Элинор тоже закрыла глаза, поднесла руку ко лбу. Голова сегодня не болит. Видно, недаром, уступив настояниям сестры Анны, она начала наконец принимать приготовленные ею порошки из пиретрума. Если бы так же легко излечивалась боль в сердце! В душе…

После того как завершились все дела, связанные с убийствами, она мало и плохо спала и много ночных часов проводила на коленях, прося у Господа дать ее душе побольше успокоения и рассудительности — и того, и другого ей так не хватает. В конце концов она в сердцах ударила рукой по аналою и, повысив голос, потребовала, чтобы Он даровал ей хотя бы разумение, если не хочет дать покоя. Неужели ей суждено до скончания века ожидать и того, и другого?

А потом на нее снизошел крепкий сон, и она, к стыду своему, даже проспала утреню.

Да, судя по всему, молитва ее была все-таки услышана, потому что в этот же день на нее снизошло и некоторое успокоение, и понимание того, что следует и чего не следует ей делать. Так она окончательно решила, что ни в коем случае не отправит Томаса из Тиндала, поскольку тот не должен расплачиваться за ее грех сладострастия и она не смеет проявлять недостойной слабости.

А вот брат Мэтью оставил Тиндал, однако без всякого участия в этом настоятельницы. Он сам принял решение после того, как слухи о его попытке приобрести фальшивые мощи разнеслись по всей округе, а также о безрассудной пьяной ночи, проведенной не то с торговцем поддельными реликвиями, не то с продажной красоткой, а то и с обоими вместе.

Элинор не испытывала симпатии к брату Мэтью, но не могла не признать, что далеко не всякий так искренне кинулся бы на защиту человека, подозреваемого в убийстве, хотя подобное заступничество обязывало его признать свою собственную вину в ряде неблагопристойных действий, что влекло за собой потерю доброго имени, а также возможности продвижения в церковной иерархии.

Элинор удовлетворила прошение брата Мэтью об уходе из монастыря Тиндал и отправила его, по его собственной просьбе, в Анжу, снабдив письмом к тамошней аббатисе, в котором отмечала его достоинства, но умалчивала о недостатках. Позднее она узнала, что он перешел в другой монашеский орден — цистерцианский, — и упросил отправить его в монастырь, где совсем нет женщин.

Брат Эндрю без особых помех был избран настоятелем Тиндала, и это обрадовало Элинор. Если бы все люди были так честны и рассудительны, со вздохом сказала она себе, то… Здесь она призадумалась и решила, что, во-первых, тогда жизнь была бы неимоверно однообразной, а во-вторых, Господь бы, наверное, совсем заскучал.

И затем, хотя с тех пор прошло уже немало времени, она снова вспомнила те осенние дни, когда она вступилась за Уолтера, и способствовала тому, что этот человек, добровольно признавшийся в убийстве, оставался жить, чтобы помогать другим и молиться о своем прощении. И опять она спросила себя — в который уже раз: не согрешила ли сама, когда высказала суждение, что убийство того солдата неподалеку от их монастыря было чуть ли не Божьей волей?..

Припомнила она, как была тогда удивлена, что Ральф не только не возразил ей, но повернулся и, ни слова не говоря, вышел из часовни. Это было его молчаливым согласием с ней, с ее доводами. Около полутора месяцев после этого Уолтер находился в монастыре, пока Ральфу не удалось с помощью надежных людей перевезти его на корабль, отправлявшийся на Святую землю. После чего Элинор оставалось только молиться, чтобы зимние штормы пощадили судно…

Так все же, правильно ли поступила она в отношении Уолтера? Она не знала ответа. Но верила, что Уолтер благородный человек и не подведет ее, а сделает так, как они говорили: вступит в орден госпитальеров и в звании брата Уолтера будет выхаживать больных и раненых, не забывая молиться о душе замученной возлюбленной своего племянника.

И вполне может быть, думала Элинор, что милостивый и грозный Вседержитель освободит душу несчастной язычницы от мук ада и в конце концов воссоединит ее с мужем, главным грехом которого была неистовая к ней любовь, которая и ввергла его в безумие.

Бедняга Морис… Отец увез его останки, чтобы захоронить на своей земле. Возможно, он чувствовал даже облегчение от того, что его искалеченный безумный сын скончался от раны, полученной в крестовом походе, и обрел наконец благодатный покой.

Да, а этот ловкач — продавец священных реликвий?.. Элинор не сдержала улыбки, вспоминая, как тот разыгрывал целые представления. Проходимец, конечно, однако отнюдь не злодей и не лишен сострадания. Брат Эндрю уговорил своих собратьев в Норидже допустить этого обманщика к мощам святого Вильгельма, где его попробуют исцелить от танцев и пения, а попутно, быть может, и от более пагубных наклонностей…

Жаль, что Ральф уже довольно давно исчез с их горизонта и совсем не появляется в пределах монастыря. Она ценила его за прямоту и справедливость, за то, что он, судя по всему, чтил закон больше, чем людей, призванных его творить, и сам не был тупым исполнителем, а думал и рассуждал. Иначе разве он согласился бы отпустить Уолтера и скрыть от своего облеченного властью брата-шерифа то, что произошло на самом деле в те печальные осенние дни.

Элинор не только отдавала должное явным достоинствам Ральфа, но и не могла не жалеть его, потому что понимала истинную причину его длительного отсутствия: несбыточность, неосуществимость его чувств к Анне. Кому, как не Элинор, было сейчас впору понять его? Она и рада была бы ему помочь, но как? Ни для него, ни для себя выхода она не видела… Такова жизнь. Печаль без конца…

Но хватит этих невеселых мыслей! Слава Богу, ее опять потянуло в сон, рыжий кот блаженно мурлыкал у нее на коленях, и последние слова, прозвучавшие в голове перед тем, как она окончательно уснула, были, насколько она помнит, такие: «Ах, как давно я не видела мою милую тетушку из Эмсбери…»

Мы проживаем нашу историю в данный момент, однако узнаем о ней, всматриваясь в тени прошлого.

Без этого взгляда назад нам не дано как следует понять ее движение в каждый отрезок времени. Ведь, если отбрасывать незначительные, по нашему разумению, подробности и старательно избегать путей, ведущих вроде бы в никуда, путей, которыми, так или иначе, шли наши предки, мы рискуем утерять всякую связь времен, а также лишить себя возможности учиться на их ошибках и делать более или менее правильный выбор, когда наступит такая необходимость.

Неумение ясно понимать, куда ведут те или иные исторические события, вызывает порой самые разрушительные последствия, хотя неведение на короткие сроки может быть даже благотворным, ибо содействует всеобщему успокоению.

Для Англии 1271 года ближайшее будущее, казалось, не должно было предвещать ничего дурного. Однако уже вскоре смена правителя — впрочем, ожидаемая — принесла не только ослабление всей правовой системы (если ее можно было так назвать), но и непрерывные войны на всех границах страны, а также трагические последствия для двух народов — евреев и валлийцев…

Немного подробней о том времени.

Сын правящего короля Генриха III принц Эдуард благополучно вернется в Англию из Святой земли и через год с лишним начнет править страной с уверенностью и жестокостью, не свойственными его отцу. Гражданских войн при нем уже не будет — только с соседями, однако мятеж Симона де Монфора, графа Лестерского, происшедший восемь лет назад и вылившийся в четырехлетнюю гражданскую войну, забыт не был. Многочисленные сторонники Монфора из различных слоев населения — от крестьян до принцев крови — были еще живы, и некоторые из них пытались даже причислить его к лику святых, хотя до своей смерти он был уже дважды отлучен от Церкви. Однако вокруг гробницы с его изуродованными после четвертования останками жило и распространялось множество мистических, чудодейственных историй о нем.

Это было отчасти следствием того самого неумения извлекать уроки из прошлого, чем отличался еще король Генрих II, казнивший сто лет назад архиепископа Кентерберийского Фому Бекета. Но будущий король Эдуард I так поступать не будет…