— Господин Неверель, так-так-так… Какая замечательная подделка! Даже кровь внутри настоящая, насколько я могу судить… Вот только не ваша.
Взгляд эпигона остекленел; капелька пота выползла из-под белокурой челки и медленно заскользила по лбу, оставляя за собой блестящую дорожку. Вокруг Невереля тотчас образовалось пустое пространство: остальные расступились, с интересом взирая на происходящее.
— Мне бы хотелось увидеть подлинный медальон; полагаю, он у вас где-то поблизости… Ну?
Неверель каким-то деревянным движением сунул руку за пазуху и протянул Властительнице кристалл.
— Да, на этот раз настоящий… — Мельдана шагнула к столу, покачала кулон на цепочке и поднесла его к пламени свечи. Блондин судорожно втянул воздух сквозь сжатые зубы; по лицу его градом катился пот. Властительница убрала кристалл, с легкой улыбкой наблюдая за эпигоном.
— Напомните мне первый принцип Власти, Неверель.
— Пос-слушание и кх-хонтроль… — просипел тот; юношу била частая дрожь.
— А как вы думаете, что обеспечивает неукоснительное соблюдение этих положений? — Медальон вновь на несколько мгновений окунулся в огонь. Неверель стал задыхаться; лицо его налилось кровью, глаза полезли из орбит.
— Забыли? Я напомню: неотвратимость возмездия; причем наказание всегда соответствует тяжести проступка… Ну и последний вопрос: какое наказание полагается за государственную измену?
— Я… Не… Изменя-я-а-ал…
— Сокрытие эпигоном медальона верности трактуется как попытка измены и приравнивается к тягчайшим государственным преступлениям! — бодро отбарабанил Петроний, наигрывая вальс. — Наказание — смерть…
— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — подвела итог Мельдана; рыжеватый язычок пламени принялся лизать кристалл.
Юношу захлестнула храбрость отчаяния, он явил Власть — но Петроний и Мельдана с легкостью припечатали эту попытку. Блондин рухнул на колени. Из прокушенной губы по подбородку бежал ручеек крови; скрюченные пальцы раздирали рубаху на груди. Темно-багровый лик исказился в беззвучном вопле. Сейчас Неверель уже ничем не напоминал того лощеного красавчика, каким был всего минуту назад. Тут послышался легкий хруст — и медальон треснул. Осколок закопченного хрусталя звякнул о бронзу подсвечника, и в тот же миг тело эпигона расслабилось и мягко завалилось на бок.
— Дамы и господа, на этом показательную экзекуцию разрешите считать завершенной.
— И что теперь прикажете делать с трупом? — задумчиво спросил Петроний, закрывая крышку пианино.
— Хм… Кажется, вы сетовали на недостаток свежей органики в рационе Твари?
— О! Что ж, это весьма… Остроумно.
На землю спустились ранние осенние сумерки; потихоньку начинало темнеть. Кларисса забралась на подоконник, прижалась лбом к холодному стеклу. Снаружи моросил дождь. Госпожа Эвельгарт с волшебником отправились в оперу и обещали вернуться поздно. Тихая тоска беспричинно грызла девочку весь день, должно быть, из-за погоды — низкие тучи словно приплюснули столичные здания, враз лишив воздушной легкости каменные кружева Шехандиады.
Кларисса закрыла глаза. Маленькая фея, чуть слышно шурша стрекозиными крыльями, спланировала ей на плечо. «Отчего ты такая грустная?» — «Не знаю… Они нравятся мне, и Шарлемань, и Нэлтье — хотя с ними порой бывает страшновато. Но все равно я чувствую себя одинокой. Как будто внутри пустота, понимаешь?» — «Конечно, понимаю, — отвечала Цецилия. — Но когда ты являешь Власть, то сразу же забываешь об этом, верно? В тебе словно просыпается маленький бесенок. Теперь, когда эти синие лучи не кажутся такими жуткими, волшебство начинает доставлять тебе удовольствие». — «Да, наверное, ты права… Первый раз я почувствовала это, когда мы втроем летали над крышами. Представляешь — словно птицы!» — «Хорошие девочки не летают, — назидательно сообщила Цецилия, поправляя крылышки. — Ты ведь и сама понимаешь, что это неправильно». — «Ну и пусть! Меня чуть не убили, когда я была хорошей, мне сломали руку, я глотала объедки… Может, надо для разнообразия немножко побыть плохой? Ну хоть чуть-чуть… Шарлемань вообще говорит, что делить людей на хороших и плохих глупо, бывают лишь сильные и слабые». — «Если будешь так думать, то не попадешь в рай», — нахмурилась фея. «А вот госпожа Эвельгарт сказала, что хороших девочек пускают в рай, а плохих — куда угодно, — парировала Кларисса. — Правда, наверное, она так пошутила — они с Шарлеманем долго смеялись потом. Нэлтье вообще очень веселая».
Фея не нашлась что ответить — и улетела. «Обиделась, — решила Кларисса, спрыгивая с подоконника. — Даже Цецилия не хочет со мной играть… Ну и пусть! Интересно, а каково это — вести себя очень-очень плохо? Что, если попробовать… Пока никто не видит?» Мысль эта показалась ей настолько необычной и соблазнительной, что Кларисса тихонько хихикнула. «Я плохая… Нет, я просто маленькое чудовище! Что бы такого гадкого сделать для начала? А! Хорошие девочки никогда не подсматривают и не подглядывают… Ну-ну…» — Скорчив страшную гримасу, девочка на цыпочках подкралась к дверям Шарлеманевой комнаты и осторожно приоткрыла дверь. Раньше она не заходила к своему наставнику. Комната как комната; аккуратно заправленная кровать, комод, букетик сухих цветов на столике возле кровати. И еще… Еще там лежали часы волшебника — те самые, с двумя головками. «Он забыл!» Затаив дыхание, Кларисса осторожно взяла в руки массивный серебряный кругляш. До сих пор она ни разу не пыталась колдовать в одиночку, без присмотра. Щелкнула, открываясь, крышка; девочка напряглась в ожидании синей вспышки — но, оказывается, она нажала не на ту головку.
— Ладно, вторая попытка…
На этот раз все получилось как надо: некросвет залил помещение; кобальтовые тени пролегли по стенам и потолку… Власть заполнила комнату мягким бесформенным облаком. Это было тревожное, но и приятное чувство: она могла дотянуться здесь до любой вещи и сделать с ней все, что угодно… Повинуясь внимательному взгляду, ночной колпак Шарлеманя ожил, шевельнулся — и плавно воспарил в воздух. «Я ведь и сама так умею!» Тело послушно стало терять вес. Кларисса оттолкнулась от пола — и взмыла к потолку, тихонько хихикая от переполнявших ее чувств. Внезапно слух девочки уловил некие странные звуки. Она легко спланировала на пол и недоуменно огляделась. Низкое, словно собачье ворчание раздавалось из-под кровати… Кларисса с замиранием сердца наклонилась, приподняла покрывало — и увидела Шарлеманев саквояж. Тихое рычание издавал именно он. Осторожно защелкнув крышку хронометра, Кларисса попятилась — и опрометью выскочила из комнаты, хлопнув дверью. В гостиной ее одолел смех. «Испугалась саквояжа, глупая! Правда, он — волшебный, так что, может, и правильно… Но быть плохой, оказывается, так забавно! Чем еще можно себя поразвлечь? А вот чем: хорошие девочки не гуляют вечерами по крышам… Заодно подышу свежим воздухом». Накинув первое попавшееся пальто, Кларисса выпорхнула на лестницу. Лаз на чердак не запирался; поднявшись по скрипучей лесенке, девочка отворила слуховое окно и осторожно выглянула наружу.
Уже почти стемнело. Ненастная погода разогнала обитателей столицы по домам, и на мокрых осенних улицах было пустынно. Порывы ветра несли мелкую водяную взвесь, и девочка подняла воротник, пряча лицо от влаги. «Ну и зачем ты сюда пришла? Темно, сыро, тоскливо… Взлететь по-настоящему ты все равно не сможешь, смелости не хватит, а любоваться на прохожих — невелика радость. Да и нет внизу никого… Хотя — вон бредет какая-то нищенка. Бедная, как же ее скрючило! Можно подумать, нюхает мостовую… Ага, вон и регистратор объявился, словно из-под земли; сейчас наверняка проверит у старухи документы». К подобным сценам девочка уже успела привыкнуть: выйти из дома без паспорта означало — подвергнуть себя немалому риску. Собственно, отсутствие паспорта и было причиной, из-за которой она не смогла составить компанию Шарлеманю и Нэлтье, а вновь превращаться в опостылевшего Дабби Дэя ей не хотелось. Бумаги, удостоверяющие личность и род занятий, имелись в Регистрате у каждого, не исключая даже детей. Нищим, кроме того, выдавалась специальная деревянная бирка с номером; просить милостыню, не имея таковой, считалось преступлением.
