С переменой позы к нему вернулся страх и ощущение, что он сходит с ума. Комната, где его заперли, действительно была когда-то складом, но он вспомнил, что однажды тут держали человека, которого обвиняли в убийстве. Как и его сейчас! О Боже!.. Он громко застонал.

— Вы молитесь, брат? — послышался резкий голос из темного угла комнаты.

— Да, брат Мэтью, — ответил он. — Да, конечно.

Действительно, подумал он, если я когда-либо и молился по-настоящему, то, быть может, именно сегодня. Но вовсе не потому, что этот человек уже битый час молится вместе со мной, а в промежутках говорит какие-то слова, которых я не слушаю.

— Тогда перестаньте вертеться и стонать, — с укором сказал брат Мэтью. — Человек, грешный перед Богом и молящий Его о прощении, должен думать не о своих затекших членах, а только о Нем.

Прежде чем Томас успел бы ответить, — если бы захотел, — дверь в комнату с лязгом открылась и на пороге показалась освещенная светом из коридора высокая женская фигура. Сестра Анна! Недаром он только что вспоминал о ней.

— Брат Мэтью, — сказала она, — наша настоятельница убедительно просит вас срочно посетить сестру Руфь, которая взывает к помощи ученого человека, запутавшись в неких теологических вопросах.

Наверное, эту витиеватую фразу милая Анна учила всю дорогу, пока шла ко мне, мелькнуло в голове у Томаса, и он с удивлением и радостью почувствовал, как губы его раздвигаются в невидимую никому улыбку.

Брат Мэтью незамедлительно поднялся с колен и отряхнул рясу.

— Иду немедленно, — произнес он. — Достойная женщина, сестра Руфь, не должна испытывать никаких затруднений при изучении святых книг. И другим женщинам, — поучительно заметил он, — не мешало бы взять ее как образец для подражания. Во всем. Особенно в том, как следует вести себя женщине: не забывать об ограничениях, наложенных на нее ее полом. Потому что…

— Я бы сопроводила вас, брат, к сестре Руфь, — вежливо прервала его Анна, — но настоятельница велела мне навестить брата Томаса.

— Монахиня не должна оставаться наедине с мужчиной, — отрезал брат Мэтью, — даже если он священник, ибо и они тоже поддаются…

— Но я буду с ней, — раздался мужской голос, — и воспрепятствую…

Мэтью с отвращением отпрянул от приблизившегося Ральфа и покачал головой.

— Как бывают грубы и бестактны эти миряне, — сказал он. — И почему только настоятельница Элинор разрешает им распоряжаться в монастыре как в своем доме! Впрочем, зачастую женская логика…

На этот раз его прервал Ральф, уже перешагнувший порог комнаты.

— Идите и просвещайте сестру Руфь, монах, — тоном приказа произнес он. — Нам нужно поговорить с братом Томасом о мирских делах. Об убийстве, на этот раз.

— Как вы смеете, коронер…

Но тут вмешалась сестра Анна:

— Пожалуйста, брат Мэтью. Сестра Руфь хотела увидеть вас еще до начала службы.

Мэтью проговорил что-то себе под нос и вышел из комнаты, брезгливо сторонясь их обоих.

— Пришел немного в себя, упрямец? — спросил Ральф у Томаса.

Тот уже поднялся с колен и сидел на узкой койке, отвернувшись от вошедших.

Анна опустилась возле него на колени и воздела руки.

— Поговори с нами, брат, — умоляющим тоном сказала она. — Мы все верим в твою полную невиновность, но должны услышать от тебя, что именно знаешь ты про убитого. Скажи нам… доверься, это не только откроет тебе замок этой комнаты, но поможет раскрыть преступление.

Томас молчал, уставившись в стену, словно изучая там все царапины и вмятины. Потом склонил голову, и слезы потекли у него по щекам.

Анна обратила к Ральфу умоляющий взгляд и жестом попросила его приблизиться, но тот покачал головой и сделал шаг назад. Тогда она присела на койку рядом с плачущим мужчиной.

— Томас… — проговорила она, но не сказала больше ничего и снова посмотрела на Ральфа, призывая его произнести теплые, дружеские слова участия.

Ральф оставался неподвижен. Анна опять повернулась к Томасу.

— Расскажи нам о своей беде, — прошептала она и, обхватив его за плечи, привлекла к себе. Как мать своего юного сына. — Поделись с нами, Томас, — продолжала она шепотом. — Ральф и я любим тебя, как родного… О, ну не плачь же так!

Томас опустил голову ей на плечо и продолжал рыдать, захлебываясь от слез — и в самом деле, как смертельно обиженный ребенок.

Наблюдая всю эту картину, Ральф молча сжимал за спиной кулаки. Чувства — дружба, ревность, долг — боролись в нем, но силы были равны, и одно никак не одолевало другое. И на его лице, освещенном тусклым мерцающим светом коптилки, можно было различить эту борьбу.

— Говори же, Томас, — проговорил он наконец хриплым голосом. — Анни правильно сказала. Ты нам как родной. Для меня ты больше брат, чем мои братья по рождению. И я не собираюсь держать тебя в этом паршивом месте целую вечность. Только… — Он сглотнул. — Только не совершай ту же ошибку, что и человек, который сидел здесь до тебя. Не молчи.

Внезапно Томас вскочил с койки и ринулся в противоположный угол.

— Оставьте меня! — закричал он оттуда, изо всех сил прижимаясь к стене, словно хотел проломить ее. — Оставьте меня и уходите отсюда! Можете замуровать меня здесь, уморить голодом, но вы ничего от меня не услышите об этом мертвеце!..

Элинор отошла от мертвого тела и вновь накрыла его полотном. За дверью часовни бушевал ветер, ударяя в стены с такой силой, словно и сама природа была возмущена до самых своих глубин страшным убийством солдата — Христова воина.

Повернувшись к сестре Анне, настоятельница произнесла с дрожью в голосе:

— Удивительно, какая сила была в руке, нанесшей все эти чудовищные удары.

— Доспех на убитом порядком обветшал, — отвечала Анна, — но все равно вы правы, миледи: понадобилась дьявольская сила, чтобы такое сделать. — Она содрогнулась. — Не удивлюсь, если тут поработал один из пособников нечистого.

— Моя тетя часто говорила мне, что князь тьмы совершает свои злые деяния с помощью нас, смертных, — продолжила разговор настоятельница. — Полагаю поэтому: убийцу следует искать среди существ из плоти и крови.

— А это?.. Что же это может значить?

Анна показала на кинжал, найденный в груди убитого.

В самом деле, означает ли оружие с арабскими письменами на рукоятке предупреждение христианнейшему королю Генриху и всем его подданным, что на их землю ступил противник, иноверец, с самыми коварными замыслами? Так подумала Элинор, но ответить на этот вопрос не могла.

— Вы что-нибудь знаете, сестра, о тех, кто называет себя «ассасины»? — спросила она.

— Очень мало. Но слышала, что члены этой секты не нападают на простых людей, к которым прежде наверняка принадлежал покойный.

Элинор кивнула.

— Тогда, возможно, это какой-то исключительный случай и убийство совершено в минуты особого душевного волнения, которому убийца не мог противиться. Под влиянием дикой злобы, например. — Она легко притронулась к груди убитого, словно хотела стряхнуть с него остатки чужого ожесточения. — Чем ты так его озлобил? Своего убийцу? — спросила она у трупа. — И что хотел он сказать тебе и всем нам, оставив в твоей груди этот нож?

Труп молчал. Анна негромко произнесла:

— Мне кажется, что одна эта рана в груди не могла его убить. Клинок не выглядит очень острым, да и вообще не похож на орудие убийства. Длина у него тоже недостаточная. Похоже, человек был сначала зверски убит, а уж потом ему в грудь воткнули нож.

— И кроме всего прочего, причина его смерти — не ограбление, — сказала Элинор. — Так считает Ральф… Но, возможно, убийца хотел, чтобы так подумали, и нож в груди тоже лишь для того, чтобы запутать тех, кто будет расследовать. Но Ральфа обмануть не так просто.

— Да, он хорошо разбирается в подобных делах, — согласилась Анна.

Элинор продолжала — раз уже начала — высказывать свои предположения о происшедшем, и Анне они казались весьма сообразными.