Великая княгиня Софья, дочь знаменитого Витовта, литвинка, была менее суеверна, чем русские женщины. Суровая по своему характеру, умная и дальновидная, она всю жизнь с презрением смотрела на московских боярынь, плаксивых и недалёких, не знавших ничего, что делалось за порогом их терема…

— Полно тебе, Марья, — продолжала старуха, — правду говорят люди: дёшевы бабьи слёзы, даром льются!..

И что вы за бабы такие: я всю жизнь прожила да только раз, как под венец шла, плакала; а вы на дню по пять разов ревёте! Мужу-то не докучай — пускай его с Богом едет!..

Но княгиня Марья воочию уже видела всякие страхи и не переставала плакать. Ей казалось, что беда уже наступила, грозная, неминучая…

Старуха опять принялась за прерванное чтение Евангелия; из страха перед строгой свекровью княгиня Марья утихла и только минутами судорожно всхлипывала…

Княгиня Софья дочитала до конца главу, объяснила и ушла в свою горницу.

— Не докучай, говорю, мужу-то, Марья! — строго проговорила она, уходя.

Но только что ушла строгая свекровь, как царица расплакалась пуще прежнего; остановить было больше некому, а боярыни и сами каждую минуту были готовы заголосить.

— Сходи ж к мужу-то, государю великому: авось уговоришь! — проговорила шёпотом, утирая слёзы, боярыня Авдотья.

— И то, пойду, пускай свекровь-матушка бранится потом! — махнула рукой великая княгиня.

Она взволнованно накинула на себя поверх опашня соболью телогрею и торопливо вышла из светлицы…

Великий князь Василий только что встал после отдыха, когда жена вошла в его горницу. Он сидел за небольшим столом и при свете тонкой восковой свечи прилежно читал Евангелие: надо было как следует приготовиться к великопостному говению…

Великая княгиня как вошла, так и бросилась на шею к мужу. Ни слова не говоря, она билась у него на плече, как подстреленная птица…

— Что ты, Марьюшка?! Что с тобой?! — полуудивленно, полуиспуганно произнёс великий князь. — Али с деть ми что?…

Всхлипывая и путаясь, княгиня рассказала мужу обо всём.

— Не езди, сокол мой ясный, — говорила она. — Чует моё сердце, беда стрясётся над тобою! На кого ты меня, сироту, с детьми оставишь!..

Слова жены смутили Василия; надменный и заносчивый, когда чувствовал вокруг себя силу, великий князь робел и совсем падал духом, встречаясь лицом к лицу с опасностью… Не вышел он характером ни в славного деда своего, ни в мать, гордую княгиню Софью…

Василий старался успокоить плачущую жену, а у самого сердце сжималось от страха. «Дурная примета, — беспокойно думал он, — что хуже!..»

— Полно тебе, Марьюшка, полно, родная, — говорил он. — Не поеду завтра, да и всё тут!..

Княгиня понемногу успокоилась и ушла к себе. Оставшись один, великий князь всё больше и больше стал поддаваться суеверному страху. Попробовал он было снова приняться за Евангелие- не читается, так и стоят в голове слова боярина Луки: «Как пожгла татарва Москву, дня за три до того тоже всё вороньё кружилось над городом: кровь чуяло!..»

Закрыл князь Василий книгу и собрался сходить к матери. Но в эту минуту в горницу вошёл стольник.

— Государь великий! Владыка Иона к тебе жалует…

Василий обрадовался гостю и пошёл к дверям навстречу митрополиту.

Митрополит Иона, старик с простым и умным лицом, благословил великого князя, а потом трижды с ним облобызался.

— Перед путём твоим, государь благочестивый, повидать тебя захотелось, — заговорил Иона, усаживаясь за стол против Василия. — Невелик путь, и недолга разлука, а всё же, я чаю, недели две пробудешь в обители… До свету выедешь, сын мой?…

— До свету, владыка… — нерешительно ответил Василий. Ему было неловко сознаться перед Ионой, и он решил, что завтра просто отговорится нездоровьем…

И он тихим, но внятным голосом стал говорить о значении и важности предстоящего говенья.

Облокотившись на руку, Василий старался внимательно слушать владыку; но, несмотря на старания великого князя, на его молодом болезненном лице, опушённом редкой белокурой бородкой, явственно проступали волнение и тревога, навеянные недавним посещением жены…

Не прерывая своей речи, митрополит несколько раз внимательно поглядел на своего слушателя: от владыки не скрылись старания Василия подавить вздохи.

Иона остановился.

— Сын мой, — мягко прошептал он, — что-то ощущает твоё сердце… А ныне, готовясь к великим дням, оно должно быть чисто и безмятежно… Что с тобою, государь великий?…

Василий вспыхнул и отвернулся от проницательного взора архипастыря. Он попробовал было уверить, что его сердце совершенно спокойно и ничем не смущено… Но сама несвязность его речи ещё больше выдавала внутреннее состояние.

Владыка покачал головой.

— Вся душа твоя на твоём лице, государь великий, — произнёс он, — откройся мне, возлюбленное чадо моё, исповедь облегчает страдания…

Тихий голос и слова Ионы дышали, по обыкновению, такой искренностью и добротой, что Василий не выдержал и во всём признался владыке.

— …Больно уж страшно, отче святый: а ну если поеду да стрясётся что?… Вон Лука Петрович, дворецкий, говорит, что перед татарами, в последний раз, то же было… Вот и думаю я обождать день-другой…

На лице Ионы отразились огорчение и укоризна.

— Суеверие — грех, государь великий, — заговорил он. — Никому из людей, кроме святых угодников, не дано знать, что может быть с каждым из нас… Кто дерзает на это, тот испытывает терпение и милосердие Божие… Нам ли, ничтожным, с нашим слабым разумом, посягать на это? Страшиться надо грехов, а суеверный страх — тот же грех, ибо он соединён с недостаточной верой или с полным неверием в Бога… Кто верит, тот не страшится, зная, что и единый волос не упадёт с нашей головы, коли это не угодно Господу…

Владыка вздохнул и на минуту остановился.

— Да и рассуди сам так, сын мой. Говоришь ты: «Примета дурная; поеду — злое случится!..» Хорошо… Коли по твоей примете должно быть что худое для тебя, так, может быть, оно, худое-то, и не в пути случится, а ты ехать не хочешь!..

— И то правда, отец святой, — смущённо сознался Василий, — мне и в голову того не пришло!..

Владыка посмотрел на него и улыбнулся своей кроткой улыбкой.

— Вот то-то и есть, чадо моё возлюбленное! Веришь и боишься, а сам не знаешь, во что и чего… Выкинь лучше мысли греховные из головы и поезжай завтра с Богом… Без Его воли ничто не случится с тобой, а от воли Его не уйти ни тебе, государю великому, ни смерду последнему!..

Владыка поговорил ещё несколько времени с великим князем и, увидев, что тот совсем успокоился и ободрился, поднялся со своего места.

— Поезжай с Богом, благочестивый государь, — повторил он, — а мы здесь будем возносить за тебя смиренные молитвы наши!..

Он благословил на предстоящий путь Василия и вышел из горницы.

Посещение Ионы благотворно подействовало на великого князя. Страх его как рукой сняло. Он кликнул слугу и велел позвать дворецкого.

— Всё ли у тебя готово, Лука Петрович?… В ночь выедем, — бодро произнёс Василий.

— Готово всё, государь великий, — поклонился боярин, — только не лучше ли будет твоей милости обождать день-другой?… Ноне…

— Слыхал, слыхал! — махнул рукой Василий. — Пустое, боярин: коли что случится, так и дома случится… В ночь, до свету выедем…

Боярин отвесил низкий поклон государю и молча вышел из великокняжеского покоя.

На потном, красном лице дворецкого была написана неподдельная тревога и смятение.

— Дай-то Бог, чтобы всё по-хорошему!.. Дай-то Бог!.. — шептал он, проходя по тёмным переходам дворца.

До рассвета ещё оставалось часа три, когда постельничий вошёл в государеву опочивальню. Неслышно ступая по ковру, боярин приблизился к царскому изголовью.

— Государь великий, — осторожно проговорил постельничий, — время вставать… К ранней ударили!..

Василий проснулся. В горницу вошли ещё несколько слуг из боярских детей. У каждого из них была в руках какая-нибудь принадлежность царской одежды; двое держали серебряную лохань и кувшин для умывания…