— Этого портсигара?

— Ага… Его папка дяде Мише отдал. Еще как пришли.

— У отца Калугин тоже спрашивал?

— Не… У меня. И предупредил: «О нашем разговоре, Николай, отцу не говори! Ему обидно будет».

Над ущельем блекла, размываясь синевой, радуга.

Вертолет не поднимался над скалами. Он избегал их, повторяя изгибы Красной речки, взбираясь навстречу ей выше и выше, подскакивал там, где она обрушивалась водопадами, хитрил, изворачивался вместе с нею, одолевая дикое, заросшее ущелье, заваленное окончившими век деревьями. Вот путь преградил еще один лесистый откос. Но это уже не были островерхие, вонзающиеся в небо ели. Кто–то тяжелой рукой провел по верхушкам и пригнул ветки к земле. Красноватые кряжистые стволы пограничными столбами вытянулись по краю плато, отделяя лес от высокогорья, от зеленых и разноцветных альпийских лугов, искромсанных в низинах белыми языками снежников. Лететь стало вольнее, панорама расширилась, речка перестала быть стержнем, на который нанизывался стиснутый склонами пейзаж; она потерялась, то растекаясь по кочковатому болотцу, то исчезая под сырым, тяжелым снежным настом. Везде искрилась, сверкала на солнце влага, и Мазин жалел, что нельзя распахнуть запылившийся иллюминатор, как выставляют весной надоевшие, ненужные двойные рамы.

Поздно вечером он зашел к Волокову и, осведомившись, как идут дела, сказал:

— Возможно, я смогу помочь вам, Дмитрий Иванович. Но сначала нужно побывать на Красной речке.

— А преступник не сбежит, Игорь Николаевич?

— Нет. Скажи своим ребятам, пусть спят спокойно. Глебу — персональная благодарность. Он мне помог.

Потом Мазин вернулся домой и долго беседовал с Сосновским.

— Кажется, это единственное решение, Борис? Или я увлекся?

— Не сомневаюсь, что ты прав.

И все–таки почти до рассвета он не мог заснуть…

…Черная тень, бегущая впереди вертолета, уменьшилась. Летчик набрал высоту, чтобы пройти над плоской вершиной одной из двух гор, взметнувшихся над долиной крутыми, осыпающимися, голыми склонами. Рядом с машиной появился распластавшийся в воздушном потоке орел. Он смотрел на шумливую, брюхатую, с вытянутым хвостом птицу подозрительно, недобро. Проводил немного и, накренившись, ушел, легко спланировав вниз, к озеру, которое, как и говорил Мазину Коля, синело среди льда оттаявшими полыньями. Тень от вертолета пересекла озеро и заметалась в теснине. Машина начала снижаться. С одной стороны Мазин увидел узенькую, рвущуюся на выступах ленточку водопада, с другой надвинулись коричневатые камни. Он понял, что это и есть Красные скалы.

Человек в гимнастерке ждал их внизу. На шее у него висел карабин. Признав старшим среди прилетевших Волокова, егерь подошел и потянул через голову ремень.

— Добровольно сдаюсь на решение правосудия, — произнес он заранее, видимо, заготовленную фразу и, оглянувшись на Мазина, добавил: — Вины за собой никакой не имею!

После этого Матвей положил карабин на землю.

— Вы Филипенко?

— Так точно, товарищ майор. Разрешите заявить, никакого золота тут и в помине не было. Самолет же вон там находится, а летчика прах, то есть что осталось, поблизости. Все как было, ничего не трогал.

— Посмотрим.

Они пошли цепочкой: рядом с Матвеем Олег, за ним следователь из прокуратуры, потом Волоков, и в хвосте капитан с Глебом. Валерий остался с Мазиным.

— Почему Паташона не арестовали?

— Не весь материал собран.

— Здесь–то что искать? И зачем вы меня притащили? Забил вам Олег мозги несуществующим золотом. Горючее зря сожгли!

— Милиция обязана проверять такие заявления.

— Я–то зачем?

— Ты мне сейчас поможешь. Борис, дай ему компас.

Сосновский вынул круглую коробочку. Валерий с недоумением покрутил ее перед глазами.

— Ты можешь определить направление север–северо–восток?

Художник подержал компас на ладони, дожидаясь, пока успокоится стрелка.

— Сюда?

— Сюда. Отправляйся к водопаду и отмеряй от подножья ровно сто тридцать семь шагов на север–северо–восток.

— Повинуюсь, потому что абсурдно.

Пока он вышагивал по дну теснины, Сосновский заметил:

— Если это не шаги, а метры, возможно расхождение.

— Вряд ли у него была рулетка.

— Эй! — закричал художник. — Что дальше?

— Стой на месте.

Мазин подошел к Валерию, взял компас и направился к Красной скале. Оттуда он отсчитал пятьдесят четыре шага и вернулся почти на то же место, где ждал художник. Речка здесь срывалась с уступа небольшим водопадиком, под ним виднелось углубление, куда не проникал поток. В углублении зеленели мхом камни.

Мазин присел на корточки.

— Неужели вы думаете, что там, внизу, золото? — спросил Валерий присмиревшим, изменившимся тоном.

— Не уверен.

— Я спущусь, — предложил Валерий.

— Поосторожнее. Не поскользнись.

Художник двумя прыжками соскочил вниз и, прижавшись к откосу, протиснулся в углубление, не задев потока. Сверху были видны спина и затылок с растрепавшимися волосами.

— Есть!

Он повернулся в волнении, и вода хлестнула его по лицу.

— Что?!

— Ящик железный, вроде тех, в которых возят кинофильмы.

— Ты можешь вытащить его?

— Попробую.

Валерий дернул за ящик и отскочил, снова попав под водопад.

— Он легкий! Это не золото.

— Оставь ящик и вылезай. Вскрыть его может только следователь. Как положено по закону.

Валерий растирал по лицу брызги.

— Что ж произошло, Игорь Николаевич?

— Что понял, расскажу…

Они сидели на широком брезенте, который летчик вытащил из машины. Посредине Мазин положил испачканный носовой платок, портсигар и почерневшие, обожженные в печи подковки с ботинок.

— Передаю вам, Дмитрий Иванович, — сказал он.

— Вот еще, — буркнул Филипенко и бросил на брезент гильзу. — Пуля в пруду, Игорь Николаевич.

— Нож я передал вчера, — заключил перечень Сосновский.

Мазин отодвинул гильзу немного в сторону.

— Не знаю, как начать… В плане поиска или шире? Попробую, как получится. Завершилась трагедия, растянувшаяся на много лет. Случай облек ее в драматическую форму, так что разгадка непонятного выдвинулась на первый план. Но все тайны рано или поздно раскрываются, силлогизмы уступают место раздумьям, проблемы криминалистические сменяются нравственными, человеческими… Впрочем, я собираюсь держаться в рамках фактов.

Был паренек. Талантливый паренек. Он еще не знал, что талантлив. Так случается нередко, особенно в молодости. Люди склонны переоценивать свои возможности, но бывает и наоборот, их не замечают. Он совершил ошибку и поплатился за нее строго. Закон для всех одинаков, однако сами мы разные, и время течет для нас по–разному, особенно за решеткой. В семнадцать лет оно может показаться бесконечным. Три года для заматерелого преступника семечки, Михаилу Калугину (я буду называть его так) они представлялись вечностью.

Он пытался бежать, и срок увеличился. Да, Валерий, Михаила Калугина поймали. — Мазин повернулся к художнику, собравшемуся возразить. Кушнарев не обманул меня. И тебе отец сказал правду. Но Кушнарев сказал о первом побеге, а Михаил Михайлович имел в виду второй. Он спешил и говорил только о главном.

Срок увеличился… Теперь ему и конца не было. Парня охватило отчаяние. Поставьте себя на его место — и вы поймете! Я не оправдываю Калугина. Он совершил уже две ошибки, и обе, с точки зрения закона, были преступлениями. Закон действовал неотвратимо, но справедливо. Однако ему, человеку, предельно эмоциональному, положение казалось безнадежным…

И он совершил третью ошибку. Ошибку, за которую придется поплатиться жизнью… Не скоро. Впереди еще четверть века. А пока возникает мысль снова бежать. И тут, к счастью, как показалось Михаилу, и к большой беде на самом деле, находится человек, который берется помочь. У этого человека, несмотря на сравнительно молодой возраст, уже много имен, но самое популярное из них Паташон.