Человек, друг некроскопа, вышвырнул его (так же, как некогда вышвырнули самого Шайтана еще до того, как Вамфири выслали его в Ледники), заставил его бежать сюда после какого-то спора. Так что отец вампиров чувствовал себя как бы в странном родстве с некроскопом.

И когда разум Гарри почти восстановился, Шайтан проник в него еще раз и спросил:

— Знаю ли я тебя? Я случаем не видел тебя раньше? Не из тех ли ты, кто изгнал меня, отнял то, что было моим по праву?

Разум Гарри в плену израненного тела часто был ясным; он понял, что к нему обращаются. Он даже знал кое-что о том, кто спрашивает его, и понял смысл вопросов.

— Нет, — ответил сразу он на все три.

Шайтан предпринял еще одну попытку.

— Я услышал твои мысли. В них ты восхищаешься странными мирами, лежащими за пределами обычного мира. Это миры не между звездами, это миры вне миров, пространства вне пространств! Ты на самом деле бывал в этом незримом пространстве и можешь передвигаться в нем уверенно и быстро, как рыба в воде. Я тоже хотел бы передвигаться там, во мраке, который не от мира сего. Покажи мне, как ты это делаешь.

Это было самой сокровенной тайной некроскопа, но разбитый телом и душой, он не способен был сохранить ее. Гипноз Падшего мог бы открыть эту тайну. И он показал Шайтану экран своего мозгового компьютера, на который хлынули уравнения Мёбиуса. Когда Шайтан увидел это, он неожиданно почувствовал некий запрет.

— Стой! — испугался он, едва в его мозгу из ничего начала образовываться, слабо пульсируя, деформированная дверь Мёбиуса. Экран очистился, исковерканная дверь сжалась в точку. И только тогда большая пиявка вздохнула с облегчением и с радостью убралась из сознания Гарри. Что-то неуловимо пугающе знакомое было в потоке энергии, формирующей дверь Мёбиуса. Да, это явно связано с той силой, что низвергла его из утраченного мира. Здесь тоже был запрет.

Шайтан понял, что тайное умение Гарри закрыто для него навсегда, и это бесило его. “Какое там родство!” — обозлился он, вспомнив недавние мысли. С этим сопляком, этим младенцем в черной магии, контуженным, изувеченным, не познавшим вкуса крови? Безумием было даже думать об этом. Какие-то запретные, невидимые места — что в них проку? Для начала достаточно будет и видимых, вполне достаточно. Теперь, когда пала Светлая сторона, следующим будет мир некроскопа, — мир за Вратами. И вторжение не придется откладывать, оно начнется еще до восхода солнца.

А между тем...

Шайтан узнал у некроскопа все, что хотел. Теперь им мог заниматься Шайтис; пусть теперь этот так называемый “адоземелец” испытает всю муку агонии и смерти вампира, пусть сам он и все его тайны вместе с огнем и дымом вознесутся к небу. Конец ему.

Таковы были мысли Падшего, и он их не прятал. А прятал он другие мысли. Здоровый и крепкий некроскоп представлял собой силу. Если он останется жив, то снова может стать силой — даже Мощью! И поэтому Шайтису, если он не настолько глуп, было бы неплохо не тянуть с казнью. Теперь, когда он уже не нужен Шайтану...

Для некроскопа — вернее, для его травмированного сознания, эти события представляли собой бесконечную череду подступающей тошноты, путаницы, полуосознанного страдания, кромешного ада туманных образов, кратковременных прояснений остатков памяти. Пока его метаморфическая плоть упорно трудилась над исцелением тела и мозга, его разум представлял собой как бы часть какой-то отвратительной карусели, вращающейся вокруг собственной оси и прокручивающей одни и те же сцены вновь и вновь. Порой он ощущал себя пойманным в зеркалах калейдоскопа, где каждый поворот цветной мишуры представлял собой отдельный фрагмент его прошлой жизни или нынешнего существования.

При временных прояснениях Гарри осознавал, что даже в идеальных условиях его ранам потребовалось бы время для заживления; но этого у него не было — ни условий, ни времени. Шайтис, в лапы которому его отдал Шайтан, распял его неподалеку от Врат. Серебряные гвозди пригвоздили тело Гарри к свежему деревянному брусу, серебряные шипы пронзили его тело, прошли сквозь его вампира, сквозь брусья креста и вышли наружу с обратной стороны. Он висел на кресте, свесившись на одну сторону. Серебро отравляло его организм с той же скоростью, с какой плоть Вамфира исцеляла себя. И он догадывался — нет, знал, — что ему не сойти с этого креста живым. И, как подтверждение этого, у его ног был разложен костер из сухих, наломанных веток.

Второй крест соорудили для Карен. Порой она висела на нем, и это замедляло процесс ее исцеления, порой крест пустовал. Именно в эти моменты, когда крест был пуст, Гарри больше всего чувствовал Карен: ведь тогда Шайтис грубо брал и мучил ее. Если бы у него хватило сил, он бы поговорил с ней мысленно; хотя некроскопу казалось, что она не позволяет ему проникнуть в свой мозг. Она предпочитала переносить свои страдания одна и не прибавлять их к его отчаянию.

В такие минуты Гарри смотрел вниз, на кожаный шатер Шайтиса, и ненависть, как пламя, разгоралась в нем. Он начинал жалеть о том, что не отдал в свое время всю власть своему вампиру. К счастью для Гарри, эти мучительные мгновенные прояснения, осознания происходящего и угрызений совести были редкими.

Он не осознал появления Странников, что пришли через проход в горах на призыв Шайтиса. Это было униженное, запуганное племя... Именно они, их мастера изготавливали боевые рукавицы Вамфири. Двигаясь со Светлой стороны, они подчиняясь приказам Шайтиса, похитили женщин и юношей из другого, менее покорного племени Странников. Всех их заставили строить лагерь лордов, заготавливать дрова для костров и бревна для изготовления крестов. Вамфири, как водится, сполна расплатились за работу: изнасиловали их женщин, превратили в вампиров самых выносливых мужчин и сделали их своими рабами и слугами, а остальных скормили бойцам, готовя их к вторжению через Врата.

В его сознании отложилась лишь резня, которую Вамфири устроили после того, как последние из оставшихся в живых Странников попытались убежать, и кровавый пир бойцов. И сцена, когда Шайтис, ради забавы, швырнул женщину бойцу с человеческими гениталиями. Шайтис жадно проследил за чудовищной случкой, а потом снял Карен с креста и утащил в свой шатер. Затем ее снова распяли, и он, злорадствуя, подошел к подножию креста Гарри.

— Я накачал твою сучку, колдун, — небрежно сказал он. — Я хотел сначала разложить ее у тебя на глазах, чтобы и ты посмотрел, только мои бойцы — чересчур игривые зверушки. Я не хотел бы раньше времени будоражить их. Но уж в следующий раз, когда она сойдет со своего креста... о, это будет уже в последний раз. И пока ты будешь гореть — когда твои веки обуглятся и отвалятся, вот тогда ты увидишь все. Жаль только, что твоя боль станет меньше при виде ее наслаждения!

И ненависть Гарри стала расти и расти, она была сильнее, чем муки, причиняемые гвоздями и шипами, она стала так велика что отбросила его назад во мрак забвения. Но он успел услышать слова Падшего, тот предупредил мысленно своего потомка.

— Осторожнее, Шайтис! Советую тебе не заходить так далеко. Боюсь, он еще на многое способен. За ним стоит какая-то сила, которую он сам не контролирует, подсознательный механизм, который работает сам по себе. Не заводи его, сын мой. Даже когда Странники охотятся и убивают диких свиней, тот поступает мудро, кто не смеется над их молитвами.

Но в голове у Шайтиса не было ничего, только презрение. Он прожил столько зорь, мечтая об этих мгновениях своего триумфа. Покуражиться над этой беспомощной свиньей, над некроскопом! О, да! До самого его горького конца...

Лорды Вамфири похитили много женщин со Светлой стороны, утолив свою похоть, они спали; спали их звери и рабы. Небо начало светлеть, близился рассвет. И когда тихий дождь пробудит их, еще до того, как первые робкие лучики солнца пробьются через горы, осветят Темную сторону и двинутся дальше, на север, вот тогда они шагнут через Врата в мир, что лежит за ними, и завоюют его. Их ничто не остановит. Но пока они спали.