Очередное предательство обескуражило Василия Васильевича.

Крива татарская сабля, а душа человеческая ещё кривее. И если сабля явно видима и от неё можно загодя оборониться, то как остеречься человека криводушного, который, словно на позорище, носит в сердце одно, а напоказ выставляет иное?

Василий Васильевич вернулся из Углича в Москву, а тут ждала его новость, в которую и вовсе верить не хотелось; князь Александр Васильевич Чарторыйский переметнулся к Шемяке… Только-только отъехал Чарторыйский из Литвы после заговора и убийства князя Сигизмунда, бил челом великому князю Московскому и получил от него во владение Суздаль. И вот — на тебе, предал неожиданно, вероломно, непонятно. Что заставляет служилых людей — князей и бояр, и даже столь невысокого звания людей, как дьяк, становиться на путь измены? И почему именно к Шемяке благоволение? Деньги и почёт влекут?

Иных — да, деньги и почитание. Вот хоть Ивана Андреевича Можайского взять. Этот постоянно меж своих двоюродных братьев мечется, ищет, кто больше даст, кто сильнее, кто в большей чести. Нынче снова с Шемякой… А что, если поманить его опять к себе?…

Василий Васильевич послал к Можайскому Юрия Патрикиевича с наказом:

— Скажи, что, если отъедет от Шемяки, я дам ему Суздаль, который отнимаю у Чарторыйского.

Расчёт оказался верным. Иван Андреевич, нимало не раздумывая, сразу предал своего временного союзника и въехал под звон колоколов в старый, но очень беспокойный город.

Шемяка с Чарторыйским в ответ собрали в Новго-родчине несколько тысяч вооружённых рогатинами и топорами бродяг и двинулись к Москве, требуя выдачи изменника Можайского. До рати дело, однако, не дошло: игумен Троицкого монастыря Зиновий, твёрдо державший сторону московского великого князя, заставил примириться братьев. Заключили новое докончание, по которому владения Василия Косого (Дмитров, Звенигород и Вятка) переходили к Василию Васильевичу, а за Шемякой оставались Руза, Вышгород, а также дядин удел — Углич и Ржев. Договорились послать своих киличеев[126] к татарским ханам. Снова целовали крест на этом докончании, и каждый в душе знал: до скорого нового размирья, в том вопрос лишь, кто первый преступит клятву. Не доверял больше Василий Васильевич брату, но и Шемяка не верил ему ни на волос — сразу же с ним расстался, намереваясь скрыться где-нибудь в недосягаемых северных волостях.

После заутрени Василий Васильевич имел обыкновение приходить в думную палату, где принимал иноземных послов и посланников, выслушивал донесения своих послухов и видков, принимал челобитные бояр и чёрных людей, если их просьбы или запутанные дела не в состоянии были решить великокняжеские тиуны.

В этот день сообщения шли одно хуже другого.

В Ростове резко вздорожала рожь… В Твери сено немыслимо дорого… В Пскове вообще мор, хлеба на зиму не запасено… В Можайске князь Иван Андреевич сжёг мужика-хлебника, которого обвинили в людоедстве. Заодно сжёг почему-то и жену своего боярина Андрея Дмитриева…

А самые тревожные вести от дозорных с ордынского порубежья.

Осенью 1444 года пожар пожёг всё Поле, а затем наступила до того лютая зима, что кочевье стало вовсе не возможно из-за бескормицы и стужи. В прежние годы, случалось, золотоордынцы откочёвывали на зиму в Таврию, но теперь там образовалась своя, Крымская Орда, которая сама озабочена тем, как бы поживиться за счёт чужих земель.

Царевич Золотой Орды Мустафа пошёл единственно возможным для него путём — в Залесье, в русские богатые области. Начал с Рязани. Захватил там множество безоружных людей и, отойдя с ними чуть южнее, начал торговать пленниками.

Рязанцы выкупили земляков, мог бы Мустафа вернуться с добычей и как-нибудь пробедствовать до весны. Но зима 1445 года была лютой, крутили страшные вьюги, мороз бил птицу на лету. Снег лёг лошадям по брюхо, и мечтать нельзя было о возвращении в улусы.

И Мустафа двинулся на север, достиг Переяславля-Рязанского, потеряв в пути почти всех коней и поморозив в поле половину воинства. Он уже не просил окупа но молил о прибежище. Переяславцы то ли от сердоболия, то ли от страха, пустили татар на постой в свои жилища.

Что было делать в этих условиях великому князю Московскому? Терпеть поганых в непосредственной близости от себя, не зная ни планов, ни намерений их, зная только их хищный нрав?

Великий князь собрал боярский совет, все до одного на нём высказались за немедленный поход.

Воеводами назначили князей Василия Ивановича Оболенского и Андрея Фёдоровича Голтяева. Отпросился в поход и любимец великого князя Фёдор Басенок, собравший под свой стяг мордву и рязанских казаков. Впервые в московском воинстве появились казаки и сразу же показали себя ратниками храбрыми и надёжными. Как и мордва, они пошли в поход на ртах — деревянных полозьях, которые являли собой нечто среднее между санками и лыжами и которые помогали легко преодолевать снежные сугробы.

Русские полки только вышли из Москвы, а находчивый Басенок уже пробрался потайными путями через заснеженные леса в Переяславль, распространил там через верных доброхотов слух о том, что великий князь идёт с несметным воинством. Слух этот сразу же до ушей татар дошёл, Мустафа понял, что оставаться в городе опасно и, чтобы не оказаться между двух огней, вышел в поле, занял оборону вдоль речки Листани. Воины его, отогревшиеся, запасшиеся провизией и тёплой одеждой, готовились принять бой хотя бы уже потому, что путей для бегства у них не было, а сдаваться добровольно в плен не позволяла тёкшая в их жилах кровь Чингисхана, Батыя, Тимура.

По обыкновению, татары намеревались встретить нападавших на них русских градом стрел. Они уж и изготовились для стрельбы, вынули луки из налучников, раскрыли колчаны. Но лишь несколько оперённых с железными наконечниками стрел взвилось в воздух и упало перед копытами русской конницы, не причинив ни малого вреда никому. С удивлением взирали с высоких сёдел московские ратники, как татары, столь искусные стрелки, умевшие сбивать на скаку пролетающих птиц, сейчас растерянно и испуганно дёргали застывшие на морозе тетивы, не понимая, почему им изменяют их верные азиатские луки. А когда поняли, выронили бесполезное оружие из окоченевших рук.

Царевич Мустафа не утратил мужества, не растерялся от столь неожиданного начала боя. Он выхватил из ножен саблю и увлёк своих воинов на рукопашную схватку.

Как потом уважительно вспоминал Басенок, татары показали поразительное мужество. Ни один не попросил пощады, сдались только тяжело раненные, остальные геройски погибли от русских сулиц и мечей. Полегли на поле боя сам Мустафа, князь Ахмут-мурза, князь Азбердей Митереванов. С русской стороны пал в сражении один полководец- коломенский наместник Илья Иванович Лыков.

Трупы татар оставили в поле на расхищение зверям и птицам, тела своих привезли в Кремль на отпевание и погребение.

Василий Васильевич отдал последний поклон погибшим и поздравил победителей, щедро наградив их. Казалось ему, что теперь с ордынской стороны можно долго не ждать опасности, что после такой победы не скоро татары отважатся пойти снова на Русь.

К осени несколько конных отрядов Золотой Орды появилось на границе Рязанского княжества как бы с угрозой отомстить за смерть Мустафы. Но угроза так и осталась угрозой: лишь пограбив мирных жителей Рязани и мордву, татары поспешно удалились в свой улус.

Это ещё сильнее убедило Василия Васильевича в нешуточности его успеха в борьбе с Ордой. Только забыл он о том, что Орда стала многоглавой, как Змей Горыныч из сказок кремлёвских бахарей. Одной такой вновь отросшей головой ордынского чудища было Царство Казанское, которым правил Улу-Махмет, бывший хаи Золотой Орды.

Вначале Улу-Махмет объявился вдруг близ Москвы: пришёл изгоном[127] и стал восточнее Серпухова на реке Беспуте, притоке Оки.