— Нет, — сказал молочник, опустив глаза и стыдясь признаться, что он обожал ее издали.

— Она тебе так нравилась, что ты просто бредил этой красоткой, — глумился Филберт. — Может, ты разглядел не только лицо… Часто ты бывал у нее в доме?

— В доме не был ни разу.

— Говори правду, Биби. Часто ты бывал у нее в доме?

— Ни разу, — покачал головой Биби.

— Хорошо! — с угрозой сказал Филберт. — Мы еще об этом поговорим. А сейчас пойдем взглянем на ящик для молока.

Биби неуверенно посмотрел на констебля Брота. Тот молчал.

— Ну, ну, пошевеливайся, — сказал Филберт. — Быстрее!

Биби не двинулся с места. У нас свободная страна, говорил он себе. Он подождал, пока констебль пошел первым, и последовал за ним. Филберт шел позади, вразвалку, с уверенным видом. Совсем еще молодой, лет тридцати с небольшим, он до недавнего времени был непобедимым чемпионом полиции по боксу в тяжелом весе. Вид у него был весьма грозный, и потому его часто посылали на опасные задания — арестовывать бандитов и убийц. Он их ненавидел за жестокость и зверства, особенно тех, кто избирал своими жертвами женщин. Уж от него им не было пощады, недаром его прозвали Кровавым Королем! В преступном мире его имя произносили со страхом. Стоило Филберту войти в какой-нибудь бар, как три-четыре посетителя вскакивали с места и бросались к ближайшей двери. При всем том в наружности Филберта не было ничего типично боксерского: бледное вялое лицо с отвисшими щеками и двойным подбородком, хрящеватый нос и выступающие вперед зубы, из-за которых рот его казался всегда приоткрытым. У него вечно было злое, раздраженное выражение лица, как у своенравного мальчишки, а глазки, маленькие, алчные, так и бегали по сторонам. В отличие от своих непосредственных начальников Филдса и Браммела он был одет довольно крикливо: яркая рубашка, светло-коричневый спортивный пиджак и серые спортивные брюки, которые постоянно сползали ему на бедра. На зеленой с узкими полями шляпе, которую он почти не снимал, красовалось перышко. Однако этот веселый наряд никак не соответствовал настроению Филберта, а увидев, что репортеры и фотографы проникли через калитку, которую теперь никто не охранял, он помрачнел еще больше.

— Констебль Брот, — сказал он, — почему вы никого не поставили у калитки, когда отошли?

— Я думал, начальник, что старший инспектор распорядится, — ответил констебль.

— Это не объяснение, — буркнул Филберт. Он повернулся к стоявшим на почтительном расстоянии репортерам.

— Вы же знаете, что сюда входить не положено, — сказал он.

— У калитки никого не было, — с выражением оскорбленной невинности сказал Нейл Мунро, оглядываясь на калитку.

— Меня это не интересует, — отрезал Филберт. — Вам тут быть не положено. Констебль Брот, выведите этих людей.

Он подождал, пока констебль не выпроводит репортеров, и только тогда последовал за Биби к ящику для молочных бутылок возле двери гаража. Репортеры за оградой прислушивались, о чем он расспрашивает Биби. Филберт вдруг резко повернулся к ним.

— А вам здесь нечего делать, — сказал он.

— Мы пожалуемся начальнику полиции, — с достоинством заявил Хорэс Ист. — Это посягательство на наши права.

— Свобода печати… — начал Беттери.

— Лучше скажите — свобода вранья, — перебил его Филберт.

Он оглянулся, ища глазами Филдса и Браммела, которые наблюдали за ним с крыльца домика.

Не сказав больше ни слова репортерам, Филберт снова повернулся к Биби.

— Пойдем поглядим на ванную комнату.

Они остановились под окном. Филберт осмотрел подоконник, затем, став на цыпочки, откинул занавеску и заглянул в комнату. Дверь из ванной была распахнута. Он стал разглядывать пол и через некоторое время обнаружил еле заметные следы мужских ботинок. После этого Филберт начал расспрашивать Биби более целеустремленно.

— В какое время ты начинаешь разносить молоко?

Вопрос был простой, но, прежде чем ответить, Биби почему-то украдкой оглянулся.

— Как я понимаю, ты доставлял молоко именно в то время, когда в этом квартале орудовал похититель драгоценностей, — сказал Филберт. — Вспомни, видел ты хоть раз, чтобы кто-нибудь выходил из этих домов?

Он вынул из кармана какую-то записку и стал ее читать.

Биби не мог вспомнить никого и ничего.

— Значит, не помнишь? — допытывался Филберт.

Биби объяснил, что так рано он почти никого не встречал.

— Но ты же помнил, как возвращалась с бала эта дама? — спросил Филберт.

— По совести говоря, нет, — сказал Биби.

— Не валяй дурака, Биби, — набросился на него Филберт. — За кого ты меня принимаешь?

Биби молчал.

— Кое-что тебе все-таки придется объяснить, — сказал Филберт. — Четыре дня ты ничего не сообщал… Четыре дня! Почему ты сообщил только сегодня? Знал, что твой дружок уже далеко? Так что ли, Биби?

Молочник побледнел.

— Я вам правду говорю, — сказал он.

Филберт нетерпеливо махнул рукой.

— Заберем тебя в полицию, Биби. Надо тебе немножко освежить память.

Он ухватил молочника за рукав.

Филдс и Браммел, которые в это время осматривали крыльцо, слышали пререкания Филберта с репортерами. После того как Филберт повел Биби к окну ванной, Браммел украдкой оглянулся на репортеров.

— Беттери диктует по радиотелефону, Фрэнк. Ручаюсь, он жалуется на то, как мы обращаемся с представителями печати.

— На вас они не могут пожаловаться, — сказал Филдс не без ехидства.

— Брюс мог наговорить лишнего.

На широком, красном лице Филдса мелькнула усмешка.

— Вряд ли его можно было бы упрекнуть, если бы он и вправду забылся, Стюарт.

— Да, признаться, на сей раз он сдерживался на удивление.

В отличие от Филдса Браммел недолюбливал старшего сыщика Филберта и избегал с ним работать. В то же время он понимал, что сыскные отделы не могут существовать без таких филбертов; они так же необходимы блюстителям порядка, как патрульные машины и радио.

— Я не осуждаю Брюса, — примирительно продолжал он, — но бывает, что он дает себя спровоцировать и говорит лишнее. Они хотят доказать, что у него много силы и мало ума.

Филдс поморщился.

— В прежние времена я часто слышал эту фразу. По моему адресу, Стюарт.

Браммел пожал плечами.

— Я думаю, большинству полицейских приходится это слышать.

— Исключая вас, конечно, — сказал Филдс.

Он не мог не видеть разницы между Браммелом и Филбертом — и все же предпочитал Филберта. С ним не возникало никаких проблем, Браммел же вызывал у него опасения — он был циничен, тщеславен, всегда уверен в себе. Правда, Браммел ни разу не дал повода для каких-либо подозрений; он никогда не строил козни ни против начальства, ни против подчиненных, никогда не вмешивался в служебные склоки. Словно для того, чтобы скрыть свои мысли, Филдс сказал с подчеркнутым дружелюбием:

— Они будут довольно глупо выглядеть, Стюарт, если и вас причислят к безмозглым силачам.

— Чем черт не шутит, может, у меня и есть что-то в голове, — сухо ответил Браммел.

— Может, и есть, — в тон ему поддакнул Филдс.

Браммел, который обычно подозревал всех и вся, ни на секунду не усомнился в искренности Филдса. Он продолжал разговаривать со своей обычной фамильярностью.

— Не надо слишком серьезно относиться к этой кампании против нас, Фрэнк. Лучше всего их просто игнорировать. Тогда они нас станут расхваливать на все лады. Беттери напишет милую статейку о вас. Этакий дружеский очерк о деятельности старшего инспектора.

— Боюсь, что этого не случится. Слишком далеко зашло.

Браммел поглядел на него: неужели он так наивен? Впрочем, все может быть. Возможно, именно этой своей честной простотой Филдс ему и нравился, насколько Браммелу вообще мог кто-нибудь нравиться.

— Владельцы газет не лучше политиканов, Фрэнк, — сказал он. — Тоже стараются побольше денежек добыть, — по губам его скользнула улыбка. — Так же как и все мы.