Между сучьями громадного дерева метнулся какой-то леший. Он скользнул вниз, как тень, спрыгнул на землю, присел на корточки и пустился бежать по дорожке. Трудно было поверить, что это живой человек, а не призрак, не гном. Видение это смутило всех, кроме Чарли. Бину-Чарли моментально нацелился и пустил в него через голову пленника свое отравленное копье. Бросок был легкий, но лесовик в это время подпрыгнул, и копье пролетело между ног, не задев его. Однако, он споткнулся об рукоятку копья и упал. Не успел он подняться, как бину-Чарли навалился на него и схватил его за волосы. Оказалось, что это был молодой человек, и притом большой щеголь: лицо у него было вымазано углем, волосы посыпаны пеплом, в просверленном носу торчал свежеотрубленный хвост дикого кабана, в ушах висели сережки из таких же хвостов, шею украшало ожерелье из человеческих пальцев. Заметив другого пленника, он нахмурился, дико сверкнул белками и сердито залопотал высоким фальцетом. Его поставили в средний ряд, и один из дикарей Пунга-Пунга повел его, как пойманного зверька.

Тропинка стала понемногу подниматься в гору, лишь местами спускаясь в сырые ложбины. Но потом, забирая все выше и выше по склонам холмов, то покатым, то крутым, привела, наконец, на скалистую возвышенность, где лес редел и над головой стали проглядывать клочки темно-голубого неба.

— Близко, тут, — прошептал бину-Чарли.

Не успел он выговорить эти слова, как сверху донеслись раскатистые удары деревенского барабана. Но удары медленно следовали один за другим, в них не слышалось тревоги. Путники подошли к деревушке так близко, что могли расслышать крик петуха, перебранку двух женщин и плач ребенка. Здесь дорожка была сильно протоптана и сделалась до того крутой, что порой приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. Она не расширялась, а только углублялась, ливень так размыл ее, а следы множества поколений настолько ее утоптали, что местами она уходила вглубь футов на двадцать ниже уровня почвы.

— Если здесь поставить одного часового с ружьем, он может устоять против тысячи, — сказал Шелдон на ухо Джен. — Двадцать человек, вооруженные копьями и стрелами, сделают то же.

Вскоре показалась деревушка, ютившаяся на небольшой выдающейся площадке, поросшей травой. Кое-где на ней высились немногочисленные деревья. Заприметив приближавшийся отряд, женщины повыскакивали из хижин с дикими воплями и, как вспугнутые перепелки, кинулись в противоположную сторону деревушки, унося с собою на руках детей. В то же время на нежданных гостей посыпались стрелы и копья.

По команде Шелдона таитяне и стрелки из Пунга-Пунга дали залп. Стрелы, копья, бушмены — все мгновенно исчезло, и сражение так же быстро окончилось, как и началось. При этом столкновении из членов отряда никто не был ранен, а бушменов было убито шесть человек. Одни только убитые остались на месте, раненых лесовики унесли с поля битвы. Таитяне и их соратники из Пунга-Пунга так разошлись, что хотели преследовать отступавших, но Шелдон воспротивился этому и был очень обрадован, когда Джен поддержала его решение. Он не ожидал этого от нее, ибо во время схватки ее обуял воинственный пыл. Ее лицо было серо, как сталь, ноздри раздувались, глаза искрились огнем.

— Бедные дикари! — сказала она. — Они повинуются своей свободной природе, и только. Снимают головы и пожирают себе подобных, полагая, что так и надо!

— Но их можно заставить щадить головы белых людей, — вставил Шелдон.

Она утвердительно кивнула головой и добавила:

— Если мы найдем у них хотя одну голову белого человека, мы истребим их деревню.

— Эй, ты, Чарли! Где, фелла, у них место для голов!

— Голова держат в дом Чорт-Чорт! — ответил Чарли.

— Вот большой, фелла, дом. Тут Чорт-Чорт!

Это была самая большая хижина деревни, украшенная прихотливым переплетом из циновок и резными деревянными фигурами, изображавшими каких-то безобразных чудовищ — полулюдей, полуживотных. Шелдон и его спутники вошли в хижину, спотыкаясь в потемках о бревенчатые койки и задевая головами за подвешенные к потолку на веревках какие-то иссохшие очистительные жертвы и амулеты.

Вдоль стен стояли бесформенные, плохо отесанные чурбаны, изображавшие каких-то идолов и увешанные невероятно грязными тряпками. Смрадный воздух отдавал плесенью и едкой вонью, исходившей от рыбьих хвостов и плохо очищенных крокодильих черепов, развешанных по стенам.

В центре этого довольно просторного помещения слабо курился огонек, возле которого копошился на куче золы дряхлый старик. Он вяло повернулся и уныло посмотрел на вошедших. Это был совершенно древний старик, он был так стар, что дряблая кожа его свисала складками и походила скорее на чешую, скрюченные пальцы — на длинные когти, а лицо его, худое и истощенное, напоминало голову мертвеца. Очевидно, его обязанностью было поддерживать огонь, и даже в их присутствии он продолжал подбрасывать хворост.

Над струйкой дыма висело то самое, что они искали. Джен почувствовала такое омерзение, что ее затошнило. Она задохнулась и поспешила выскочить на свежий воздух.

— Сосчитайте, все ли? — простонала она упавшим голосом и вышла, пошатываясь и вдыхая полной грудью свежий воздух.

На долю Шелдона выпала неприятная задача опознать конченые головы. Они все были тут — ровно девять голов белолицых спутников Тюдора, к которым Шелдон успел достаточно приглядеться во время их пребывания в Беранде. Бину-Чарли, заинтересованный этой процедурой, усердно помогал ему поворачивать эти иссеченные топорами головы во все стороны, чтобы можно было получше разглядеть их искаженные черты. Дикари из Пунга-Пунга, видимо, наслаждались безобразным зрелищем, а таитяне высказывали явное отвращение и бормотали проклятия. Матапу до того рассердился, что толкнул в бок ветхого старика, продолжавшего как ни в чем не бывало подкидывать хворост в огонь. Старик упал ничком в кучу золы и захрюкал, как свинья, которую собираются резать.

Нашлось много других провяленных и прокопченных голов в этом своеобразном музее, но, за исключением только двух, все это были головы чернокожих.

«Вот какая охота идет в этой мрачной, злокозненной пуще», — подумал Шелдон, разглядывая эти черепа. Как ни хотелось ему поскорее выбраться из этой удушливой атмосферы, но он не мог не остановиться при виде одной из находок бину-Чарли.

— Мой знает черный Мария, мой знает белый Мария! — докладывал бину-Чарли. — Но мой не знает такой Мария. Какой это Мария?

Шелдон посмотрел на находку. Это было старое, сморщенное, почерневшее, как мумия, лицо китаянки. Видно было, что голова эта уже много лет висела в дымной хижине Чорта-Чорта. Как она сюда попала, трудно было понять. Это было несомненно, лицо женщины-китаянки, но он не слышал, чтобы на Соломоновых островах когда-либо появлялись китайцы.

В ушах ее были огромные серьги в два дюйма длиной. Когда бину-Чарли по приказанию Шелдона стер с них наросший слой грязи и копоти, то из-под пальцев его засверкали изумруд и жемчуг и червонное восточное золото. Другая голова, попавшая, очевидно, сюда тоже давным-давно, принадлежала белому человеку, как об этом неоспоримо свидетельствовали густые, закрученные рыжие усы, уцелевшие на иссохшей верхней губе. Вероятно, этот ужасный трофей оставил здесь какой-нибудь несчастный рыбак или торговец сандаловым деревом. Шелдон приказал бину-Чарли вынуть из ушей китаянки серьги, а молодцам из Пунга-Пунга — вытащить на двор старика и подпалить дом. Вскоре заполыхали и все другие дома деревушки на глазах у старого деда. С горных высот, на которых, очевидно, находились такие же деревушки, донесся барабанный бой и трубные звуки. Но Шелдон свою задачу выполнил.

Ему здесь больше уже нечего было делать. Участь всех участников экспедиции Тюдора была выяснена, и оставалось только возвращаться восвояси. Предстоял длинный и трудный путь из страны охотников за головами.

Отпустив на волю двух пленников, которые сейчас же убежали, они спустились по крутой и глубокой дорожке и погрузились вновь в удушливую атмосферу джунглей.