Гарри прочел мысли Траска и облегчил ему задачу: опустил Пакстона на землю. Это далось ему нелегко: твари внутри такой поступок пришелся явно не по вкусу. Но Гарри справился с ним и сказал, вернее, проворчал тяжким монотонным басом Вамфири:

— Ну что, Бен?

Траск перевел дух.

— Отлично, Гарри! Это здорово, — с облегчением ответил тот, но краем глаза вдруг заметил, что Тил и Робинсон вышли из столбняка и целятся в Гарри.

— Прекратите немедленно, вы оба, — крикнул Траск.

Гарри метнул в Тила отливающий алым взгляд; этого было достаточно, чтобы тот, спотыкаясь, попятился; потом настроился на разум Робинсона и предостерег его:

— Лучше послушайся Траска, сынок. Если ты попытаешься поджарить меня здесь, в этом мире, уж я поджарю тебя там, в аду!

Траск поставил автомат на предохранитель и отбросил его.

— Война окончена, Гарри, — сказал он.

Но Пакстон, который лежал на земле, в пелене тумана, схватил арбалет и взвел его.

— Ну уж нет, нет, черт возьми! — закричал он.

Некроскоп мгновением раньше прочел в мозгу Пакстона его намерения: это был образ смертоносного дротика из крепкого дерева, выпущенного ему, Гарри, в грудь. Он почти инстинктивно создал дверь Мёбиуса, а потом, сделав обманное движение, прыгнул туда. Для четверых экстрасенсов это выглядело так, словно он просто исчез. Дротик, выпущенный из пакстоновского арбалета, угодил в зону вакуума, захлопнувшегося там, где исчез Гарри, и был проглочен им. Пакстон в восторге завопил:

— Я попал! Я чувствую, что попал в ублюдка, я не промахнулся!

Нервно хохоча, он вскочил на ноги... Но тут туман, сгустившийся в том месте, где исчез некроскоп, вновь развеялся, и низкий ухающий голос Гарри проворчал:

— Должен тебя разочаровать.

“Черт!” — поперхнулся Траск горячим дымным воздухом пожарища, когда огромная серая лапа с когтями, как здоровенные ржавые рыболовные крючки, высунулась из пустоты, схватила за шею заверещавшего Пакстона и выдернула его — и из сада, и из вселенной. И только жуткий голос Кифа продолжал звучать после исчезновения:

— Ты уж извини, Бен, сам видишь — иначе никак...

В пространстве Мёбиуса Гарри отшвырнул от себя Пакстона; крик его становился все слабее по мере удаления. Можно было бы так все и оставить — пусть летит в вечность, вращаясь вокруг своей оси, визжа и всхлипывая, обезумев от страха, пока не помрет от разрыва сердца. Только не хочется поганить этот непостижимый мир. Нет, он найдет ему более подходящее наказание.

Он помчался за Пакстоном, догнал его и остановил вращение. И Гарри сказал ему, здесь, в этом месте, загадочные свойства которого даже некроскоп только-только начал постигать:

— Пакстон, какое же ты ничтожество!

— Убирайся! Не прикасайся ко мне, черт возьми!

— Тс-с-с! — шикнул на него Гарри, чьи зубы, поскольку он успокоился, приняли человеческий вид. — Ты же телепат! Здесь незачем орать, ты, мозговая блоха! Достаточно просто думать.

И тут Гарри стало ясно, что он сделает с Пакстоном.

В самом деле Пакстон — это мозговая блоха, ментальный вампир, который пьет вместо чужой крови чужие мысли, вор разума, блоха, от которой не почешешься. Скольких он покусал? В отделе таких полно; а сколько таких, кто даже не догадывается о том, что в их сознание подглядывают?

А может, он не вошь, а скорее... москит? Так или иначе, он — паразит, чье жало так больно жалит. И надо его... в общем, ясно, что надо сделать.

Он вошел в полубезумный от страха разум Пакстона и отыскал телепатический механизм, средоточие его дара. Он был врожденный, и отключить его было нельзя; но можно было экранировать, похоронить в психическом “саркофаге”, как радиоактивные отходы атомного реактора, пока он не расплавится, не сожжет сам себя, пытаясь вырваться. Именно это некроскоп и сделал. Он окутал участок мозга Пакстона, отвечавший за его дар, густой пеленой вампирского мозгового тумана, непроницаемого для экстрасенсов, оплел неосязаемым, но надежным коконом. Он обеспечил ему неприкосновенность сознания, столь заманчивую для нормального человека, но для разума Пакстона ставшую тюрьмой, бежать из которой нельзя.

А затем... затем Гарри попросту вернул Пакстона в сад позади пылающего особняка. Трое экстрасенсов сгрудились у садовой ограды, подальше от жара, источаемого этим громадным костром.

Гарри возник на фоне ревущего, плюющегося алыми и золотыми сгустками пламени и швырнул скулящего Пакстона прямо в руки Бену Траску. Человечек рухнул на колени, судорожно обхватил ногу Траска и разразился рыданиями. Траск в ужасе уставился на него.

— Что ты с ним сделал?

— Выхолостил.

— Что??

— Да успокойся, — пожал плечами Гарри, — не тело, только мозг. Ментальная кастрация. Больше ему не удастся насиловать чьи бы то ни было мозги. Скажите спасибо, я оказал последнюю услугу отделу.

— Гарри!

— Побереги себя, Бен.

— Гарри, погоди!

Но некроскопа уже здесь не было.

Он постоял у реки, глядя на догорающий старый дом. Что чувствовал Фаэтор Ференци, когда его замок в Хорватии, этот рассадник зла на земле, превратился к груду щебня? Все, что осталось от него на Земле.

И вот этот старомодный дом — тоже единственное, что осталось от Гарри.

Во всяком случае, в этом мире.

Далеко-далеко отсюда, на другой стороне планеты, по ослепительно белому песку океанского пляжа расхаживала Пенни в бикини; она соорудила его, разодрав на части простыню. Гуляя вдоль кромки воды. Пенни подбирала и рассматривала выброшенные приливом причудливые ракушки. Странно, лучи палящего солнца (обычно Пенни легко загорала; истинная причина надвигающейся солнцебоязни была ей неведома) неприятно жгли ей кожу, которая покрылась пятнами и быстро розовела. Пенни опустилась на колени в озерцо соленой воды, оставшейся в песчаной ложбинке после отлива; вода омывала пылающую кожу и приятно холодила ее. Там и застал ее Гарри, возникший внезапно в тени дерева, ствол которого наклонился под напором дующего с океана ветра.

Пенни оглянулась на его голос, увидела его, почувствовала исходящую от него магнетическую силу, еще более мощную, чем прежде. Это была любовь; нет, это было больше, гораздо больше, чем любовь. Пенни готова была сделать для него все, что бы он ни пожелал. Она была его рабыней. Захватив самую красивую раковину, Пенни подбежала к нему и увидела, как он изменился. Хотя и был все тем же Гарри. Перед тем как прибыть сюда, Гарри раздобыл где-то широкополую черную шляпу и длинное черное пальто. Ну и наряд для пляжа в полдень, подумала Пенни. Вылитый сыщик-любитель, охотник за вознаграждением — или тип из похоронного бюро. Только те не носили темных очков.

Там, где тень от дерева была гуще всего, Гарри освободился от пальто. Выглядел он ужасно: все тело в синяках, ссадинах; лохмотья одежды, пропитанные кровью, присохли к коже. Страдая от его боли сильнее, чем он сам. Пенни стянула с себя мокрую от соленой морской воды полоску ткани, заменявшую ей лифчик, и смыла сгустки крови с его ран. А потом осторожно отделила лохмотья одежды, прилипшие к телу, вполне человеческому. С виду.

Дырка от пули в правом плече Гарри выглядела не так уж плохо; а вот на спине, там, где пуля вышла, рана выглядела ужасающе. Пуля вырвала кусок мяса размером с детский кулачок, вдобавок крюк Найда разворотил край раны. Тем не менее, все начинало заживать на удивление (для Пенни) быстро. Открытая кость затянулась блестящей розовой плотью, рана почти не кровоточила.

— Если спокойно понаблюдать, — проворчал Гарри, — можно увидеть, что все заживает буквально на глазах. Через день-два останется только шрам. А через неделю даже сломанная кость перестанет болеть.

Пенни как зачарованная смотрела на него, потом обняла за плечи и стала тереться об его рану сосками, изгибаясь юным телом. Это было так приятно, хотя и немного больно! Оглянувшись через плечо, Гарри увидел, что ее коричневые соски выпачканы свежей кровью, сочившейся из его раны. Но тут Пенни, словно застыдившись, сказала: