Тем не менее вытравление плода сделалось обычным для римских нравов и производилось открыто.

Авторы говорят о нем, как об обычае, который терпели законом и к которому высшая знать и патрицианки прибегали из различных соображений.

Ювенал в сатире, направленной против лицемеров, выводит Домициана, который пишет законы против прелюбодеяния, тогда как его племянница Юлия славится своими абортами. Quum tot abortivis foecundam Iulia vulvani. Она извлекала из своего плодоносного чрева еще трепещущие остатки, которые своим сходством с дядей свидетельствовали против него. Solveret, et patruo similes effunderet offas.

Итак, мы видим, что Юлия прибегала к абортам с целью уничтожить доказательство своей связи с дядей Домицианом. И чаще всего женщины прибегали к выкидышам именно по аналогичным соображениям.

Коринна, возлюбленная Овидия, сделала то же с целью уничтожить доказательства своей связи с поэтом. «Коринна, как и многие друга с женщины, увидела, что спокойствие ее жизни будет нарушено появлением на свет свидетеля ее проступка и, подобно многим другим, старалась уничтожить этого ребенка, угрожавшего ее покою и красоте». (Овидий, Amores). Dum ladefacat onus gravidi temeraria ventris, in dubio vita lassa Corinna jacet.

Овидий, который не был соучастником этого преступления, был возмущен поступком своей любовницы, но потом просил все же богов даровать ей прощение; при этом он посылал проклятия женщине, которая впервые подала пример такого злодеяния. «За эту борьбу против природы она заслуживает смерти, говорит он: ей хотелось избежать появления нескольких складок на животе».

Ut careat rugarum crimine venter: «И она рисковала сойти в могилу».

«Женщине зачем вводить в свое чрево смертоносное орудие, зачем давать яд ребенку, который еще не жил?».

Vestra quid effoditis subiectis viscera telis et nondum natis dira venena datis. Заканчивает он свою красноречивую элегию следующими словами:

«Она умирает, погубив свое дитя, и когда ее с разметавшимися волосами укладывают на ложе смерти, все окружающие говорят: «Это справедливо, это разумно, она этого вполне заслужила!».

Saere, suos utero quae negat, ipsa perit. Ipsa perit, ferturque toro resoluta capillos: et clamant, merito! qui nodumque vident.

В «Heroides» Овидия мы находим письмо Канацеи к ее брату Макарею, от которого она забеременела: «Первое предчувствие моей беременности появилось у моей кормилицы; она мне сказала: дочь Эола, ты любишь! Я покраснела и от стыда опустила долу глаза.»

Этот немой язык, это признание были в достаточной мере выразительны.

«Тяжелое бремя уже округляло мое кровосмесительное чрево и все члены моего больного тела изнемогали под тяжестью тайной ноши.

Jamque tumescebant vitiati pondera ventris, aegraque furtivum membra gravabat onus.

Сколько трав и лекарств приносила мне моя кормилица, заставляла принимать их смелой рукой.

Quas mihi non herbas, quae medicamina nutrix aitulit, audei supposuitque manu.

Чтобы избавить мое чрево — это мы скрыли от тебя — от все растущей тяжести! Но ребенок живуч, он устоял против всех ухищрений искусства и был уже вне власти своего тайного врага».

Итак мы видим, что чаще всего изгнание плода вызывалось путем плодогонных средств, по средства эти не всегда оказывались действительными, и ребенок оставался невредимым в чреве матери. Тогда приходилось прибегать к прокалыванию яйца с помощью смертоносного железного стержня, как это сделали с той молодой девушкой, которая «умерла, погубив своего ребенка».

Впрочем, римские женщины прибегали к выкидышам не только с целью уничтожить плод незаконной связи. Иногда, а по словам Овидия — даже большей частью, это делалось с целью избегнуть обезображивания фигуры, рубцов на животе, которые лишали любовника некоторой иллюзии… тех самых рубцов, которые честная женщина должна чтить, как благородные рубцы материнства.

Итак, желание ускользнуть от всех неприятностей беременности, от родовых мук, материнских забот, сохранить все свое очарование, чтобы нравиться любовникам — такова была мораль римской матроны в эпоху упадка. Aulu-Gelle, полный справедливого негодования, обращается к ней со следующими словами:

«Неужели ты думаешь, что природа даровала женщине груди как красивые возвышения, украшающие женщину, а не для того, чтобы она могла кормить своих детей? Так, очевидно, полагает большинство наших прелестниц, prodigiosae mulieres; они стараются осушить и истощить эти священные источники, из которых род людской черпает жизнь, и рискуют испортить молоко или совсем лишиться его, как будто оно портит эти атрибуты красоты. То же безумие гонит их к удалению плода путем различных вредных снадобий, и все это делается для того, чтобы гладкая поверхность их живота не покрылась складками и не опустилась под тяжестью ноши и родовых мук».

Мы уже упомянули о том, что sagae, кроме сводничества и вытравления плода, занимались еще поставкой косметических и парфюмерных средств и медикаментов, вызывающих половое возбуждение. Для приготовления их они употребляли всякие ароматические вещества из Азии и Африки, которые оказывали возбуждающее действие на половые органы. В этом-то чрезмерном употреблении снадобий и следует усмотреть причину непомерной похотливости и половых эксцессов, которые присущи были римлянам. Очевидно, что все разряды проституции так или иначе составляли клиентуру sagae, которые, будь они парфюмерши или волшебницы, акушерки или сводницы, все же в общем были старые куртизанки, состарившиеся на поприще проституции.

В Риме употребление духов было очень распространено: душились все — мужчины, женщины, дети, публичные женщины и педерасты; поэтому ремесло sagae, равно и цирюльников, ревностных пособников педерастии, было очень прибыльным. На восходе и при закате солнца, перед началом пира, после купания римляне натирали все тело благоухающими маслами; одежда и волосы пропитывались благовонными эссенциями, в комнатах сжигался ароматический порошок, его же употребляли в пище, в напитках, в воде, предназначенной для обмывания и для мебели, им посыпали одеяла на постелях. Вследствие резкого запаха благовоний вся нервная система находилась в состоянии непрерывного возбуждения и раздражения. Само собой разумеется, главными потребителями являлись кутилы и куртизанки, которые пользовались ими в большом количестве. «Все эти благовония, говорит Дюфур, приходили на помощь сладострастию, особенно перед началом палестры Венеры, paloestra Venerea, как говорили древние. Все тело обоих любовников натиралось спиртными благовониями, причем предварительно оно омывалось ароматной водой; фимиам курился в комнате, как перед жертвоприношением; постель была украшена гирляндами цветов и усеяна лепестками роз, вся мебель осыпалась дождем народа и кинамона. Ароматические воды часто сменялись в течение долгих часов любви, в атмосфере более благоуханной, чем на самом Олимпе».

Всякие приспособления для разврата, все предметы, которые давали проституции средства для искусственного возбуждения чувственности — все это служило предметом тайной торговли sagae. Мы не станем описывать всех этих орудий разврата и растления, к помощи которых прибегал культ противоестественной любви.

Все эти чудовищные утонченности вырождающегося потомства первых римлян заклеймены словами апостола Павла[80]: «Сам Бог, говорит он, отдал их в жертву позорным страстям, потому что женщины заменили природный способ сношений с мужчиной другим, который противен природе; равным образом и мужчины, отказавшись от естественного способа сношений с женщиной, воспылали порочной страстью друг к другу; теперь же они получают воздеяние за свои прегрешения».

Это воздаяние, как мы увидим дальше, выражалось в различных болезнях половых органов: истечение жидкости, язвы и кондиломы заднего прохода. Да и могло ли быть иначе при наличности гнусных способов онанизма и мужеложества, когда женщинам нужны были искусственные Phallus'ы, так как естественные половые отношения уже не удовлетворяли их пресыщенную чувственность? Мужчины для возбуждения полового чувства прибегали к раздражающим суппозиториям, к противоестественным средствам; особенно злоупотребляли ими развратники, расслабленные всевозможными утонченными приемами проституции. Они называли все эти приспособления общим именем «Fascina». Это выражение мы находим у Петрония в описании таинств, «которые возвращают нервам их мощь». Таинства эти заключаются в следующем: «Simulque profert Aenothea scorteum fascinum, quod ut oleo et minuto pipere atque urticae trito circumdedit semine, paulatim coepit inserere ano meo… Viridis urticae fascem comprehendit, omniaque infra urabilicum coepit lenta manu coedere»[81]. В переводе это означает: «При этих словах, Энофея приносит кожаный фаллус, посыпает его перцем и истолченным семенем крапивы, растворенным в масле, и вводит его мне постепенно в задний проход. Потом, взяв в руку пучок свежей крапивы, хлещет им по низу живота». Энофея, как понимает читатель, была старая чародейка, жрица, которая как все sagae в Риме занималась терапией полового бессилия.