— Меня не интересует, свежая ли была колбаска. Что еще?

Нина осеклась, внимательнее посмотрела на доктора. И до нее начало доходить то, о чем уже давно знал ее муж и догадывался ребенок. Это место плохое. Этот человек — не тот. Может быть, здесь им и помогут. Спасут жизнь, здоровье. Может быть. Но в уплату за это потребуют полное унижение. Почему-то унижение было здесь самой ходовой валютой.

— Еще она пила чай, яблочный сок часа два назад, сок тоже был… свежий.

— Я еще раз повторяю, — сказал врач, — я не спрашиваю вас…

Он замолчал, потому что Нина разревелась. Он стал терпеливо ждать, когда прекратится это безобразие и можно будет работать дальше. Но тут в кабинет тяжело вошел В. и направился прямиком к доктору.

Доктор, кажется, только этого и ждал. Он встал, выпрямился во весь рост, слегка отступил, готовясь к возможному отражению атаки, и даже руки немного приподнял, обозначив боксерскую стойку. В глазах его забегали веселые огоньки. В. подумал, что скорее всего доктор любит такие вот скандалы с родителями. Может быть, это приносило ему удовлетворение, позволяло демонстрировать всемогущество, полностью подчинять людишек своей воле… Впрочем, решил В., это ерунда, мое воображение разошлось некстати. Просто сегодня плохой день. Луна, биоритмы. Космические циклы. Трещины в земной коре. Инопланетяне, Несси, снежные люди. Йети…

— А вы не могли бы врачевать как-нибудь попроще? — спросил В. — Как-нибудь так, чтобы женщина не плакала?

Человек в снежно-белом, поняв, что драки пока не предвидится, снова опустился на стул.

— Вы, молодой человек, где получали медицинский диплом? — спросил он с неподдельным интересом. — И какого он был цвета? Вот у меня, например — красного. Практикую уже не первый десяток лет. А каков ваш стаж? Полагаю, он должен быть весьма солидным, если уж вы решились выступить с критическими замечаниями о моей профессиональной деятельности.

«Связно излагает, сволочь, — подумал писатель с завистью. — Почему я так не умею? Эх, жаль, риторике теперь не обучают, а то записался бы на курсы». Впрочем, эта зависть не была слишком черной. Доктор хотя и складно изъяснялся, но говорил-то он штампованными словесными болванками, в которых не было ни капли жизни, и думал вдобавок, что это чистый русский язык и что только так вот и надо. Но В. сам всю жизнь учился ткать словесные тенета; он просто не мог делать это быстро, влет — остроумие отсутствовало напрочь, брал терпением, подолгу высиживая мысль. Так что весь сарказм доктора пропал даром, ушел в землю, как случайно пролитый лимонад: пошипел немного, и только.

— Я, дяденька, академиев не заканчивал. У меня три класса церковно-приходской школы, — сказал писатель. Он повернулся к жене: — Зачем мы сюда приехали? Мы думали, нам здесь помогут… Говорил же я… Ладно, идем ловить попутку. Придется самим лечить…

— Не придется, — жестко сказал врач. — Ребенку требуется помощь. Я вас никуда не отпущу, пока не буду знать, что девочка в безопасности.

— Это как же так вы нас не отпустите? — поинтересовался писатель. — Почему?

— Потому что я — хороший врач, — очень серьезно сказал тот. И начал ловко натягивать на руку резиновую перчатку:

— Будем смотреть.

Писатель смерил его тяжелым взглядом.

— Если врач — лечи, — наконец сказал он. — А нет — мы уходим.

И добавил, обращаясь к своим:

— Знаете что, девочки, давайте больше никогда не болеть.

— Давайте, — эхом повторила Нина, утирая слезы.

— Подождите в коридоре, — сказал врач. — Вы будете только мешать сейчас.

В. молча вернулся на свое место и оттуда внимательно наблюдал, как врач смазывает указательный палец и, держа его строго вверх, словно шприц или опасное заряженное ружье, боком, по-паучьи подбирается к ребенку… Дальше В. отвернулся и мог лишь слышать, как девочка верещит от страха, как Нина уговаривает ее потерпеть, и короткие, деловые приказания врача:

— Держите крепче… Крепче! Так, еще немного… Вот… Вот и все. А ты боялась.

«Гад, — подумал В. — Как таких в больнице держат, не гонят в шею?»

Доктор со звонким щелчком содрал с руки резину и бросил в утилизатор, прошел к раковине, чтобы вымыть руки.

— Похоже, ничего страшного. Никакого заворота кишок тут, конечно, нет. Просто перекормили, желудок не воспринял… Обычные газы, и колики от этого. Ерунда, завтра ничего не будет. Я напишу, чем нужно кормить… Кстати, грудью вы, конечно, уже не кормите? — врач взглянул на Нину нейтрально, медицински.

— Нет, — сказала Нина и почему-то покраснела.

— Сейчас редко кто долго кормит… А жаль. Ведь грудь у вас развита прекрасно.

«Ты посмотри, что себе позволяет, сволочь! Хорошо еще, что он не гинеколог!»

Писатель сидел в коридоре, смотрел на доктора, и ему было стыдно. Не за себя. За этого эскулапа.

— Что же делать, раз нет молока? — оправдывалась Нина.

— Да-да, понятно… Ну, сейчас закатаем клизму, и можете ехать домой, отдыхать.

Врач, сделав свое дело (остальным занялась подошедшая медсестра), как-то сгорбился и устало облокотился на стол. От давешнего его возбуждения ничего не осталось. Так они и сидели — писатель и доктор (Нина помогала сестре), и тягостно молчали, но почему-то никто из них не собирался уйти или хотя бы отвернуться в сторону. Им было что сказать, каждый считал себя правым в этом безмолвном поединке, и потому они не могли доказать друг другу ничего.

В последнее время доктору довольно часто чудилось, что вот только что он беседовал с кем-то умным и интересным о важнейших в жизни вещах — и узнал много нового, но совсем ничего не помнит, ни единого слова. А иногда у него возникало ясное чувство, будто он кого-то давным-давно убил — и тоже не помнит: кого, за что…

Доктору принесли чай и бутерброды; он, вдруг оживившись и никого не стесняясь, извлек из кармана хадата свой тайный запас — два вареных яйца. Стал чистить их, сосредоточенно отвесив нижнюю губу. Кусочки скорлупы сухо звенели, падая на фарфоровую тарелку. Взболтанные чаинки лениво шевелились в стакане, как полудохлые мухи.

«На здоровье!» — подумал писатель и отвернулся. Он понял, что давно хочет есть.

(Недавнее замечание о груди женщины вдруг вызвало в памяти доктора новое воспоминание о стыдном поступке. Это было уже во времена студенчества, на первом курсе. БД был влюблен в одну девушку из соседней группы. Кажется, ей он тоже нравился. Но точно он этого не знал, потому что поговорить у них как-то не получалось, с женщинами он был застенчив и даже еще ни с одной не целовался. Зато он писал стихи, в которых представал в образе героя-любовника, Казановы, и вот там он был необузданно смел. (Жаль только, что эти стихи нигде не хотели печатать. В редакциях ему говорили: да, у вас есть отдельные интересные строчки, но… слишком много откровенного штампа. Такие стихи нам присылают и приносят мешками, мы можем принимать их на вес, сдавать в макулатуру и неплохо зарабатывать. Какого-то очевидного литературного открытия у вас, откровенно говоря, не сделано. Так что — извините…)

И вот студентов послали в колхоз. На картошке романы развиваются особенно бурно, но тут еще интрига заключалась в том, что и БД, и его девушка были капитанами двух противоборствующих волейбольных команд. Каждый вечер команды сходились в жестоких поединках, и спортивная удача бывала попеременно и на той, и на другой стороне. А влюбленные даже еще не перемолвились ни словом. Они что-то выясняли друг о друге, что-то старались доказать особо мощными подачами или взятием безнадежно закрученного мяча. Ни для кого не было секретом, что эти двое неровно дышат друг к другу, все ждали, что же будет. Но дело затянулось. БД был нерешителен.

Финальный матч назначили на самый день отъезда. Долго готовились, оттачивали мастерство. И вот схватились.

До самого конца счет был равный, но последняя подача досталась девушке-капитану. А подача ее была такова, что мало кто мог взять. Самому БД это изредка удавалось. Что и говорить, ответственный момент.