Бояре разъезжались из Кремля озадаченные и недовольные. А ну как Юрий Звенигородский не внемлет ласковым словам да пройдётся огнём по княжеству… У каждого есть свои поместья, дома, семьи, трудами нажитое добро- и всё может прахом пойти. Что с того, что Юрий Дмитриевич сродник. Случается, что и единокровные становятся врагами хуже чужих.

И в харатийной палате было уныние и разброд. О главном просто боялись говорить, про Орду некстати вспомнили, про необходимость готовить дань.

— Где брать деньги? — сокрушалась Софья Витовтовна. — Сыновья Улу-Махмета идут, вот-вот в Москве будут. Ты же наобещал хану!

— Что же мне, матушка, оставалось, а? — оправдывался Василий. — Да ты и сама наказывала: денег не жалей. Всю казну Ивану Дмитриевичу отдала, а он…

— Это мне не в укоризну! — возразила Софья Витовтовна. — Зачем ты наобещал Всеволожскому жениться на его дочери?

— А зачем ты его выгнала?

— Не выгнала, а отпустила на все четыре стороны.

— Вот он и нашёл себе сторону — к моему врагу прислонился, на стороне дяди выступает; Пётр Константинович вон говорит — торопит его, весь в нетерпении Москву пограбить. И Василий Косой…

— Э-э, всё-то ты пустые орехи щёлкаешь, — прервала сына Софья Витовтовна. — Сейчас не время предаваться праздным скорбям, Москву надо щитить.

Василий не смог долго спорить с матерью, снова стал приимчив к её словам, отозвался покорно:

— Как Господь соделает, а?

— Ну вот, опять за своё! Он тебе что Господь, стряпчий твой али воевода? Своим умом надо печься! — опять вскипела варом буесловная великая княгиня. — Молишься по целым дням, а все заботы государственные на мне одной.

Получив ещё один укорот, Василий вовсе засмирел в полном постыжении.

Молчавший всё время владыка Иона поднялся с места:

— Не ссорьтесь, молю вас, не время. — Благословил всех. — Отложу я поездку в Царьград, Здесь мне надобно быть.

— А про себя подумал невесело: может статься, уедешь от одного великого князя, а вернёшься к другому.

Князь Юрий ходил с Василием в Орду на ханский суд без всякой веры в успех, лишь для очистки совести. Теперь можно сказать: все мирные средства испробованы и, чтобы отстоять правое дело, осталась только война.

Никогда не сомневался он в своей правоте. После смерти отца, Дмитрия Донского, признав безоговорочно великим князем своего старшего брата. Юрий все эти долгие годы лишь терпел его власть, будучи совершенно не согласен с тем, как робко держался Василий Дмитриевич с татарами. Не смея перечить законному государю, Юрий по своей воле старался продолжать дело великого отца, по примеру и почину его. Ещё в 1395 году, будучи отроком, он возглавил поход русских полков на булгар и казанских татар, поход столь успешный, что летописец отметил это:«…и никто же не помнит толь далече воевала Русь Татарскую землю». Через три года он снова бился с татарами и их ставленником князем Семёном. И всё дальнейшее время вёл себя Юрий Дмитриевич как истинный государственный муж, радетель отчей земли. С русскими князьями старался решать споры без кровопролития, дружил с обоими Новгородами — Великим и Нижним, не жалел денег на церковное и монастырское строительство, привечал и всячески поощрял зодчих и лучших изографов[79]: Андрея Рублёва, Феофана Грека, Даниила Чёрного, Прохора с Городца.

Брат ревновал, выказывал своё неудовольствие, а жена его литвинка Софья один раз попеняла: «Что-то ты, Юрик, всё навыпередки норовишь? Не знаешь разве, что можно священнику, то нельзя диакону?» И потом всё дразнила с хохотком: «а-а, диакон!» Её счастье, что Бог создал её женщиной. А как жена… конечно, негоже сплетни распускать, того позорнее их переносить, но знал Юрий, что брат не любил своего сына Василия, говорил: «Ни в мать, ни в отца…»

В этой Софье, может быть, главная причина всех бед заключается. Она уверяла, что всегда старалась быть посредницей между своим отцом и мужем, но так и осталось тайной, для кого она больше старалась, кто дороже ей был, какую землю она своей отчизной видела.

Отец её Витовт большим стервятником был, только и думал, как бы русские земли потерзать. В 1398 году он заключил договор с Ливонским орденом: Ордену — Псков, Литве — Великий Новгород. Одновременно искал выгоду в Степи. Когда Тамерлан удалился на юг, Тохтамыш снова попытался утвердиться в Золотой Орде, но был изгнан ханом Темир-Кутлуком. Вот тут-то и пригрел разорителя Москвы зять великого князя московского: пообещал Витовт Тохтамышу возвратить Кипчак при условии, что Тохтамыш поможет ему овладеть Москвой. А брат Василий словно бы и не видел ничего, и не слышал — ездил себе в гости к Витовту, на потехи с нам ходил за кабанами да оленями, бражничал. И если бы хан Темир-Кутлук не разбил на реке Ворскле заговорщиков Витовта и Тохтамыша, их план мог бы и осуществиться, и сейчас была бы Москва и вся Русь с латинской верой и под басурманским кнутом. Бог спас Русь. Но заслужим ли Его заступы впредь? Все те же у неё недруги, только предводители сменились. А Василий уселся на трон и знать ничего не хочет. Да и как он может чего-то хотеть, если Софья вертит им так же, как вертела мужем?

В Орде, понятно, Юрий не мог выдать своих истинных мыслей, когда Улу-Махмет спросил: зачем, мол, тебе великое княжение? Но и не солгал он тогда, сказав про своих детей. Верно, тесно им в уделе, хотя и не мал он: Звенигород, Руза, Галич, Вятка. Но чтобы проявить себя, нужны новые земли, новые города и веси, а чтобы их приобрести, необходима власть не удельного, но великого князя.

Младший сын Иван не удался с рождения, всё хворал, хворал, потом постригся в монахи, а недавно и помер в монастыре. Дмитрий Красный — сын любимый, но излишне мягок, совестлив, набожен и невоинственен. Но старшие — Дмитрий же и Василий — дерзки, самолюбивы, смелы. Они больше внуки Дмитрия Донского, нежели племянник Василий, который не в род пошёл, а из рода, и который чем раньше оставит трон, тем лучше.

А раз так, то жребий брошен: встал князь Юрий с сыновьями на стезю открытой борьбы.

Пока московские послы Фёдор Лужа да Фёдор Товарков двигались на верховых лошадях навстречу князю Юрию, тот шёл со своими полками встречь. Съехались как раз на полпути между Переяславлем и Москвой — у Троицкого монастыря.

Основанная Сергием Радонежским обитель хоронилась в чащобе леса, с дороги можно было заметить лишь поблёскивающую маковку островерхой церкви во имя Святой Троицы.

Лужа и Товарков спешились у бревенчатого, потемневшего от времени и непогоды тына, бросили поводья слугам и пешком направились к Банным воротам. Фёдор Лужа повторял про себя слова, которые наказывал ему произнести Василий Васильевич:

— Великий князь Московский и всея Руси Василий Васильевич рад будет встретить в Кремле князя Юрия как дорогого гостя.

В случае отрицательного ответа Юрия Дмитриевича Фёдор Товарков должен добавить:

— Говорит Василий Васильевич, что чем более кто со грешил против нас, тем более мы должны спешить к примирению с ним, потому что нам за это простится больше грехов. Так учил Христос и его апостолы. Внутрь монастыря их, однако, не пустили вооружённые воротники. Один из них сходил на подворье и вернулся с Иваном Всеволожским. Был боярин так разъярён при виде московлян, что те сразу забыли свои заготовленные посольские речи. Лужа с натугой выдавил из себя:

— Бьём челом…

Всеволожский метнул на него исполненный презрения и злобы взгляд и разразился непотребными словами. Самого великого князя и мать его великую княгиню обозвал Всеволожский глаголами, которыми обозначаются неудобопроизносимые части тела. Послы сильно удивились: ведь и не знато было, что ближний, любимый боярин Софьи Витовтовны такой мерзкий похабник. Да ладно бы, лишь одни слова непристойные, нет, он кликнул главного звенигородского боярина Симеона Морозова, взревел:

— Выпороть их!

Это послов-то!