Она содрогнулась и ускорила шаг. Да, она грешна! Больна! Все жилы и кости ее тела ноют, но не от осенней стужи, а от болезненного желания, с которым она не может совладать. Внезапная встреча с Томасом после столь долгого его отсутствия подкосила ее, вновь зажгла тлевший огонь, уничтожила все подпорки, которые поддерживали ее изнутри, лишила возможности разумно рассуждать… Как злилась она, как презирала себя за всепоглощающую слабость!

Оставьте меня… Прочь!.. — бормотала она, обращаясь к упрямым злым силам, невидимым глазу посланникам Дьявола. Как они распоясались, какую волю себе взяли! Особенно теперь, когда и без них столько всего неприятного. Битва с крепколобым братом Мэтью, зверское убийство вблизи от монастыря. Разве этого уже мало?.. Нет, она больше не может позволять себе так распускаться, испытывать такие душевные и телесные муки, едва лишь увидит его благолепное лицо! А значит, должна принять единственно разумное решение и просить, чтобы его перевели из ее монастыря.

Она зашагала еще быстрей, прямо по лужам, и чуть не на каждом шагу клялась себе не распускаться, держать себя в руках. Ведь если убийца и в самом деле скрывается в обители, как предположил Ральф, то ей, настоятельнице, никак нельзя поддаваться женской слабости.

Ее охватил лютый холод. Она посмотрела вниз — башмаки совершенно промокли…

Так на чем она задержалась в мыслях? Чем можно помочь в поисках убийцы? Как чем? Ведь, вполне возможно, он находится сейчас под крышей монастыря, на церковной земле, оскверняя ее своим присутствием. Обязанность и право настоятельницы найти его и отдать в руки людского суда.

Она и не заметила, как вышла за садовую ограду, где одиноко стояла под навесом каменная скамья. Обнаружив на ней сухое место, она села — ноги почти не держали ее.

Что ж, насмешливо сказала она себе, быть может, упорные поиски убийцы отвлекут меня и помогут справиться с настойчивыми призывами плоти?.. Лучше бы, Господи, продолжала она подняв глаза к небу, Ты не допустил кровопролития ради исцеления моей грешной души.

И еще об одном — о, женская непоследовательность! — подумала она: что теперь как раз можно, даже нужно отложить все мысли об отправке Томаса из монастыря. Ведь он необходим Ральфу — если не как подозреваемый, не дай Бог, то как помощник и возможный свидетель. А уж потом Господь пусть сам укажет ей, что делать, и заодно избавит от наваждения. Она же будет молиться и еще раз молиться.

Все было, есть и будет в Твоих руках, прошептала она, вставая со скамьи. Поэтому сейчас у себя в покоях она займется монастырскими счетами и другими бумагами, а потом пойдет в часовню, где к тому времени Ральф и сестра Анна наверняка что-то разузнают о несчастной жертве. Если не о самом убийце.

Человек из Акры шагнул в тень, прислонился лбом к стене. И, подавив проклятье, ударил кулаком по шероховатым камням.

Как они смеют вносить этот проклятый труп в часовню и класть прямо перед Святым Крестом? Это кощунство! Труп следует сжечь в лесу темной ночью, а пепел оставить в траве, чтобы на нем плясали черти.

Он в отчаянии ударился головой о стену, потом взглянул наверх, туда, где окно. В скудных лучах света плавали пылинки. Они напомнили ему песок в Акре… кровь…

— Грязного убийцу хоронят по-христиански, — проговорил он сквозь зубы. — Его душа, небось, уже на небе, и он там смеется и радуется Божьему благоволению. А моя несчастная жена обречена содрогаться на адском огне.

Глаза человека из Акры горели от боли, он хотел их закрыть и не мог. Все его тело жаждало покоя, но покоя не было. В том месте, где когда-то находилась душа, было пусто, а боль такая, как от свежей раны. Он жаждал умереть, но смерть не приходила.

Он поклялся не убивать себя, еще когда в Сицилии его сняли с корабля. Ему сказали тогда: ты примиришься с Богом и обретешь покой на суше. Только ничего не получилось — он клялся, он хотел смириться, но так и не сумел. Когда его наконец забрали оттуда и повезли в Англию, он пожалел о своей клятве. Он жалел о ней на протяжении всего пути, когда с палубы корабля неотрывно смотрел в ту сторону, где умерла его жена. Где ее зверски убили, после того, как надругались над ней… Он хотел броситься в море… Но ведь он дал клятву.

Снова он прислонился к холодной каменной кладке лазарета, старательно отвернув лицо от часовни, и продолжал следить за летающими пылинками. Сейчас они уже не напоминали ему о песке в Акре, о запекшейся крови — они танцевали так изящно, так спокойно и грациозно… Он сумел даже выдавить улыбку. Только еще сильнее заболели воспаленные глаза. Быть может, пришло ему вдруг в голову, эти танцующие пылинки — на самом деле крошечные ангелы, прилетевшие напомнить ему о хорошем человеке, о друге, который помогал ему там, за океаном, избавиться от смертной тоски. Помогал всего лишь словом — а как еще? — но если бы не тот человек, он бы наверняка не вернулся сюда, в Англию, а продолжал бы сидеть над могилой жены, на песке пустыни, пока солнечные лучи не сожгли бы его совсем, превратив в обуглившуюся головешку и освободив его душу для соединения с ее душой…

Мимо него прошла высокая монахиня. Она вопросительным взглядом посмотрела на него, но он покачал головой, и она проследовала в сторону часовни. Наверное, одна из тех, кому положено исцелить его? Или этим займется вон та, другая, низенькая и толстая, с белыми, словно обсыпанными мукой, руками? Он содрогнулся. Нет, не надо! Ему не нужны такие целительницы.

А если еще одна? Которая разговаривала во дворе с теми расфуфыренными всадниками? Кажется, она назвалась настоятельницей? Глаза у нее как раскаленные угли. Они обжигали, но в них была нескрываемая боль. Или, может быть, ему показалось? Нет, она никакая не исцелительница. Он даже не уверен, что она была настоятельницей. Просто одна из приспешниц Дьявола, затесавшаяся в монастырь, чтобы вылавливать немощные души. Пламя ее взгляда выжигает всю праведность из монашеских клятв и взывает к греховному мужскому естеству.

Он прикусил большой палец, ощутил на лбу капли холодного пота. Неужели все они лгали и лгут ему? Что ж, видно, так. Уж если Господь разрешил самому Сатане призвать сюда подобное существо, чтобы пытаться соблазнить его здесь, значит, и сейчас Он не стал добрее к нему. Добрее, чем был там, в пустыне…

Образ женщины с горящим взглядом бился в его голове, как узник в темнице.

Но разве он не боролся с этим наваждением еще совсем недавно во дворе перед лазаретом? И разве не победил Дьявола в том неравном поединке, отказавшись, несмотря на свое недомогание, стать послушной Его игрушкой, даже когда Дьявол превратил ту женщину в обнаженный призрак его погибшей жены?

Тело женщины — всего лишь ужин для червей! — рычал он, стараясь не смотреть на привидение. Даже твое тело, жена!.. Он захлебывался слезами, они душили его, и тогда, он запомнил это, зложелательное видение отступило, исчезло, а ему осталась только память о нем. И непрекращающаяся боль, которую больше не заглушить слезами, ибо их больше не стало.

Да, он восторжествовал над силами Дьявола, но печаль не ушла из сердца. Печаль была без конца.

Он понимал, что облик его жены с протянутыми к нему руками и молящим взглядом был лишь дьявольским наваждением, но, понимая, не мог не желать ее. Однако, желая, оставался холодным: его мужская сила была так же мертва, как женщина, которую он любил.

Корчась от неутолимого желания, он клялся, что никогда не простит демонов зла и особенно того, кто осмелился предстать перед ним в облике настоятельницы монастыря Тиндал.

Томас и Ральф продолжали идти по небольшим затененным занавесками палатам лазарета. В них было тихо, если не считать стонов страждущих, шепота монахинь и мягкого шороха, который производили их башмаки, ступая по усыпанному сухими травами полу.

— Еще раз прошу извинения, — сказал Ральф. — Ей-богу, свои вопросы я задавал без всякой задней мысли, Томас. Ты хорошо знаешь это.