И, прежде чем генерал успел ответить, он наклонился над столом и, достав клочок бумаги, самым аристократическим почерком в обычной своей аристократической манере написал следующую записку:

«Сударь, не будет ли вам угодно по предъявлении сего выдать генералу Декану, губернатору острова Франции, сумму в сто тысяч франков. Он уведомлен о предназначении этих денег.

Порт-Луи, 23 июня 1805 года.

Г-ну Рондо, банкиру, улица Правительства,

Порт-Луи».

Генерал Декан взял записку в руки и прочитал.

— Но, — возразил он потрясенно, — прежде чем воспользоваться этой бумажкой, мне следовало бы дождаться сбыта вашей продукции.

— Пустое, генерал, — пренебрежительно ответил Рене. — Господин Рондо мне открыл кредит на сумму в три раза большую той, которую я прошу его заплатить.

— И вы не хотели бы сами вручить эту записку ему?

— Неважно: она на предъявителя, заметьте; кроме того, он располагает копией моей подписи, высланной ему из Парижа моим банкиром господином Перрего.

— Бывали ли вы со времени своего возвращения у господина Рондо или, может, предупреждали его о своем приезде?

— Я не имею чести его знать, генерал.

— Не желаете с ним познакомиться?

— С удовольствием, генерал. Говорят, это очень приятный человек.

— Чудесно. Хотите вместе с ним отобедать у меня?

В этот момент вошла г-жа Декан[60], и Рене встал.

— Сударыня, — обратился к ней генерал, — позвольте вам представить господина Рене, помощника капитана Сюркуфа, который в том самом блестящем сражении, возможно, спас свободу и жизнь нашего друга из Сен-Мало. Он оказал нам честь отобедать у нас вместе со своим банкиром Рондо, у которого мне предстоит получить по его переводной записке сто тысяч франков, чтобы пустить их на благо бедных французов и вдов моряков. Это богоугодное поручение предстоит исполнить вам, сударыня; благодарите же господина Рене, и я прошу протянуть ему вашу руку для поцелуя.

Изумленная г-жа Декан протянула руку Рене; он наклонился, едва коснулся губами ее пальцев, отступил на шаг, поклонился и отошел.

— Но вы забыли, сударь, — сказал генерал, — что собирались о чем-то просить меня.

— О! Теперь, — ответил Рене, — теперь, когда в течение дня я еще буду иметь честь видеть вас, позвольте мне больше не досаждать вам своим посещением.

И, поклонившись окончательно сбитому с толку генералу, а затем и госпоже Декан, удивленной еще более своего супруга, он вышел, оставив их переглядываться и искать в глазах другого разгадку этой удивительной тайны…

После его ухода генерал Декан зашел к Сюркуфу, чтобы пригласить на обед вместе с его помощником и банкиром, господином Рондо.

При этом он забыл сообщить Рене час, в котором у них садятся за стол.

Обыкновенно это происходило от половины четвертого до без четверти.

Едва генерал Декан вышел от Сюркуфа, как тот бросился в комнату Рене.

— Что происходит, мой милый друг? Губернатор приглашает меня на обед вместе с тобой и Рондо.

— То, что произошло, — самая естественная вещь: этот господин губернатор — человек достойный и порядочный, он знал, что доставит мне огромное удовольствие, пригласив тебя на обед.

Ровно в три тридцать с военной пунктуальностью Сюркуф и Рене были у губернатора.

Рене хотел подождать по меньшей мере до без четверти четыре, но Сюркуф ему заметил, что у генерала обедают в три тридцать, и он бывал крайне недоволен теми, кто заставлял себя ждать. Рене считал, что гостям позволительно некоторое опоздание, однако Сюркуф настоял, и, когда его часы пробили три часа тридцать минут, оба уже стучали в дверь губернаторского дома.

Их проводили в гостиную, которая была еще пуста.

Г-жа Декан заканчивала свой туалет, а генерал — свои письма; Альфред Декан[61], со своим слугой уехавший кататься на лошади, еще не вернулся.

— Теперь ты убедился, мой милый Сюркуф? — притронулся Рене к локтю товарища. — Я ведь не такой провинциал, какого ты хочешь во мне видеть; у нас еще добрых четверть часа, чтобы не быть обвиненными в недостатке учтивости, принятой в этом доме.

Одна из дверей открылась, и вошел генерал.

— Прощу прощения, господа, но Рондо, идеал конторского служащего, просил перенести все на четыре часа: в это время закрывается его контора; десять лет, что она существует, он всегда покидает ее последним. На ваш выбор: вы можете подождать здесь или прогуляться по саду. Вот и мой сын, который сходит с лошади и которому также следует привести себя в порядок, прежде чем сесть за стол.

Генерал распахнул окно:

— Живее, живее! — закричал он своему сыну. — Мы ждем тебя на береговой террасе.

Они спустились в сад и по крытой аллее добрались до того места, которое называли береговой террасой.

Это была чудесная смотровая точка, с которой открывалась морская ширь до самой бухты Гранд-Ривьеры. К дальним уголкам террасы тянулись два длинных навеса; под одним из них был устроен фехтовальный зал, украшенный собранием фехтовальных масок и рапир; под вторым оказалось стрельбище с чугунными плитами, манекенами для стрельбы, мишенями и всем остальным, что только необходимо для того, чтобы совершенствоваться и упражняться.

Словно случайно забрели они в фехтовальный зал.

— Вот вы и в своей стихии, господин Рене, — сказал генерал. — Как уверял меня Сюркуф, вы в этом деле не просто мастер, а чемпион.

Рене усмехнулся.

— Генерал, мой капитан относится ко мне по-отечески, и если вы будете слушать его дальше, я окажусь для вас первым наездником, первым фехтовальщиком, лучшим стрелком из пистолета со времен Сен-Жоржа[62]. Я уже не говорю о его попытке свести меня в поединке со знаменитым мулатом, победу над которым он уже предвкушал. К сожалению, глаза друга могут быть увеличительным стеклом в том, что касается достоинств, но при этом склонны преуменьшать недостатки. Я стреляю не лучше многих, может быть, чуть лучше, чем большинство тех, кто стали жертвами моих выстрелов, однако мое мастерство не является чем-то сверхъестественным. К тому же, что касается фехтования, то я, скорее всего, растерял свои навыки, с тех пор, как, будучи на корабле, не притрагивался к рапире.

— Валяй же, прикидывайся и дальше ангелочком, — проворчал Сюркуф. — Ты не притрагивался к ней потому, что не было достойных противников!

— Как, господин Сюркуф, и даже в вашем лице? — спросил генерал. — Когда-то о вас ходила слава как об искусном фехтовальщике.

— Только в Сен-Мало, мой генерал, в Сен-Мало! И тогда же, единственный раз, когда я встретился с этим господином с рапирой в руке, этого одного случая хватило, чтобы испортить мне репутацию!

В эту минуту вошел сын генерала Декана.

— Подойди сюда, Альфред, — позвал его отец, — и возьми урок фехтования у месье Сюркуфа. Ты ведь уверяешь, что силен в фехтовании, ну а слава господина Сюркуфа известна всем. Итак, я надеюсь, вы не откажете мне в услуге? Проведите с ним занятие и проучите этого фата.

Молодой человек улыбнулся и с самоуверенностью, свойственной молодости, подошел и снял две рапиры и две маски:

— Сударь, я буду вам бесконечно признателен, если вы не откажете моему отцу в той услуге, о которой он просит, — с достоинством произнес он, протягивая Сюркуфу шпагу и маску.

И Сюркуфу не оставалось ничего иного, как принять вызов. Он отложил в сторону шляпу, скинул фрак, надел на лицо маску и поклонился генералу.

— Я в вашем распоряжении, генерал, — сказал он, — так же, как и в распоряжении вашего сына.

— Господа, — ответил генерал, усмехаясь, — ожидаем от вас поединка в духе Энтелла и Дареса[63].О, господин Рондо, — добавил он, — вы как раз вовремя! Господа, представляю вам господина Рондо, он известен также как один из наших лучших стрелков, поскольку у нас с оружием управляются все, и даже банкиры. Мой дорогой господин Рондо, это господин Сюркуф, с которым вы давно знакомы, а это господин Рене, которого вы еще не знаете, но которого, как я понимаю, связывают с вами деловые отношения.