– Но ведь Данвити направлялся в Дамфрис! Откуда ты знаешь, что он мертв?

– Он умер у меня на глазах.

Алекс молчал, и Робу не понравилось выражение его лица.

– Кто все унаследовал? – наконец спросил он, и Роберт понял, что не ошибся: его брат снова что-то задумал.

Пожав плечами, Роб ответил:

– Поскольку леди Данвити беременна, на этот вопрос нельзя ответить с уверенностью. Но можешь не сомневаться, Дугласы тоже захотят получить свою долю. Так что мой тебе совет: оставь все как есть.

– Да, наверное, ты прав… пока, – задумчиво произнес Алекс.

– По крайней мере мы можем забыть об этом до Пасхи, – подала голос леди Келсо. – Будет крайне неблагоразумно с твоей стороны, Алекс, пытаться навязать свою власть, прежде чем закончится праздник, если, конечно, не хочешь, чтобы священник из церкви Святого Михаила отлучил тебя от церкви в присутствии паствы в пасхальное утро.

Алекс улыбнулся и произнес:

– Вы же прекрасно знаете, мадам, что я никогда не оскверню священный праздник, совершив неблаговидный поступок.

Надеясь, что ему удалось выполнить данное Майри обещание, Роберт с облегчением наблюдал, как отряд, возглавляемый его братом, двинулся в Дамфрис. Вернувшись в дом, он увидел, что в опустевшем зале его ожидает леди Келсо.

Опустив обмен любезностями, пожилая леди произнесла:

– Ты ведь знаешь, как он жаждет заполучить земли Данвити, не так ли, Роб? Его глаза горели жадностью, когда он впервые заговорил о своем праве на обладание этими землями. Боюсь, власть испортила твоего брата, сделав его до крайности ненасытным.

– Не могу с вами не согласиться.

– Сначала это проявилось в гордыне, – продолжала леди Келсо. – В отсутствие главы клана, предпочитающего жить в Глазго или Стерлинге, Алекс беспрепятственно делает все, что ему вздумается. Такая неограниченная свобода опасна. А между тем, мой дорогой, до Пасхи осталось всего две недели.

– Вы считаете, что он завладеет землями Данвити при первом удобном случае? – произнес Роберт, а когда его бабка кивнула, продолжил: – Наши мнения совпадают. Но я не позволю этого, ба, правда, пока не знаю как. Мне не хотелось бы просить помощи у Арчи Дугласа, потому что я не желаю подвергать унижению Алекса или кого-то из Максвеллов. Я не позволю им причинить Майри зло или отобрать ее собственность.

– Он не будет ничего предпринимать до тех пор, пока не прояснится, кто же стал наследником Данвити, – заключила леди Келсо.

Жизнь в Аннан-Хаусе без Фионы оказалась невыносимой. Майри даже и представить себе не могла, как присутствие сестры облегчало ей непростые отношения с мачехой. Без Фионы ей приходилось несладко.

Несмотря на то что мачеха не придиралась к ней, как раньше, она отказывалась воспринимать новое положение падчерицы всерьез, говоря, что женщина, неосмотрительно позволившая себя похитить, да еще унесшая с собой ключи от всех дверей и кладовых Аннан-Хауса, не может управлять им должным образом.

– И не говори, что ты вернула мне ключи, – гневалась Фейлин, когда Майри напоминала ей об этом. – На что они мне теперь? Нам ведь все равно пришлось взламывать старые и вешать новые замки.

Два-три раза на дню Фейлин непременно вопрошала, сможет ли Майри найти себе мужа с такой-то подмоченной репутацией. А еще мачеха ужасно невзлюбила Злюку.

– Кошки должны знать свое место, – недовольно проворчала она, когда утром следующей пятницы женщины взялись за рукоделие.

Фейлин вышивала, а Сэди сидела рядом с ней и разбирала нитки. Майри же отложила пяльцы и взяла на руки громко урчащего Злюку, норовившего «помочь» служанке.

Никто не поддержал разговор, но Фейлин упрямо продолжала:

– Ты что, хочешь, чтобы я споткнулась о него и упала? – Она многозначительно положила руку на живот. – И что тогда будет с ребенком? Нет, этот кот вполне может жить на улице и питаться мышами и прочими вредителями. Тогда от него хотя бы будет польза.

– Злюка отвлекает меня от невеселых мыслей, мадам, – тихо произнесла Майри. – Он либо шалит, либо спит. Да так крепко, что даже не просыпается, когда его берут на руки. А еще он начинает урчать, когда я его глажу. Уверена, вы не захотите лишить меня и себя маленьких радостей, несмотря на то что мы обе скорбим.

– Верно. – Фейлин вздохнула. – Мне очень не хватает крепкого мужского плеча. Всегда необходимо, чтобы кто-то взял управление замком и землями в свои руки. Женщины не могут тягаться с мужчинами в такого рода деятельности.

– Кто-то был с вами груб? – спросила Майри.

– Нет-нет, просто когда твой отец был жив…

Из груди Фейлин вновь вырвался вздох.

– Он всегда заботился о вас, мадам, это правда. Мой отец был хорошим человеком. Я постараюсь сделать так, чтобы Злюка не вертелся у вас под ногами, если это вас порадует. Только не просите меня выбросить его на улицу. Пусть ходит где хочет, мне это нравится.

– Слишком много на себя берешь, дорогая моя. Не очень-то привыкай к власти, чтобы потом не завидовать черной завистью своему маленькому брату, когда тот появится на свет.

Майри заметила, как Сэди поджала губы, а потом порывисто поднялась со своего места и отложила в сторону мотки ниток.

– Прошу прощения, мадам, – обратилась она к Фейлин. – Но мне нужно сходить к себе в комнату.

– Господи помилуй, я надеюсь, эта девица не заболела, – произнесла Фейлин, когда служанка направилась к двери. – Если я подхвачу от нее заразу…

Заметив, что Сэди все еще в пределах слышимости, Майри предпочла промолчать.

Фейлин также выразила удивление, что падчерица позволила «этому Роберту Максвеллу» приставить к ней одного из своих прислужников – «наверняка собственного незаконнорожденного сына». Однако Майри и на это ничего не ответила, предпочитая мир войне.

Гибби почти не заходил в дом, и Майри не осуждала его. Мальчик понравился Джопсону, и управляющий дал ему поручение. Через день он сообщил Майри, что мальчик не только надежен, но еще и сообразителен, а это из уст управляющего звучало как высшая похвала.

Вскоре Майри стала замечать, что постепенно возвращается к прежнему образу жизни. Она снова предпочитала уступать или молча соглашаться, вместо того чтобы высказывать собственное мнение вслух. И все это ради того, чтобы в доме царило спокойствие. Когда-то так поступал и ее отец. Это обстоятельство очень раздражало Майри. Разница между ее нынешней жизнью и жизнью в Трейлингхейле, когда она могла открыто говорить о том, что думает, была очевидна.

Майри нравилась себе больше, когда была там, с Робертом.

В понедельник, за три дня до предполагаемой поездки в Торнхилл к Дженни и сэру Хью на Пасху, Майри, Фейлин и Сэди сидели за ужином. Тяжело вздохнув, Фейлин произнесла:

– Боюсь, моя дорогая, мы все же не сможем поехать в Торнхилл. Такое долгое путешествие! А потом еще придется ехать в Дамфрис на пасхальную службу. Какая досада! В последнее время я чувствую такую слабость…

Она сделала паузу, ожидая сочувствия. Но в душе Майри поднялась волна гнева. Ведь она не только хотела навестить Дженни и сэра Хью, но и надеялась увидеть Роба. Однако гнев вскоре сменился чувством вины, и она произнесла:

– Дженни и сэр Хью будут разочарованы не меньше, мадам.

Больше Майри ничего не сказала и старалась сохранять спокойствие до конца ужина.

Когда же все поднялись из-за стола и направились к лестнице, Майри извинилась, собираясь прогуляться, чтобы унять бушующий в душе гнев. Когда она отвернулась от Фейлин, направившейся в свою спальню, раздался голос Сэди:

– Прошу прощения, госпожа. Могу я поговорить с вами?

Сочтя, что Сэди разговаривает с Фейлин, Майри собралась уже идти дальше, но служанка тронула ее за локоть.

– Прошу вас, ваша милость.

– Извини, Сэди. Я думала, ты разговариваешь с леди Фейлин. Она ведь твоя госпожа.

– Вовсе нет. Я даже не обращаюсь к ней так, – возразила Сэди. – Я называю ее «мадам». А госпожа в этом доме вы, миледи.

– Нет-нет, пока я не госпожа, – ответила Майри. – Видишь ли, если у леди Фейлин…