Наилучшим из них был Пешавар — крупный город с восемьюдесятью тысячами жителей, расположенный в семнадцати километрах от форта Джамруд, по берегам двух притоков реки Бара, которая, в свою очередь, впадает в реку Кабул. Но Пешавар представлял собою не только бастион, но и приграничный военный лагерь. Там постоянно находились две полевые батареи, два пехотных полка из солдат-европейцев, три пехотных полка туземцев, бенгальский полк улан и две инженерные роты небольшая армия в боевой готовности.

Кроме того, в горах, которые по мере удаления от Пешавара становились все выше, англичане создали целую сеть возведенных на отвесных скалах фортов с многочисленными гарнизонами. У них было одно назначение — преградить путь воинственным племенам, которые никак не могли смириться с английским владычеством и только ждали случая, чтобы восстать.

Восстание, действительно поднятое за несколько месяцев до описываемых событий, началось с незначительного инцидента, которого, однако, оказалось достаточно, чтобы вызвать бурю. Сперва взбунтовалась небольшая группа туземцев из племени афридиев, с которыми грубо обошелся сборщик налогов. Руки сами потянулись к оружию, и конфликт принял такие масштабы, что афридии, терпя поражение, призвали на помощь родственные им племена юсуфзаев и момандов. Разразилась война. Англичанам пришлось срочно укрепить гарнизон, призвать на подмогу целый армейский корпус и ввести осадное положение но всей провинции.

Возможно, конфликт и не перерос бы в войну, если бы ситуацию не обостряли фанатики, стремившиеся использовать малейшую возможность для призыва к священной войне против неверных. Во все племена были посланы гонцы. Они старались разжечь у туземцев воинственный пыл, распуская разные слухи. Возглавлял их известный бандит, прозванный англичанами Безумным муллой. Под его белым стягом, на котором были изображены пять красных ладоней — две наверху и три чуть пониже, собралась целая армия добровольцев, движимых не только религиозным фанатизмом, но и жаждой наживы.

Несмотря на все принятые меры, стойкость и храбрость солдат, англичанам не удавалось сломить сопротивление восставших племен: сил у европейцев оказалось недостаточно, подкреплений не было, и к тому же туземцы, которых было вдесятеро больше, находились у себя дома.

Лишь иногда гарнизон или дивизия, очутившись в слишком уж плотном кольце, шли в атаку. Верх неизменно брали европейское оружие и военное искусство. Но победа оказывалась временной, и вскоре победители откатывались на прежнюю позицию.

В конце концов главнокомандующий, раздраженный этим топтанием на месте, наметил мощное наступление. Он решил во что бы то ни стало прорвать блокаду чакдарского военного лагеря, окруженного бандами наглевших день ото дня бунтовщиков. А для этого необходимо было взять высоты в северо-восточной части плато, на котором разместился этот лагерь. Честь первым пойти в атаку предоставили Гордонскому полку шотландских горцев.

Полк стоял на левом фланге осажденного лагеря. Выстроившиеся аккуратными рядами палатки создавали общий фон, на котором сбившиеся группками верблюды выглядели особенно экзотично. Да и на самих шотландских горцев стоило посмотреть. Все — высокого роста, атлетического сложения, неутомимые, прекрасно приспособленные к этой полной неожиданностей войне на отвесных горных склонах. Одежду их составляли красный мундир с короткими и закругленными полами, шотландская юбка килт из шерстяной клетчатой ткани и такой же клетчатый плед, переброшенный через левое плечо. На ногах у них были шерстяные чулки с отворотами и подвязками, гетры и башмаки с пряжками. Спереди на ремне висел отороченный мехом кошель, нечто вроде кармана из барсучьей кожи. В общем, национальный костюм во всей красе!

Только вместо меховой шапки со страусовым пером солдаты носили белые тропические шлемы с прикрепленным сзади куском плотной, в несколько слоев простроченной ткани, которая должна была уберечь затылок от беспощадных лучей индийского солнца. Этот головной убор, напоминающий те, что носят докеры при разгрузке угля, выглядел не очень эстетично, но зато соответствовал местным условиям.

Полк готовился к наступлению. Воины в последний раз осмотрели свое снаряжение. Сержанты проверили наличие боеприпасов. Конюхи взнуздали офицерских лошадей и подтянули подпруги. Волынщики, заменяющие в шотландских полках трубачей, наигрывали милые сердцу солдата старинные народные мелодии, напоминавшие о далекой родине.

У большой палатки вели беседу два офицера, а рядом два денщика-туземца держали под уздцы великолепных, всхрапывавших от нетерпения лошадей. На эполетах у одного из офицеров поблескивала вышитая золотом корона — знак отличия майора, у другого — лейтенантская звездочка. Оба они были сильными, атлетического сложения мужчинами, образчиками типичных английских офицеров, достигших совершенства во всех видах спорта и обретших благодаря ему исключительную выдержку и выносливость. Одному из них можно было дать лет сорок, второму — года двадцать два — двадцать три. Первый, что постарше, был майором Ленноксом, герцогом Ричмондским, другой — лейтенантом Ричардом Тейлором, сыном председателя верховного суда.

— Скажите, дорогой Тейлор, — обратился герцог Ричмондский к своему юному собеседнику, — верите ли вы в ясновидение?

— Раз уж вы удостаиваете меня своим вопросом, отвечу: нет, милорд, никоим образом, — почтительно произнес тот.

— Это потому, что вы не шотландец! Мы, шотландские горцы, свято верим в ясновидение. Оно позволяет нам наблюдать происходящие вдали от нас и, как правило, важные реальные события.

Видя, что майор говорит вполне серьезно и даже с грустью, молодой человек заметил:

— Если в подобное явление верят столь достойные, как вы, люди, то вера эта в любом случае заслуживает уважения.

— Ах, Тейлор, можете мне поверить, обладать даром ясновидения — сомнительное благо, — сказал майор, сильно побледнев. Обычно крайне скрытный, сейчас он как будто решил выговориться. — Три недели тому назад я видел совершенно отчетливо, как жена моя упала замертво, сраженная ударом кинжала. Я слышал ее предсмертный крик… Прямо у меня на глазах закрылись ее очи… из груди полилась кровь… И с тех пор я ничего не знаю ни о ней, ни о детях… Нет ни единого письма… ни записки…

— Но вспомните, милорд, ведь мы окружены и почте к нам не прорваться. А если мы и общаемся с внешним миром, то только благодаря оптическому телеграфу[49].

— Вот поэтому-то я еще и надеюсь… Но это не все. Представьте себе, сегодня ночью я внезапно проснулся, и у меня опять было видение, не менее ужасное. Я услышал, как мои дорогие дети, Патрик и Мери, жалобно зовут меня на помощь, и в их криках было столько ужаса, что я покрылся холодным потом. Мне привиделось, что Мери отчаянно пытается вырваться из чьих-то грубых рук, а Патрик лежит недвижимый среди омерзительной горы трупов. Согласитесь, друг мой, что все это ужасно.

— Да, милорд, это действительно ужасно. Когда нет ни единой весточки от близких людей, ясновидение причиняет любящему сердцу сильные страдания, которые становятся с каждым часом все невыносимее. Но я думаю, нам удастся прорвать окружение, и мы наконец получим почту… Осмеливаюсь надеяться, милорд, что хорошие, полные нежности письма опровергнут ваши видения.

— Благодарю вас за добрые слова, мой дорогой лейтенант, хотя и не очень-то я верю в них. — И, обратившись к волынщику, отцу Кетти, который с непринужденностью старого и преданного слуги подошел поприветствовать его, майор сказал: — А ты, Килдар, не видел ли чего-нибудь? Близится час большого сражения. В такое время чувства настолько обостряются, что позволяют видеть как никогда и то, что происходит, и то, что будет потом.

— Да, милорд, я действительно кое-что видел.

— Что же?

— Что меня ранили в самом начале сражения. Но все обошлось, поскольку я смог продолжать играть на волынке.

— Вы слышите, Тейлор?.. Слышите?.. Килдар тоже видел!.. И знайте, все так и будет! — воскликнул герцог с жаром, свидетельствовавшим о его непоколебимой вере в подобные вещи.