– Вот видите! – ликовал турский гость. – В свои пятьдесят пять лет король наш здоров, как элефант.

– Вот именно! – радовался Карл. – Кстати об элефанте: не пора ли ему появиться в Ахене?

– Когда-нибудь наступит такая пора, – отвечал Алкуин.

– Значит, я, покорив саксов, фризов, аваров, баваров, держа в кулаке Италию, Аквитанию, Аламаннию, устрашая славян на востоке, датчан на севере, бретонцев на западе и арабов на юге, до сих пор не достиг вершин могущества? Странно!

– Верхушек, похоже, достиг, но вовсе не вершин, – отвечал Алкуин.

– Где же, по-твоему, вершины?

– Увидишь.

– Ну и ладно! Скоро Пасха, надеюсь, ты пробудешь в Ахене до окончания поста? Чего только не заготовлено к праздничным пиршествам! Одной элефантятины не хватает! А кстати, как ты думаешь, элефантов едят?

– Кажется, да. Во всяком случае, Аристотель пишет, будто во время похода погиб один из слонов Александра Македонского, и когда его решили съесть, ибо припасов съестного было немного, то обнаружили, что мясо его не хуже говяжьего, а кончик носа особенно вкусен, равно как язык и губы.

– Ну, если они были голодны, так им и старая кобыла показалась бы вкусной, – почему-то усомнился Карл. – И все же, мне думается, есть элефанта так же грешно, как питаться человечиной.

– А правда ли, что авары не брезгуют людоедством? – спросил аббат Турской обители.

– Гораздо хуже то, что в моем собственном войске в прошлом году объявился людоед, – со вздохом признался Карл. – И кто! Трибурский коннетабль Луриндульф! Он тайно убивал пленных саксов, жарил их мясо и пожирал. Когда Каролинг узнал об этом, он приказал самого Луриндульфа изжарить на костре.

– И съел? – спросил Алкуин.

– Ну-у-у! – возмутился Карл. – С какой стати!

– А зря не съел. Съеденные саксы были бы по-настоящему отомщены, – фыркнул турский аббат.

– Что ты имеешь в виду, Алкуин?

– Если жарить человека, надо и есть его, а если возмущаться людоедством, нельзя и жарить человека на костре, – отвечал аббат.

– Людоед не смеет называться и считаться человеком, – возразил Карл.

– Так же, как и тот, кто применяет слишком бесчеловечные наказания, не смеет называться христианином, – сказал Алкуин.

– Что же, по-твоему, надо было сделать с Луриндульфом?

– Во всяком случае, не изжаривать. К тому же Луриндульф убивал саксов хотя бы для какой-то пользы, пусть и такой ужасной, а я точно знаю, что твои воины нередко уничтожают саксов без всякого смысла.

– Они убивают тех саксов, которые мешают другим саксам принимать христианство.

– Христианство нельзя навязывать силой.

– Иначе саксов не сделаешь христианами. Тупой народ.

– Какой бы ни был!

И все же, несмотря на отрицательное отношение Алкуина к насилию над саксами, в тот год Карл снова повел огромное войско в Саксонию, дошел с ним до Нордальбингии и переселил множество саксов и фризов в свои земли. Нога перестала болеть, и до самой зимы Карл не вспоминал о Химильтруде, радуясь успехам – своим, своих сыновей и своих соратников.

Людовик успешно сражался в Испании и добился того, что Барселона перешла во власть франков.

Пипин опустошил земли хорватов. Эрик Фриульский подавил восстание аваров, перебил всех непокорных вождей этого народа и прислал Карлу новые дары. Арно Юваумский получил титул архиепископа, и ему теперь подчинялись все епископы юго-восточных окраин; он отправился с миссией в Каринтию и успешно обратил в христианство многих славян.

Зиму и весну Карл провел в Саксонии, завел себе любовницу-саксонку по имени Герсвинда, от Пасхи до лета наслаждался ею в Герштеле, но, несмотря на любовь к ней, безжалостно подавил новое восстание ее соплеменников, предав огню и мечу огромное пространство между Везером и Эльбой. Алкуин слал ему одно письмо за другим, требуя прекратить жестокие расправы, но король был непреклонен. Саксы надоели ему своей непокорностью, он готов был всех их истребить, лишь бы хотя бы один сакс из тысячи обратился всей душой ко Христу. Герсвинда сбежала от него, и король поручил Аудульфу разыскать ее, живую или мертвую, и доставить.

В конце лета Карл возвратился в Ахен, везя с собой полторы тысячи богатых и знатных саксов в качестве заложников. Въезжая в Ахен, король вдруг, как никогда доселе, ощутил всем сердцем, что нет в его жизни города роднее. На могиле Химильтруды уже лежали первые осенние листья, и светлая печаль почти веселила душу Карла, наполняя ее чем-то возвышеннопрекрасным, щемящим, тонким. Успенье миновало, до Рождественского поста было еще далековато, и хотелось наслаждаться этой дивной ахенской осенью. Все друзья были здесь. И старина Ангильберт, ставший отцом королевского внука Нитарда, рожденного Бертой; и седой как лунь Теодульф, рано состарившийся благодаря своим невоздержанностям; и другой гот Агобард, вечный спорщик и выдумщик всевозможных небылиц; и оба лангобарда – Петр Пизанский и Павлин Аквилейский; и Арно, вместе с Павлином окрестивший многих аваров; и другой бавар, Лейдрад, милый своим именем, напоминающим того, другого Лейдрада, погибшего от рук Видукинда; и оба ученых гибернийца, Дунгал с Дикуилом; и хранитель бумаг Мегинфрид, на которого, кажись, уже положила глаз пятнадцатилетняя Гизела; и уродец-коротышка Эйнгард, какими только обидными прозвищами не награжденный – и Фингерхут, и Дварфлинг, и Формикула[71], зато бесспорно самый талантливый хроникер; и даже турский аббат Флакк Алкуин Альбинус пожаловал в Ахен собственной персоной с хорошим известием о том, что ему приснился сон, будто Карл женится на василиссе Ирине, а весь некрещеный мир стекается к их стопам и принимает святое крещение.

– Если бы только все наши лучшие сны сбывались, – обнимая Алкуина, улыбался Карл. – Купаться будешь?

– Еще бы! Приехав в Ахен, первым делом следует насладиться его великолепной купальней, – радостно отвечал аббат.

– Это еще что! – говорил Карл. – Я намереваюсь построить тут термы наподобие римских. В свое время мы с Дикуилом немало потрудились, составляя чертежи в Риме.

– Ваше величество, – обратился к Карлу только что вошедший в столовый зал, где происходила эта встреча, сенешаль Гаттон, – важное известие!

– Какое?

– Послы от византийской василиссы Ирины высадились в Венеции и направляются к нам.

– Видали?! Алкуин, признайся, ты уже был осведомлен об этом?

– Естественно, ваше величество, я же вам рассказал о своем сне, – невозмутимо отвечал турский аббат.

– Ну и что? Они везут мне предложение Ирины взять ее в жены?

– Предложение, может быть, и не везут, а намек – возможно.

Три недели готовились к встрече послов из Константинополя. Готовились тщательно, ибо Алкуин настойчиво твердил об особом значении предстоящего визита гостей. Наконец послы прибыли в Ахен, сопровождаемые Павлом Диаконом, этим старым лангобардом, которому в тот год исполнилось семьдесят восемь лет. Посольство и впрямь оказалось весьма важным – двадцать человек во главе с любимцем Ирины, премудрым скопцом Ставракием. В послании, переданном им Карлу, Ирина именовала себя великим василевсом и автократором римлян, а к Карлу обращалась как к великому принцепсу и автократору франков. Она писала, что не видит равных ему государей во всем христианском мире и желает лично увидеться с ним.

– Почему же великий василевс Ирина сама не приехала ко мне? – простодушно спросил Карл.

– Потому что великий автократор франков не приглашал ее, – ответил Ставракий. – И еще потому, что государыня хотела бы по достоинству принять принцепса Карла в своем великолепном граде.

После долгой и чинной церемонии приема гостей Карл устроил для них пышное пиршество и уже тут, за пятой-шестой чашей доброго вина, повел с императрицыным евнухом откровенные разговоры.

– Правда ли, что Ирина вынуждена была выколоть глаза несчастному Константину?

– Не сама… – слегка смутился Ставракий.

– Ну, понятное дело, что сама бы она своими руками не могла обезглазить собственного сына.