— Увы, я видела так мало, миледи. Он больше был похож на тень, а в часовне так темно. Но все-таки… мне кажется, я…

— Говорите, сестра!

— У Него было лицо странного цвета. На Нем было…

— Что было?

Элинор оглянулась на Томаса и Анну, привлекая их внимание: заявление Кристины показалось ей важным.

Прежде чем ответить, та еще крепче прижала к груди крест.

— Его кожа была не такого цвета, как у обыкновенных людей… На ней лежал отсвет пурпура. Да! — радостно вскричала сестра Кристина. — Царской багряницы. О да, я сподобилась лицезреть Сына Царя Небесного!..

Уолтер стоял у входа в закуток, как бы загораживая его от посторонних.

— Он не мог сделать такое! — повторял он.

— Но сестра Кристина ясно говорит: у того, кто ее избивал, часть лица была пурпурного цвета. Правда, она не называет это шрамом, но от нее сейчас нельзя ожидать точного описания.

Эти обвинительные слова в адрес его хозяина произносила Элинор. Ее серые глаза горели от гнева.

Уолтер кивнул в сторону Томаса, стоявшего позади настоятельницы:

— Спросите у вашего монаха. Ведь это был я, кто разыскал его, чтобы помочь монахине. И сразу же ответил на все его вопросы, ничего не утаивая. Разве я стал бы заниматься всем этим, если бы думал или знал, что виноват во всем мой хозяин? Да я бы затаился и помалкивал. А еще лучше — мы давно были бы уже далеко отсюда… Как вы можете с такой легкостью обвинять не виновных ни в чем людей?

Однако беспокойство и возмущение настолько овладели Элинор, что ее нисколько не убедили казавшиеся такими искренними слова Уолтера. Хотела она того или нет, сейчас она оказалась почти что в роли коронера Ральфа.

— Можете вы заверить нас, — спросила она, — что находились рядом со своим хозяином все ночные часы? Поклянетесь ли, что он не покидал этого помещения, пока вы спали? И есть ли у вас свидетели, наконец?

С презрительной гримасой он ответил:

— Последнее время я вообще почти не сплю по ночам, миледи. Что же до остального, то должен признаться, что, подчиняясь зову природы, я один раз оставил моего хозяина одного. Но весьма ненадолго.

— И когда вернулись, где он был?

— Там же, где вы его видите в данную минуту. На своей постели.

Уолтер посторонился, чтобы стоявшие напротив него могли увидеть в глубине комнатки спящего Мориса. Неподвижный, со сложенными на груди руками, он напоминал лежащий в часовне труп, что скоро станет прахом и в прах вернется.

Элинор продолжала исполнять взятую на себя роль.

— Скажите, сестра Кристина приходила прошлым вечером к вашему хозяину, чтобы как всегда читать молитву?

— Да, миледи. Стояла возле него на коленях и молилась. Но он не участвовал в молитве, а был нем, как вообще в последнее время. Особенно после встречи с вашим коронером.

— Сестра Кристина находилась близко от сэра Мориса? Я ведь просила вас следить за тем, чтобы она была по возможности на безопасном расстоянии. Вы сами говорили, что после своего страшного ранения он не выносит присутствия женщин.

— Ее молитвы, миледи, успокаивали его, я это заметил. И потом, извините меня, она ведь монахиня, а не женщина.

Это и про меня, — тоже с невольной горечью подумала Элинор, чувствуя рядом присутствие Томаса и боясь повернуть взгляд в его сторону.

— И все же, Уолтер, — мягко сказала она, — монахиня тоже женщина, а к женщинам у вашего хозяина болезненное отношение. Потому я позволяю себе расспрашивать вас о возможных его действиях.

— Он невиновен.

— В какое время сестра Кристина ушла от вас?

Уолтер устало качнул головой. Утомление, а возможно, и плохо сдерживаемое раздражение прозвучали в его голосе, когда он ответил:

— Не знаю. Не имею понятия. Она пришла, молилась, потом ушла. Пожалуй, обо всем этом лучше спросить у нее. Я не привык вычислять время по звездам, луне или солнцу. Даже по песочным часам. Не было необходимости.

Элинор простила ему и раздражение, и явную иронию.

— А после ее ухода, — так же мягко поинтересовалась она, — вы сразу вышли, оставив его одного?

— Не знаю! — выкрикнул он. И уже спокойней: — Не могу сказать.

— Значит, — тоже спокойно сказала Элинор, — он, пусть на короткое время, но оставался один в течение ночи, хотя, как вы сами говорили, у него появилась привычка… потребность… уходить. Бродить где-то в одиночестве. Простите меня, сэр, но я не совсем понимаю необходимость для вас выходить, когда в комнате есть специальный сосуд для этих нужд.

— И вы простите, миледи, — резко возразил он, — я не знал, что здесь принуждают мочиться только в этот сосуд и никуда больше… — Он сбавил тон. — Кроме того, мой хозяин не оставался совсем один. Неподалеку находился человек в монашеском одеянии. Если помните, миледи, я просил вас прислать по возможности монаха мне в помощь, и я был уверен, это он и есть.

Теперь Элинор повернулась к Томасу. Он ответил ей, не дожидаясь вопроса:

— Я ничего не знаю об этом, миледи. Впрочем, пока меня не было, сестра Анна могла подыскать кого-то нового.

— Я спрошу у нее, — сказала Элинор и вновь обратилась к Уолтеру: — Как он выглядел, вы не можете описать?

— Если бы мог, давно сделал бы это.

Опять грубый, насмешливый тон. Элинор стиснула руки под рукавами рясы, и приказала себе не поддаваться чувству гнева в отношении человека, так истомленного усталостью и тревогой за своего хозяина, кого он так трогательно опекает и защищает.

— Он был еще здесь, этот человек, когда вы вернулись? — спросила она.

Уолтер покачал головой, но не вполне уверенно. Потом сказал:

— Здесь определенно его не было. Но мне кажется, я видел его неподалеку от часовни… Во всяком случае, без присмотра мой хозяин мог находиться очень недолго.

Элинор не знала, верить или нет этим словам о каком-то неизвестном монахе в лазарете, а потом около часовни. Хотя почему бы нет? Но уж, во всяком случае, на лице у него не могло быть этого ужасного багрового шрама.

— Хорошо, — проговорила она, — продолжим. Когда вы вернулись из отхожего места, ваш хозяин лежал в постели, а того человека, которого вы приняли за монаха, видно не было. Что произошло дальше?

— Я уже все рассказал вот ему.

Он дернул головой в сторону Томаса.

— Вы должны повторить все это для меня.

Краска бросилась ему в лицо, в единственном глазу зажглась злость.

— Зачем? Я не ваш должник, не у вас в подчинении и не обязан выполнять ваши приказания.

Она почувствовала, что ее лицо тоже наливается краской.

— Вы правы, — сдавленным тихим голосом произнесла она. — Однако вы находитесь на земле монастыря, где пока еще, велением Бога, я распоряжаюсь… — Она понимала: лучше бы, если все эти вопросы задавал ему Томас или уж тот, кто имеет на это право согласно людскому закону, — коронер Ральф, — но оскорбленная гордость взяла верх над логикой, и она громко и властно повторила: — Да, я здесь распоряжаюсь, и вы не покинете этот монастырь, пока с вами не поговорит местный коронер… — И снова ее тон сделался мягче, когда она добавила: — Мы оказали вам здесь посильную помощь, а вы, судя по всему, с неохотой отвечаете на наши просьбы помочь нам.

Уолтер отвернул голову, и Элинор решила дать ему некоторое время, чтобы прийти в себя и, быть может — на что она надеялась, — изменить свое поведение.

Надежда не обманула ее: когда он снова повернулся, на его лице были написаны покорность и согласие.

— Я напрасно горячился, миледи, — проговорил он виноватым тоном, — и снова прошу прощения.

— Вы прощены. Продолжайте, пожалуйста.

Он заговорил.

— Когда я вернулся после недолгого отсутствия и наклонился над лежащим хозяином, то увидел, что он плачет. Потом он сел на постели, глаза открыты, в них такая боль… представить трудно… Боль, страх, печаль… Все вперемешку. — Он замолчал и потер свой единственный глаз. — Успокоить его я никак не мог, и тогда я побежал за помощью. Чтоб ему дали какое-нибудь снадобье, которое подействовало бы, успокоило его душу…