— Два крыла — принимаю. А что касается разгрома, то этого делать не станем, — подвел Богдан итог разговора с воеводами стрельцов и детей боярских. — Пойдем с миром. С ласковым словом. Кто этого не поймет, пеняет пусть на себя. Предупредите рядовых ратников, десятников и сотников, чтоб мечей не выхватывали почем зря, не пускали бы в ход рушницы. Пушек с собой вообще не возьмем.
— Очень рискованно без пушек.
— Верно, риск велик, но и польза немалая. Будет больше веры нашему доброму слову. Главная наша цель: выяснить причину, побудившую к мятежу. А она есть. Известно же, что дыма без огня не бывает.
Больше никто не возражал. Разумным или нет посчитали воеводы решение своего начальника, но доказывать свою правоту не стали. Бог спросит с отдающего приказы. Принялись делить наличные силы. Те, кому предстоял путь по Свияге, просили побольше сотен, объясняя, что у Чебоксар придется останавливаться, а он укреплен основательно и, если по доброй воле не откроет ворот, нужно будет часть сил оставить для осады и переговоров. Если и это не подействует, предстоит штурм. Кольнуло это самое «если» Богдана: он же предупреждал мечей не вынимать из ножен, но ратники — они всегда ратники.
— Идем до Чебоксар вместе. Суда, кому путь до Свияжска, пойдут головными и у Чебоксар не остановятся. Проследуют дальше, а я останусь. Добившись переговорами своего, вернусь к устью Суры. Если удастся, возьму с собой влиятельных старейшин, кто станет пособлять мне в успокаивании своих соплеменников.
— Чудно. Не по-воеводски, — хмыкнул стрелецкий голова из Лыськова. — Чудно.
— Цыплят, известно, по осени считают, — невозмутимо парировал Бельский. — Воротившись, рассудим, чудно или нет. А пока, любо иль нет, мой приказ выполнять безоговорочно. Виновных в притеснении черемисского народа, кто бы ни был, брать под стражу. Судьбу их будет решать царь Федор Ивановича по моему слову, слову оружничего. Народ приводить к присяге поголовно, а знатных, по паре от города, брать, не лишая их слуг, с собой. Но не под конвой, но именно с собой, оказывая почести по их родовитости. Трапезовать с ними за одним столом. Собрав всех воедино, пошлем их в Москву, пусть там от имени народа своего присягнут царю-самодержцу, властелину всей Руси. Повторяю еще раз: кто не станет сего исполнять, будет строго наказан как мятежник. И не только моей волей. О неслухах я непременно донесу царю Федору Ивановичу. Все! На окончательные сборы — два дня.
В назначенный час корабли один за другим начали выгребать на стрежень Волги и, подняв паруса, но и не суша весел, покатились вниз длинной вереницей. Первой шла рать свияжская, а главный воевода Бельский со своей сурской ратью шел вторым, держа довольно приличную дистанцию. Когда подошли к Чебоксарам, свияжцы не сбавили хода, корабли же сурской рати частью бросили якоря близ берега, частью ткнулись в пологий берег чуть повыше города, закрепившись на канатных растяжках.
Воевода, не велев воинам покидать палубу, сам с дюжиной своих боевых холопов сошел на берег. Ни у него, ни у его спутников не имелось с собой никакого оружия. Только один лук и несколько стрел.
Риск величайший. Захватят в заложники воеводу, как повернется тогда дело, одному Богу известно; Бельский, однако, смело шел на риск; он надеялся на успех, как надеялся прежде, в Карелии, — тогда он праздновал успех, за что чуть было его не казнили, теперь может повториться то же самое.
На надвратной вышке воротники из горожан, а не из воротниковой стражи.
«Что, побили? Или укрылся гарнизон в детинце?»
— Хочу говорить с воеводой! — объявил Богдан Бельский.
— Мы не выпускаем их из детинца. Решаем, что с ними делать.
Слава Богу, — вздохнул облегченно Бельский и попросил:
— Зовите тогда тех, кто сегодня правит городом. Видите, мы без оружия. Я пришел не лить кровь, а выяснить, чем вы озлоблены, а тех, кто виновен в этом, наказать принародно. Не поверите слову моему, вот моя письменная клятва.
Богдан дал знак лучнику, и тот пустил стрелу в проем надвратной сторожевой вышки.
Долго пришлось ждать Бельскому с боевыми друзьями ответа, но он не выказывал недовольства своего. Прилег даже на траву обочь дороги, предложив спутникам последовать его примеру. Беседовали по пустякам, ожидая ответа, хотя у всех мысли тревожные. Сейчас откроются ворота, и конная ватага захватит их в плен.
Но ворота не открывались, а лишь чуть-чуть приотворились, и послышался требовательный голос:
— Входи, воевода, в город. Один.
Что ж, один — так один. Головой в омут.
Встретил его, судя по одежде, вельможа. С поклоном встретил, хотя глаза выдавали ненависть.
«Крепко озлоблены. Туго придется».
Он не ошибся. Не во дворец повели его, а на площадь, битком набившуюся горожанами. Площадь не безмолвствовала. Она злобно урчала, словно цепная собака, готовая кинуться на незваного и непрошеного гостя. Неуютно Бельскому, если не сказать — страшно. Но поднимается на помост, где стоят несколько, должно быть, самых уважаемых горожан, молодых и седовласых, уверенно.
Поднялся. Ни поклона, ни приветствия. Молчат, хмуро поглядывая на пришельца. А седовласый старейшина повелевает, как своему слуге:
— Говори, что хочешь сказать.
— Не свое слово я хочу вам сказать, а слово царя всей великой Руси Федора Ивановича, подданные которого вы такие же, как и я. Так вот: царь Федор Иванович шлет вам свое ласковое слово и молит Господа Бога, чтобы вы одумались и мир наступил на подвластной ему земле. Вот почему я не хотел штурмовать город, я хотел бы узнать, чем вы недовольны, что толкнуло вас на мятеж? Я хочу слушать ваше слово. Говорите вы.
Заминка. Обычная. Толпа, особенно многолюдная, подогревает сама себя, она всегда решительна и смела, выпяливаться из толпы, однако, никто не стремится. Боязно. Сразу же воцаряется робость. Толпа заговорит, но не вдруг. Для этого обязательно нужен зачинатель.
Площадь молчала. Зачинателя не находилось. Даже те, кто торчал на помосте, не осмеливались заговорить. Тогда Богдан обратился к старейшине, который повелевал ему говорить.
— Я хочу слышать твое слово, почтенный. Не опасайся меня. Я клянусь честью своей, что не обижу никого за прямое слово.
— Нас зовут к себе Казань и Крым, обещая почет и уважение. Они требовали от нас, чтобы мы порезали как баранов всех царских слуг, всех ратников, но мы не захотели этого. Мы хотим остаться под рукой русского царя, но пусть нас уважают, пусть считают нас равными с русскими, пусть не чинят злых обид.
— Разве вы не равны? Верой вас не притесняют. Подати те же, что по всем губерниям. Никого без розыска не казнят, не оковывают без вины. Торг ведете свободный, что внутри Руси, что с Бакы, что с Тегераном. Так в чем же обида?
— На словах — равны, на деле все иначе. Тиуны[28] две шкуры сдирают как с купцов, так с ремесленников и хлебопашцев. Дворцы себе понастроили краше ханских.
— Впустите моих слуг, что за воротами остались, я пошлю их за тиунами.
— Сборщики, как и другие чиновники в детинце, укрылись со страху.
— Нашкодили, вот и трясутся от страху! Полные штаны наделали!
Хохот в толпе. Задиристый.
— Приведем на суд и оттуда. Я — оружничий. Мне царем и Богом определено дознаваться истины. Какие еще обиды?
— Чиновники взятки берут.
— Предупрежу строго. Еще?
— Насилуют стрельцы наших жен и дев!
— Можете указать насильников?
— Да. Знаем по именам и в лицо.
— Поступим так: я велю построить весь гарнизон, пострадавшие пусть укажут на обидчиков.
— Из детинца не выпустим никого из стрельцов!
— Не опасайтесь. Я дал вам письменную клятву, пущенную стрелой. К тому же стрельцы выйдут без оружия и не в доспехах. Вы же можете окружить их вооруженными мужами.
Это устроило всех. Но Богдан, опасаясь самосуда над тиунами, но особенно над насильниками, предупредил:
— Расправы не допускать. Будем судить по закону. Я и те, кого вы определите от вас, а они присягнут, что только истина для них станет законом. Жду от вас слова.
