— И вы выиграли кое-что побольше денег, — поощрила Диди. — А знаете, что бы я сделала, если бы у меня была куча денег и нужно было бы вести деловую игру? Посмотрите на южные и западные склоны этих голых холмов. Я бы купила их и посадила здесь эвкалипты. Я бы могла это сделать просто для собственного удовольствия, но предположим, во мне была бы эта тяга к игре, о которой вы говорили. Ну что же! Я поступила бы точно так же и извлекла бы деньги из деревьев. Снова повторяю вам: вместо того чтобы повышать цену на уголь, не прибавляя ни одной унции угля к общему запасу, я бы доставляла тысячи футов дров, создавала бы что-то, чего раньше не было. И каждый, переправляясь на пароме, смотрел бы на эти зеленые холмы и радовался. А кого вы порадовали тем, что повысили цену на уголь на четыре доллара?

Настал черед Пламенного задуматься, а она ждала ответа.

— Вы бы предпочли, чтобы я взялся за такие дела? — спросил он наконец.

— Это было бы лучше для всех, да и для вас тоже, — ответила она уклончиво.

Эту неделю все в конторе замечали, что Пламенный задумал какой-то новый крупный план.

За исключением трех-четырех мелких операций, он уже в течение нескольких месяцев ничего не предпринимал. Но теперь он был почти все время погружен в размышления, несколько раз неожиданно переправлялся через бухту и совершал долгие прогулки в Окленд, либо часами просиживал за своим письменным столом, молчаливый и недвижимый. Время от времени заходили и совещались с ним какие-то люди — новые лица, не походившие на обычных посетителей его конторы.

В воскресенье Диди узнала обо всем.

— Я много думал о нашем разговоре, — начал он, — мне пришло в голову, что не мешает попытаться. У меня есть план, от которого у вас волосы встанут дыбом. Это дело из тех, какие вы называете законными и полезными, в то же время — самая что ни на есть азартная игра. Что вы скажете, если посеять минуты и там, где раньше росла одна, вырастить две? О да! И деревья тоже сажать, несколько миллионов деревьев. Вы помните каменоломню, о которой я говорил, будто хочу ее купить? Ну так я действительно собираюсь ее купить. И холмы эти тоже — все отсюда до Беркли и по ту сторону вниз до Сан-Леандро. Я уже приобрел немало участков. Но, чур, пока об этом ни слова! Я еще долго буду покупать, прежде чем кто-нибудь догадается, в чем тут дело, и я не хочу, чтобы цены подскочили. Вы видите вон тот холм. Это мой холм, склоны его спускаются через Пиедмонт вдоль тех холмов к Окленду. А это пустяки по сравнению с тем, что я еще куплю.

Он остановился с торжествующим видом.

— И все это для того, чтобы вырастить две минуты там, где раньше росла одна? — спросила Диди, от души смеясь над таинственностью, какою он окутывал свои планы.

Он восторженно уставился на нее. У нее была такая открытая мальчишеская манера откидывать назад голову, когда она смеялась. И зубы ее постоянно приводили его в восторг. Крупные, ровные и крепкие, без единого недостатка; он считал их самыми здоровыми, самыми белыми и красивыми зубами, какие он когда-либо видел. Он уже несколько месяцев сравнивал их с зубами каждой встречной женщины.

Только когда она перестала смеяться, он в состоянии был продолжать:

— Переправа между Оклендом и Сан-Франциско — самая скверная в Штатах. Вам приходится переправляться каждый день, шесть дней в неделю. Иными словами, двадцать пять дней в месяц или триста в год. Сколько времени вам нужно, чтобы переправиться на другую сторону? Сорок минут, если вам повезет. А я буду переправлять вас в двадцать минут. Если это не значит выращивать две минуты там, где раньше была одна, то пусть меня закидывают гнилыми яблоками. Я вам сохраняю двадцать минут на каждой переправе. Это составляет сорок минут в день, помножьте на триста, и получится двенадцать тысяч в год, и это только для вас, для одного человека. Теперь дальше: двенадцать тысяч минут — это двести часов. Предположим, я сберегу двести часов для нескольких тысяч людей — это уже кой-чего стоит? А?

Диди могла только кивнуть головой. Она заразилась его энтузиазмом, хотя и не представляла себе, как можно осуществить его план.

— Едем дальше, — сказал он, — поднимемся на тот холм, а когда вы очутитесь на вершине, откуда все вам будет видно, я расскажу, что я задумал.

Маленькая тропинка вела вниз к сухому дну каньона. Этот каньон они должны были пересечь раньше, чем начать подъем. Склон был крутой, поросший низким кустарником, и лошади скользили и оступались. Бобу это не понравилось, и он внезапно повернул назад, пытаясь миновать Мэб. Кобыла была отброшена в сторону, в густой кустарник, где едва не упала. Оправившись, она всем весом навалилась на Боба; ноги обоих ездоков попали в зажим, а когда Боб метнулся вниз со склона, Диди чуть не слетела. Пламенный поднял свою лошадь на дыбы и в то же время втащил Диди обратно в седло. На них падали ветки и листья, одно приключение сменялось другим, пока они не достигли вершины холма, ободранные, но возбужденные и счастливые. Здесь деревья не заслоняли пейзажа. Холм, на котором они находились, выступал из правильного ряда холмов, и они могли охватить три четверти горизонта. Внизу, на равнине, граничащей с бухтой, лежал Окленд, а по ту сторону бухты — Сан-Франциско. Между двумя городами белели на воде паромы. Направо виднелся Беркли, а налево — деревушки, рассеянные между Оклендом и Сан-Леандро. Прямо на переднем плане раскинулся Пиедмонт с его разбросанными фермами и клочками возделанной земли, а от Пиедмонта холмы спускались к Окленду.

— Смотрите сюда, — сказал Пламенный, широким жестом обводя горизонт. — Здесь около ста тысяч человек, а почему бы не жить здесь полмиллиону? Вот случай вырастить пять человек там, где сейчас растет один. Почему мало народу живет в Окленде? Потому, что нет хорошего сообщения с Сан-Франциско, а кроме того — Окленд спит. Здесь куда лучше жить, чем в Сан-Франциско. Теперь допустим, что я скупаю все трамвайные линии Окленда, Беркли, Аламеды, Сан-Леандро и прочие, держу их в руках и умело управляю. Допустим, я сокращаю время, необходимое для переезда в Сан-Франциско, наполовину, построив огромную дамбу почти до Гот-Айлэнда и организовав пароходство по всем правилам. Ведь тогда люди станут селиться по эту сторону. Отлично. Им нужна будет земля, чтобы строиться. Итак, прежде всего я покупаю землю. Но сейчас земля дешева. Почему? Потому что здесь деревня, нет трамваев, нет быстрого сообщения, и никто не подозревает, что оно будет. Я проложу трамвайные линии. Это заставит цены на землю вскочить. Тогда я быстро распродам участки, так как люди бросятся покупать землю, прельстясь усовершенствованным пароходством и удобством сообщения.

— Вы видите, я повышаю цену на землю, проводя дороги. Тогда я продаю землю и возвращаю деньги, а дороги остаются у меня и дают мне хорошую прибыль. И потерять я не могу. Миллионы потекут со всех сторон. Я думаю захватить эту прибрежную полосу. Смотрите туда: между старой набережной и тем местом, где я думаю построить дамбу. Там мелководье. Я могу отвести сюда воду и построить систему доков для нескольких сотен судов. Сан-Франциско не вмещает всех судов. А когда сотни пароходов будут грузиться по эту сторону и наготове окажутся товарные вагоны трех железных дорог, фабрики и заводы начнут вырастать здесь, а не в Сан-Франциско. Значит, нужны места для фабрик, и я куплю их раньше, чем кто-нибудь догадается, что кошка готовится прыгнуть, — никто не будет знать, на что она целится. Фабрикам нужны десятки тысяч рабочих. У рабочих есть семьи, и, значит, опять нужны будут и дома и земля, — и снова я буду тут как тут, продавая им землю. Ведь они будут ездить на моих трамваях. С ростом населения будет расти нужда в складах, банках и во всем прочем. И снова это дам я, ведь в моих руках будут и земля и предприятия. Что вы об этом думаете?

Но прежде чем она успела ответить, он снова заговорил, перед его глазами встал этот новый город его грез, который он воздвигал на холмах Аламеды, у врат Востока.