— И на «Грозном», как мне рассказал Саличети, вы не только сражались как лев, но также с большой вероятностью можно утверждать, что пуля из вашего карабина сразила адмирала Нельсона.

— Я никогда не хвастался этим, Ваше Величество; во-первых, потому что не вполне уверен, что именно моя пуля попала в него, а во-вторых, Нельсон был таким великим военачальником, что было бы стыдно гордиться его убийством.

— А после вашего возвращения из Англии не встречались ли вы с капитаном Люка?

— Встречался, Ваше Величество.

— Люка ничего не говорил о вас моему брату?

— Говорил, Ваше Величество.

— Как же он не представил вас ему?

— Я был удостоен этой чести.

— И мой брат не только не вознаградил вас, но и не стал утверждать вас в вашем звании?

— Я не могу ответить вам, Ваше Величество, как не могу свидетельствовать ни против себя, ни против вашего брата…

— И не надо! Достаточно, — сказал, улыбаясь, король Жозеф, коснувшись плеча графа Льва, — все свои дела вы обсудите с Саличети, которого я назначил военным министром. В этом качестве он сделает для вас все, что вы пожелаете. — Затем, кивнув: — Й если вы в чем-то не будете согласны с ним, направляйте свои жалобы мне.

— Я не привык жаловаться, Ваше Величество, — ответил Рене.

— Кстати, — остановил его король, когда Рене уже направлялся к двери, полагая, что аудиенция закончилась. — Я слышал, что на охоте в Индии вы убивали тигров и пантер, а здесь у нас в лесах Аспрони в таких количествах водятся кабаны! И если вы не полны презрения к столь ничтожному зверю, Саличети вам устроит прогулку, когда бы вы ни пожелали.

Рене поклонился в знак благодарности и направился к двери.

Мане, стоявший за ним, подмигнул ему и сделал знак рукой, давая понять, что собирается присоединиться к нему. На самом деле Мане остался, чтобы узнать о впечатлении, которое произвел на короля его товарищ, и при выходе его веселое лицо говорило о том, что впечатление оказалось превосходным.

Не успела за спиной Мане закрыться дверь, как король Жозеф достал из кармана маленький блокнот и записал в него все то, о чем мог забыть, и внизу карандашом приписал: «Рекомендовать лично — или Ренье, или Вердье — молодого человека, который показался мне образцом отваги и изысканности».

Саличети и два его гостя вернулись во дворец Военного министерства.

Саличети заметил, какое впечатление произвел Рене на Жозефа. Мане успокоился после нескольких слов, которые тот ему сказал, улучив момент, когда стоял за спиной короля. Да и в самом деле, достаточно было видеть, как Мане и Рене обменялись рукопожатиями, чтобы понять, что впечатление было прекрасным.

Тем временем герцогиня Лавелло ждала отца и двоих приглашенных в гостиной.

Герцогиня оказалась прелестной особой, еще молодой, и отец ее обожал. Когда годом позже дворец Военного министерства рухнул и герцогиня чудом не оказалась погребена под его развалинами, Саличети едва не умер от волнения — и не из-за того, что могло случиться с ним самим, а из-за того, что угрожало его дочери.

Рене был ей представлен, и герцогиня, сама женщина изысканная и элегантная, вскоре оценила утонченность и светские манеры молодого человека.

Все заняли места за столом.

Саличети давно хотел вместе со своими гостями оказаться у себя дома, чтобы побеседовать в свое удовольствие; из Рене, конечно, много не вытянешь; то ли из скромности, то ли из осторожности молодой человек питал явное отвращение к любым разговорам о себе, но Саличети надеялся у Мане выведать то, о чем молчал его друг.

Шестым за столом был первый секретарь министерства — корсиканец, как и Саличети.

Когда за столом начинается разговор, известно, что это происходит постепенно; для того чтобы он разошелся, нужно время.

— Сударь, — спросил Саличети, — а под каким именем вы хотели бы служить? На вашем месте я выбрал бы имя, данное вам вашим другом Мане: граф Лев — красивое имя, не так ли, дочь моя?

— Особенно если Лев — значит лев, как я полагаю, — заметила герцогиня Лавелло.

— Я не стал бы его брать, сударыня, лишь потому, что Лев означает лев, а взял бы потому, что его дал мне человек, которого я, во-первых, очень люблю и, во-вторых, уважаю; оно нравится Его Превосходительству и вам — еще одна причина, чтобы оставить его себе.

— Теперь, дорогой гость, — начал Саличети, — перейдем к делам в нашем семейном кругу; теперь, подобно тому, как мой друг Фуше объяснял вам, что бывают корабли пиратские и корабли на государственной службе, я вам могу сказать, что бывают регулярные части и охотники на разбойников. В регулярной армии крайне редко случается, когда человек благодаря своим заслугам может перепрыгивать через головы своих товарищей, продвигаясь по службе. Среди охотников на разбойников — все наоборот: эта охота — предприятие куда более опасное, нежели служба в регулярных отрядах, и в одном случае из десяти обязательно можно привлечь к себе внимание. Так, майор Гюго — мы все свои, не правда ли? И я могу вам это сказать, — из-за злопамятства, связанного с одним маленьким случаем, так бы и остался майором, несмотря на весь свой героизм при Кальдиеро. Теперь, когда ему удалось поймать Фра Диаволо, не пройдет и месяца, как ему дадут полковника.

— Что вы скажете, друг Мане? — спросил Рене.

— Черт возьми, ну конечно, то, что господин министр дал вам превосходный совет! Ах, сударыня, приношу свои извинения… Мне бы хотелось остаться здесь, чтобы присоединиться к вам в вашей охоте.

— Тем более, — поддержал разговор секретарь, — что я могу вам предложить великолепного разбойника, рядом с которым, если уж на то пошло, все Такконе, Бенинкаса и Панцанеры покажутся мелкими карманниками.

— У вас есть сегодняшние донесения? — спросил у него Саличети.

— Да, сегодня написал адъютант генерала Вердье.

— И как зовут этого разбойника? — спросил министр.

— Он еще не так известен, но благодаря роду его занятий известность его будет лишь расти. Его зовут Иль Бизарро; это еще молодой человек, ему едва ли исполнилось двадцать пять; пока от него не стоит ждать многого.

— Посмотрим еще, — сказал Мане, — об этом мы должны судить, мы.

— В юности, — продолжал секретарь Саличети, — он поступил на службу к одному богатому крестьянину и вскоре соблазнил его дочь; они были неосторожны, и вскоре об их любви узнали; братьев девушки это кровно обидело, и они выследили любовников. Они застали их в тот момент, когда не могло быть никаких сомнений в их виновности…

— Сударь, сударь, — сказала герцогиня, — осторожнее!

— Но, сударыня герцогиня, — ответил, смеясь, секретарь, — порой нужно, чтобы было понятно, о чем идет речь.

— Все в порядке, Робер, — сказал Саличети.

— …в их виновности, — упрямо повторил секретарь. — Исполосовали любовника ножами и оставили умирать на навозной куче. Сердобольные прохожие нашли его и отвезли в сельскую церквушку, где тело, после того как над ним были пропеты заупокойные молитвы, должно было пролежать до утра.

Убийцы думали, что они оставили труп; и действительно, положенный в гроб, мертвец не прервал заупокойной службы и дождался, пока ночь не прогонит из церкви священников. Все они ушли, не сомневаясь, что остается только заколотить крышку гроба и опустить тело бедного любовника в одну из каменных ям в полу церкви.

Но едва за последним священником закрылась дверь, как мертвец приоткрыл один глаз, затем второй, высунул из гроба свою голову и при огне свеч, продолжавших гореть, убедился, что он один.

Поначалу он не помнил, что с ним произошло и как он оказался здесь; но раны продолжали кровоточить, и слабость, вызванная потерей крови, и боль, которую ему причиняли раны, очень скоро вернули ему память.

Он напряг силы, вылез из гроба, вышел из церкви и поплелся к горе, вечному прибежищу всех беглецов.

Пролог драмы, первый акт которой я вам рассказал, имел место в 1800 году. Нашему герою Бизарро, а так его зовут, как вы помните, шел тогда всего лишь девятнадцатый год.