погибающий кальмар вдруг сжался и выпустил из себя струю черной, как тушь, жидкости. Тим был облит с ног до головы. Пришлось нам с Сашей отмывать его в тазу.

А в другой раз в трал забрался большущий краб. Он лежал на палубе, шевелил черными глазами, торчащими на подвижных жгутиках, и сухо пощелкивал страшными клешнями. Попадешь рукой в такую западню — прищемит пальцы здорово.

Увидев его, Тимка подскочил, обнюхал и облаял.

— Хапнет, — предупредил его Саша. — Тим, назад!

Работы было много, замотались мы и как-то забыли про пса, а он то лаял на чаек, то возвращался к крабу и тоже лаял, но не так уж зло, а просто на всякий случай. Он подходил к странному обитателю моря совсем близко, обнюхивал его, а потом отскакивал, потому что краб начинал шевелиться, пятиться и щелкать клешнями.

И вдруг раздался отчаянный визг. Мы обернулись. Краб цепко держал Тимку за кончик хвоста. Уж как он умудрился схватить Тимку — неизвестно. Но, по-видимому, обнаружив, что краб больше не шевелится, Тим сел, повернувшись к нему спиной. Тут кончик хвоста попал между раскрытыми клешнями, и краб сжал их.

По вечерам, когда выдавалась тихая лунная погода, мы с Сашей не торопились в каюту. Приятно было сидеть на корме траулера и любоваться океаном, залитым серебристо-голубым светом. Миллионы маленьких лун отражались и раскачивались в маслянисто-черной воде, и казалось, что весь океан покрылся ярко сияющей рыбьей чешуей.

Мы молчали и глядели на воду. Что там происходит, в океане, в этот момент? Как там спят рыбы? И спят ли они вообще? А может, и не спят, а все плывут, плывут, спешат куда-то по своим рыбьим, очень важным делам?