Пламенный был неутомим. Между танцами он выплатил Кернсу двадцать тысяч золотым песком и передал ему свои права на золото в Лосиной реке. Кроме того, он подписал с Билли Роулинсом контракт на перевозку почты и сделал приготовления к отъезду. Он послал человека поднять с кровати Каму, своего погонщика собак. Кама был индейцем из Тананау, он ушел от родного племени, поступив в услужение к белым пришельцам. Кама вошел в Тиволи, высокий, сухощавый, мускулистый — лучший экземпляр своей варварской расы и сам варвар; никакого внимания он не обращал на кутил, оравших вокруг него, пока Пламенный отдавал ему приказания.
— Хм… — сказал Кама, считая распоряжения по пальцам. — Брать письма у Роулинс. Грузить сани. Провиант до Селькирк… Вы думаете, в Селькирк будет много провиант для собак?
— Много, Кама.
— Хм… Привезти сани на это место к девяти час. Брать лыжи. Не нужно палатка. Может, принести брезент?
— Не нужно, — решительно сказал Пламенный.
— Много холодна.
— Мы едем налегке, понимаешь? Мы повезем массу писем туда, массу писем обратно. Ты — сильный человек. Мороз лютый, путь длинный, все в порядке.
— В порядок, — покорно пробормотал Кама. — Много холодна, мне наплевать. К девяти час готовым.
Он повернулся на каблуках и вышел, невозмутимый, похожий на сфинкса, ни с кем не обмениваясь приветствиями, не глядя ни направо, ни налево. Мадонна отвела Пламенного в уголок.
— Слушай, Пламенный, — начала она тихим голосом. — Ты проигрался?
— В пух и прах.
— У меня есть восемь тысяч в несгораемом сундуке Мака, — продолжала она.
Но Пламенный перебил ее. Ему померещились совсем близко тесемки передника, и он встрепенулся, словно неукрощенный жеребенок.
— Это неважно, — сказал он. — Голым я пришел в мир, голым я уйду, а проигрываю я все время с тех пор, как пришел сюда. Идем танцевать!
— Но послушай! — настаивала она. — Мои деньги лежат без дела. Ты можешь взять их в долг — на первое время, — поспешно прибавила она, заметив его встревоженный вид.
— Я ни у кого не беру денег, — был ответ. — Я достаю их сам, и если я получу добычу — она уже моя. Нет, спасибо тебе, старушка. Очень обязан. Я добуду денег, проехав с почтой туда и обратно.
— Пламенный… — прошептала она тоном нежного протеста.
Но он с искусственным увлечением потащил ее в танцевальную комнату, и пока они кружились в вальсе, она размышляла о железном сердце человека, державшего ее в своих объятиях и не шедшего на все ее уловки.
В шесть часов утра, обожженный виски, но вполне владея собой, он стоял у стойки, предлагая всем померяться с ним силой. Борьба была такова: двое мужчин становились друг против друга, локти правых рук опирались на стойку, кисти были сцеплены и каждый пытался опустить вниз руку противника. Один за другим люди подходили к нему, но никому не удавалось опустить его руку; даже гигант Олаф Хендерсон и француз Луи потерпели неудачу. Когда они заявили, что это — трюк, требующий навыка и сноровки, он предложил другое испытание.
— Слушайте, вы все! — крикнул он. — Я думаю вот что сделать: во-первых, свешаю свой мешок с золотом; а затем тащите сюда мешки с мукой — вы по очереди будете их поднимать; когда вы сдадите, я положу на кучу еще два мешка и подниму всю груду. Ставка — мой мешок с золотом!
— Идет! Принял пари! — заревел француз Луи, покрывая своим голосом все возгласы.
— Подошти! — крикнул Олаф Хендерсон. — Я нишем не хуше тебя, Луи. Я тоше принимаю.
Мешок Пламенного положили на весы; золотого песку в нем было на четыреста долларов, а Луи с Олафом вносили залог пополам. Из погреба Макдональда притащили пятидесятифунтовые мешки с мукой. Все стали пробовать свою силу. Поставили два стула, между ними на пол положили мешки, связанные веревкой. Многим удалось таким образом поднять четыреста-пятьсот фунтов, кое-кто осилил шестьсот. Затем взялись за дело два гиганта; они привязали еще два мешка. Француз Луи поднял семьсот пятьдесят фунтов; Олаф от него не отстал, но обоим не удалось поднять восьмисот.
Снова и снова повторили они свои попытки, пот крупными каплями выступал на лбу, кости трещали от напряжения. Сдвинуть груз удалось обоим, но они не в состоянии были отделить его от пола.
— Черт, Пламенный, на этот раз ты сделал большую ошибку, — сказал француз Луи, выпрямляясь и спрыгивая со стульев. — На эту штуку способен только шелезный шеловьек. Прибавь еще сто фунтов, дружище, не десять, а сто.
Мешки развязали, но когда к ним прибавили еще два, Кернс вмешался:
— Только один мешок.
— Два! — крикнул кто-то. — Пари было на два.
— Они не подняли этого последнего мешка, — возразил Кернс. — Они подняли только семьсот пятьдесят.
Но Пламенный величественно прекратил спор:
— О чем вы все кричите? Какое значение имеет один лишний мешок? Если я не смогу поднять еще три, то я, конечно, не подниму и двух. Валите их в кучу.
Он поднялся на стулья, присел на корточки и стал наклоняться, пока его руки не коснулись веревки. Он слегка передвинул ноги, напряг мускулы для пробы, затем снова ослабил напряжение, выискивая совершенное положение для всех частей тела.
Француз Луи, скептически поглядывавший на него, крикнул:
— Тяни, как черт!
Мускулы Пламенного напряглись вторично, и на этот раз дело шло всерьез. Вся энергия его великолепного тела была пущена в ход; незаметно, без всякого толчка, огромный груз в девятьсот фунтов оторвался от пола и стал раскачиваться между его ногами, наподобие маятника.
Олаф Хендерсон протяжно вздохнул. Мадонна, бессознательно напрягая мускулы до боли, облегченно потянулась, а француз Луи благоговейно прошептал:
— Monsieur Пламенный, salut![1] Я — большой младенец. Ти — большой человек.
Пламенный опустил свою ношу, спрыгнул на пол и направился к стойке.
— Насыпай! — крикнул он, протягивая свой мешок весовщику, который сейчас же пересыпал туда четыреста долларов из мешков обоих проигравших.
— Вылезайте все! — продолжал Пламенный. — Говорите, какого вам зелья! Выигравший платит!
— Это моя ночь! — кричал он десятью минутами позже. — Я — одинокий волк, я видел тридцать зим. Сегодня мое рожденье, мой единственный день в году, и любого из вас я могу положить на лопатки. Выходите вы все! Я хочу всех вас повалить в снег. Выходите, неженки и ветераны, примите крещение!
Шумная толпа потекла на улицу, шли все, за исключением поклонников Бахуса, оравших во всю глоту. Макдональд, желая поддержать собственное достоинство, приблизился к Пламенному с протянутой рукой.
— Как? Ты первый? — засмеялся Пламенный, хватая его руку, словно желая поздороваться.
— Нет, нет, — поспешно запротестовал тот. — Я хочу только принести поздравления по случаю дня рождения. Конечно, ты можешь повалить меня в снег. Какие могут быть у меня шансы против человека, поднимающего девятьсот фунтов?
Макдональд весил сто восемьдесят фунтов, а Пламенный схватил его только одной рукой; резким, прямым толчком он свалил содержателя трактира и бросил его лицом в снег. Быстро хватая близстоящих людей, он повалил еще с полдюжины. Сопротивляться не имело смысла. Они в беспорядке летели во все стороны, в причудливых позах падая в мягкий снег. Скоро стало трудно определить при тусклом свете звезд, кто из них уже был сброшен, а кто еще ждал своей очереди. Пламенный стал ощупывать их плечи и спины: если они были засыпаны снегом — значит, человек прошел через испытание.
— Еще не крещен? — задавал он все один и тот же вопрос, протягивая свои страшные руки.
Несколько десятков мужчин валялись в снегу, многие с насмешливой покорностью становились на колени и посыпали голову снегом, крича, что обряд совершен. Но группа в пять человек не выказывала желания валяться в снегу; это были пограничники и жители девственных лесов, готовые померяться с любым человеком, празднующим день своего рождения.
Люди, блестяще выдержавшие испытание в самой суровой школе жизни, ветераны многих и многих побоищ, люди выносливые, знакомые с кровью и потом, — все же они были лишены того, чем обладал Пламенный: почти совершенной координации мозга и мускулов. Эта особенность Пламенного отнюдь не являлась его заслугой: скорее это был дар от рождения. Его нервы проводили сигналы мозга быстрее, чем их; его мыслительный процесс, переходивший в волевые акты, совершался скорее, чем у них; даже мускулы его быстрее повиновались волевым импульсам. Его мускулы были великолепны. Рычаги его тела работали словно челюсти стального великана. А кроме того, он владел той сверхсилой, какая дается одному человеку на миллионы, — силой, зависящей не от размеров, а от качества, — высшим органическим превосходством, пребывающим в самом веществе его мускулов. Он наносил удар так быстро, что достигал цели прежде, чем противник мог оказать сопротивление. И наоборот, он так молниеносно реагировал на нанесенный ему удар, что мог спасти положение, перейдя в контратаку.
