Поклялись за весь город те, кто стоял на помосте, а горожане определили их в присяжные.

С тиунами разобрались быстро. Они не стали запираться.

— Как же, батюшка-воевода, не мздоимствовать, коль из казны денег не шлют? Вот и пособляем себе, беря малую толику.

Купцы же и ремесленники свидетельствовали не о малой толике. Называемые ими суммы выходили в два, а иной раз и в три раза выше жалования, установленного царем и Думой.

Бельский, выслушав с десяток свидетелей, предложил присяжным:

— Домы виновных не трогать, имущество же все и казну их изъять и раздать тем, кому определит совет старейшин города. Тиунов отправить в Москву на суд царю.

Присяжные, посоветовавшись, согласились с этим, но внесли существенную поправку:

— Менять тиунов не нужно. Новые придут, если жадные, еще хуже будет. Пусть эти поклянутся перед всем народом, что не станут впредь мздоимствовать. Мы не возражаем давать им на жизнь, но по доброй воле и по своим возможностям.

Тиуны рады, что так легко отделались. Главное, не лишили их жизни и должностей. А казна — дело наживное.

Тут же избрали тех, кому исполнять решение суда, приняв предложение Бельского, что для пригляда за исполнителями он приставит пару человек от себя.

С городовыми стрельцами все началось не так гладко. Стрелецкий голова наотрез отказался выстраивать, как он сказал, на позор своих подчиненных, Богдан пытался убедить его добрым словом, но без всякой на то пользы, тогда он повысил голос:

— А позор творить можно?! Твой недогляд! Тебе бы смиренно признать свою вину, а ты пытаешься потакать насильникам! Я действую не от себя, а именем государя нашего, Федора Ивановича, и упорство твое расцениваю как мятежное. Если не исполнишь воли города и моего приказа, я окую тебя и отконвоирую в Москву, прежде того допытаюсь, как оружничий, не крамолы ли ради потакаешь ты своим подчиненным?!

Подействовало. Велел стрелецкий голова строиться без оружия, а Бельский, взяв с собой пару старейшин, обошел все помещения, не затаился ли кто из охальников, чтобы избежать наказания. И не зря. Укрылась по закуткам добрая дюжина.

Одна за другой входили пострадавшие женщины в детинец, сгорая от стыда, но не в состоянии отказаться, не исполнить воли городского собрания. На кого они указывали пальцем, того тут же выхватывали из строя крепкотелые городские мужи, и по приказу Бельского заковывали ручными и ножными цепями.

Без малого два десятка оказались закованными, и их повели на площадь. Судить. И вот тут в общем-то мирная до сего момента площадь взметнулась всеобщим криком:

— Смерть насильникам!

— Смерть лютая!

— Повесить их! На колы их! Смерть! Смерть! Смерть!

Бельский почувствовав, что назревает самосуд, а это никак не могло его устроить, велел вооруженным мужам плотнее окольцевать окованных и, поднявшись на помост, поднял руку, требуя тишины.

Утихомиривалась площадь постепенно, отдельные голоса продолжали требовать смерти стрельцам-насильникам, но Бельский заговорил, напрягая голос свой до предела:

— Вы дали слово не чинить самосуда. Я принял эту клятву, веря в вашу честь. Смирите гнев. Я предлагаю присяжным такое: всем насильникам по два года тюрьмы. В кандалах! Согласны ли вы? Ваше слово?

— Кроме темницы — батогами! — прозвучало из толпы, и она подхватила:

— Батоги!

— Батоги!

— Принимаю вашу волю!

Били на помосте. Каждому по тридцать ударов, затем, еле живых волокли в городскую тюрьму.

Народ начал было расходиться, но Богдан остановил довольных своей победой горожан.

— Я прошу вас всех присягнуть на верностью царю, а двоих, самых почитаемых горожан, определить в Москву, где они от имени всех присягнут царю-батюшке в Кремле. В походе они будут моими гостями, а после возвращения, когда соберутся представители от всех городов вашей земли, я с почетом провожу их до Москвы. С почетом будут они и доставлены обратно. И еще я хочу поговорить со старейшинами. Отдельно. После присяги.

Никто из горожан даже не помыслил увильнуть от присяги, но заминка все же произошла, когда настоятель христианской церкви появился с крестом, но Бельский понял настроение солидной части горожан и поступил как прежде, в Карелии.

— Христиане — целуйте крест, мусульмане — зовите своего муллу, многобожники — волхвов.

Мулла словно ждал этих слов. Он тут же появился на площади с Кораном и встал по правую руку попа, а вот с волхвами оказалось сложней, ибо не верил он московскому единобожнику.

— Сегодня он добр, а завтра, по наущению церковников, снова изгонят из города.

Уговоры затягивались, и лишь вопрос пришедших за волхвом: «Что, нам крест или Коран целовать?!» подействовал. Однако волхв встал поодаль от муллы и попа. Принимал присягу, положив руку на плечо дающего клятву верности русскому царю.

Всего час, и площадь пуста. Оружничего зовут на пир, где он сможет поговорить со старейшинами.

— Лучшее, если разговор состоится до застолья, — высказал пожелание воевода, и ему пошли навстречу.

— Воля гостя — святая воля.

Бельский начал было объяснять старейшинам, для какой цели ему нужны помощники из стольнрго града Луговой стороны, но один из старейшин попросил:

— Не говори с нами, как с ягнятами. Скажи, сколько нужно тебе в помощь?

— Хорошо бы троих.

Старейшины, поговорив вполголоса меж собой, тут же назвали имена тех, кто поедет с русским воеводой.

— Благодарствую. Они будут моими почетными гостями.

Во время пира Богдан еще раз объяснил свою цель, подняв тост за мир и согласие, и тут же пригласил всех на завтрашнюю торжественную трапезу у воеводы городовой рати, добавив:

— Возьмем с него клятву, чтобы без совета со старейшинами и уважаемыми горожанами не принимал бы никаких действий, а подчиненных держал в узде.

Приглашение было принято с почтением.

Еще два дня Бельский провел в городе в беседах с тиунами, с головой стрелецким, с сотниками и даже с десятниками, предупреждая их строго о каре за разнузданность и чванливость. Он твердил:

— Черемисы такие же подданные царя, как и вы. Они равные с вами перед царем и Богом. Не притесняйте и тех, кто не верует в Христа и Троицу, а почитает своих богов. Веротерпимость — одно из важнейших условий мира и спокойствия.

Собеседники клялись не отступать от законов, блюсти мир; заверяли, что впредь будут вести себя благоразумнее, ибо поняли, как опасен для их же собственной жизни мятежный народ, и оружничий верил, что слова их не станут расходиться с делом. Во всяком случае на год-другой хватит преподнесенного урока.

Сделав все, что намечал, Бельский с легким сердцем приказал поднимать якоря и отчаливать, и вскоре караван упрямо погреб вверх по Волге, стараясь держаться в сторонке от стрежня, где встречное течение не такое сильное.

Путь до устья Суры не велик, одолели за пару суток, а как вошли в Суру, стало намного легче, и корабли побежали веселей.

Вот и Стрелецкая слобода близ Ядрино. В осаде. И что важно, осада не забеспокоилась, увидев приближающихся ратников, и это поначалу весьма удивило Богдана, но подумавши, он понял: о том, что корабли с русской ратью появятся в Суре, ядринцев уже предупредили. Конным вестникам доскакать до Ядрино хватит одного дня, если сменить пару раз коней. А не сняли осаду со Стрелецкой слободы, чтобы не приняли бы их в Чебоксарах за отступников.

Не испугались ядринцы еще и потому, что они даже не предпринимали попытки штурмовать Слободу, хотя тын, каким она была огорожена, — не серьезное препятствие для штурмующих. Они окружили стрельцов, не имея к ним никакой злобы, по приказу сверху, и ждали, какое повеление поступит из Чебоксар. Если там примут решение перейти под руку крымского хана, примкнув к Казани, тогда, после подхода подкрепления, можно будет идти на штурм, но если решат не отделяться от Руси, чего ради тогда лить кровь? Тогда что, мятеж — ради мятежа? Чтобы лишь обратить на себя внимание Москвы и добиться большего равноправия с русскими. Добиться большего уважения хотя и к малому, но все одно — народу. А стрельцы — добрые соседи, зла не чинят, относятся с уважением. Что же на них чужую вину переваливать?