Но даже находясь в Ахене, близ усыпальницы Химильтруды, Карл не мог не видеть продолжающейся жизни и, глядя на юную дочь Ангильберта, чувствовал, как наливается свежестью, желанием, мечтою. Накануне Рождества выпало много снега и летящий ангел из саксонской бронзы превратился в снеговика, а когда начались праздничные увеселения, король забыл дорогу на погост, пустившись во все тяжкие ухлестывать за Гильдеминой, ведь в имени этой девушки жили звуки имени Химильтруды. Поначалу Карлу было совестно перед Ангильбертом, но старинный друг сам развязал королю руки. Однажды Хруотруда, увлеченная своим сынком и потому временно забывшая о любовных похождениях, сообщила отцу о том, что Берта влюбилась в Ангильберта, и тот отвечает ей взаимностью. Берте, второй по возрасту дочери Карла, в тот год исполнялось семнадцать, и в своем увлечении мужчинами она не уступала старшей сестре. Еще в прошлом году она сама забиралась в постель к Мегинфриду, брошенному Хруотрудою, да Мегинфрид прогнал ее, отчихвостив. Потом она некоторое время сохла по Дикуилу, и вот теперь – Ангильберт. Вызвав к себе своего старого друга и ровесника, Карл спросил его:

– Ангильберт, дружочек, это правда, что ты и Берта?..

– Правда, ваше величество, – честно признался поэт. – Мы любим друг друга.

– И что – уже?

– Уже.

– Ну так тем лучше! – рассмеялся Карл. – В таком случае мне ничто не помешает теперь соблазнить твою Гильдемину. Давно я кошусь на нее.

– Это всем известно, государь, – улыбнулся Ангильберт.

– Ну и прекрасно! И хорошо, что ты оказался шустрее меня.

– Быть может, я нарочно… – сказал Ангильберт, потупился и тотчас предложил королю послушать свое новое стихотворение, начинавшееся со строки: «В городе Ахене, похожем на каплю святой воды…» Эта строка ужасно пришлась по нраву Карлу, и он подарил Ангильберту золотой флакончик, в котором можно было хранить и святую воду.

После этой беседы Гильдемина не долго оставалась неприступной, и Карл от души насладился ею, успев сделать ее своей любовницей до того, как наступил Великий пост. Ну а во время поста он целиком и полностью посвятил себя молитвам и заботам об укреплении христианской веры в пределах своего государства. Он ездил по приходам и тщательно проверял, как обстоят дела. Он остался страшно недоволен тем, как читаются проповеди, и многих священников лишил приходов. Состояние хоров несколько утешало его, но ненамного и далеко не везде.

Гильдемина сильно переживала из-за того, что Карл так по-настоящему соблюдает пост и не делит с ней ложе. Уж ее-то отец вел себя в отношениях с принцессой Бертой куда раскрепощеннее. Однажды Карл сказал Ангильберту:

– Человеку свойственно грешить. В иных случаях, мне кажется, согрешить бывает простительно и позволительно. Но нельзя укореняться в грехах. А уж посты назначены нам, дабы очищаться от греховной тяжести. Ты ведешь себя не как христианин.

Однако едва наступила Пасха, Карл так бешено отдался чувственным удовольствиям, что, кроме Гильдемины, завел себе еще несколько наложниц, и теперь уже ему пришлось выслушивать Ангильберта:

– Ваше величество, грешить, конечно, бывает простительно и полезно, но только не в такой саксонской манере, как это делаете вы. И неужто надобно было так набожно поститься, чтобы сразу после причастия в Светлое Христово Воскресение броситься сломя голову в пропасть разврата? Вы уподобились королю Оффе, о котором рассказывают, будто однажды он долго намывался в бане, но там же и напился, а выйдя наружу, тотчас рухнул в наигрязнейшую лужищу.

– Помнится, за сына Оффы я в свое время чуть было не отдал малышку Берту, когда ей было еще лет одиннадцать, – смущенно пробормотал в ответ на упреки друга Карл. – А то бы тебе сейчас не видать моей дочери. Оффа! Да он свинья, каких мало, а ты, бессовестный, сравниваешь меня с ним! Как не стыдно!

– Представляю, что было бы, если б вы породнились со сви… Все, все, все! Умолкаю!

Помянутый во время того разговора Оффа, король Мерсии – одного из государств Британии – в этом же году прибыл со своим войском к Карлу, чтобы вместе участвовать в новом походе на саксов. В начале осени Карл со своими сыновьями, а Оффа со своими, опустошая вновь взбунтовавшиеся саксонские земли, дошли до нижнего течения Эльбы и с семью тысячами заложников возвратились в Ахен. В это время фриульский маркграф Эрик и хорутанский князь Войномир успешно напали на аваров, разграбили их ринг и направили Карлу богатую добычу, которую король поделил на три части. Одну часть послал Папе, одну отдал Оффе, а третью поделил между своими подданными. Правда, Папа Адриан так и не успел порадоваться дарам Карла, ибо прямо в рождественскую ночь умер. Гостинцы франкского государя достались уже новому Папе Льву, который в ответ поспешил отправить в Ахен знамя Рима и символические ключи от града Святого Петра. С посольством в Рим и обратно ездил по приказу Карла главный придворный поэт Ангильберт.

– Проветрись, – пожелал ему Карл, отправляя в путь.

Гильдемина только что родила девочку, которую назвали Хруотгейдой, а король тем временем наслаждался попеременно сразу четырьмя возлюбленными, и ворчание Ангильберта по поводу того, что седина в голове и бес в ребре появляются одновременно, сильно раздражало государя. Принцесса Берта не бросила своего любовника и вместе с ним ездила в Рим, хотя он и ревновал ее к каждому, кто хоть немного походил на мужественного мужчину.

Год 6304 от сотворения мира, или 796 от Рождества Христова, оказался для Карла весьма удачным. За Пиренеями его армия успешно грабила мусульман, воспользовавшись междоусобием в Кордовском халифате, где после смерти халифа Хешама перегрызлись за престол двое наследников – Аль-Хакем и Абдаллах. Сам Карл вместе с Каролингом и Людовиком летом прочесал всю Саксонию до границ с Нордальбингией и вернулся домой с добычей и множеством заложников, коих он принялся расселять в своей стране. Осенью Карломан-Пипин вторгся в Аварию. Авары убили своего кагана и предложили власть сыну Карла. Тот захватил аварский ринг, дограбил все, что не было взято в прошлом году Эриком и Войномиром и на пятнадцати подводах привез все это в Ахен. Аварская война была объявлена оконченной, а Павлин Аквилейский и Арно Юваумский начали обращать аваров в христианство. Средний сын Карла покрыл себя славой, превзойдя в ней своих братьев, и ахенцы восторженно встречали победителя аваров. Но триумф принца и короля Италии омрачился болезнью Карла.

Ангел на надгробии Химильтруды покрылся медной зеленью, и король вдруг страшно затосковал по той, что была его первой женщиной, первой любовью и первой супругою. Он оставил своих наложниц и полюбил одиночество, позволявшее ему целиком отдаваться во власть воспоминаний. Он с полубезумным удовольствием принимался вспоминать глаза Химильтруды, ее волосы, щеки, покрытые чуть жестковатым пушком, страстный рот, имевший иной раз обыкновение кусаться в порыве любовного головокружения, тонкие и нежные руки с голубыми прожилками, по которым, как по рекам, он иногда пускался в плавание на кораблях поцелуев, тонкие и хрупкие ноги, в последние годы ставшие почти неподвижными от болезни. Особенно остро вспоминалось, как, когда Химильтруда не могла ходить, он сам носил ее на руках и как переживал, что ей больно. И настолько память об этом щемила его душу, что в один из рождественских вечеров король ощутил сильную боль в колене левой ноги. С каждым днем она становилась все сильнее и мучительнее. Придворные лекари склонились к тому, что у короля костоеда, и принялись лечить его втиранием в больное колено экстракта алоэ, на что Ангильберт сочинил стихотворение по-латыни, где говорилось о том, как король франков втирает себе в душу горечь воспоминаний, а врачи трут ему колено горечью сока столетника. Приехавший в Ахен Алкуин восхитился сим творением придворного поэта и дипломата, но остался недоволен врачами.

– Никакая это не костоеда, – заявил он, – У короля воспалилось воображение, и боль ему только кажется.

И действительно, если никакие притирания не помогали, то долгие и приятные беседы и занятия с Алкуином быстро отвлекли Карла от воспоминаний о Химильтруде, и боль в колене стала проходить.