Матвей, разумеется, был смущен. Сначала старик завез ему карабин с невиннейшим видом. А это у него получалось, старость и хилость Паташон использовал на хорошем актерском уровне. Потом Коля прибегает: стреляли! Нервы у тебя сдали, Матвей. Начудил с пулей.

— Точно, Игорь Николаевич, — согласился егерь.

— Но сын тебе и тут помог. В уничижительной для меня форме, правда. Николай заявил ответственно: «Мой папка не промазал бы!»

— Да навряд, Игорь Николаевич.

Все засмеялись.

— Ишь, гад, какую он сеть на меня запустил! Он, значит, убивать будет, а меня в тюрьму?

— Возможно, тебе грозило кое–что и похуже. Планы Паташона на твой счет были обширнее и хитрее. Из чего он исходил? В самолете было золото, но его не нашли. И не найдут, раз Калугин мертв, а портсигар захвачен. Следовательно, нужно выждать, пока уляжется шум, и забрать все спокойненько. Но как? На ишаке сюда не въедешь, пешком и Олег споткнулся. Не для Паташона эта дорожка. А Матвей может. Вот ему то кнут, то пряник. Запугал — и сапоги следом. Понимай, мол, с каким человеком дело имеешь! Нужен ты ему был, Матвей, чтобы пробраться сюда за золотом.

— Не сказал он, Игорь Николаевич, но намекал, точно. «Выгодное дело знаю. Заменя держись, не пропадешь…» Такое плел…

— Ну, а что ждало тебя, догадаться нетрудно. Делиться и оставлять свидетеля было не в правилах Паташона. Однако вернемся к Валерию. Замысел преступника не удался. Возможности свои он переоценил: глаза уже не те, да и руки. В меня не попал как следует Между тем отведенное ему время истекло. Погода улучшилась. И хотя Паташон при любой возможности намекал на твою «вину», Валерий, подтвердить ее могло лишь «самоубийство» или, по крайней мере, несчастный случай, похожий на самоубийство запутавшегося, мучимого совестью пьяного человека. И вот с бутылкой в кармане Паташон идет к тебе, Валерий. По пути занес сапоги Матвею, закрепил начатую интригу, заполучил еще одно полуалиби: если кто и обратит внимание на его ночные перемещения, он был у Филипенко. Повстречались Олег с Галиной: «Куда, дедушка?» — «К Матвею». Складно! Но не знал он, что трудится впустую, что никакого золота не существует, что все уловки обманывают прежде всего его самого, что безнадежно и окончательно заблудился он в своем порожденном безумным переплетением страха и жадности в фантастическом мире. Нет, я не считаю его сумасшедшим. По–своему он был нормален и, останься жив, ответил бы перед судом без скидок. Но с точки зрения человеческой, естественной, гуманной говорить о «нормальности» поведения Паташона не приходится.

Его приходится только опасаться. Однако ты, кажется, был далек от этой мысли, Валерий? Хотя и отказался пить самогон.

— Самогон?

— Да. В бутылке была не водка, а самогон. Градусов шестьдесят с гаком. Хлебнув стопку такого пойла, ты, уже будучи пьяным, наверняка свалился бы с ног. Что и требовалось. Печь догорала, набитая угольями…

Валерий хлопнул себя ладонью по лбу.

— Я знаю, когда он прикрыл трубу. Я выходил.

— Теперь ясно. Потому что при тебе закрыть заслонку было все–таки рискованно.

— Я выходил. Появление этой мерзкой рожи подействовало на меня отвратно, но хотелось сообразить, зачем он явился. Я вышел и протер лицо снегом.

— А он тем временем задвинул заслонку. И взял носовой платок.

— Платок валялся.

— Паташон использовал его в последний раз. Это был практичный человек. И он не собирался оставлять отпечатки пальцев на заслонке. Вот откуда сажа на платке. Когда ты вернулся, он не успел его спрятать, сжал только в кулаке.

— И заюлил. «Оставлю тебе водочку, Валера, сам я непьющий. Пойду, если сердишься.» Я ему: «Забери бутылку!» Он: «Как хочешь, а напрасно пренебрегаешь стариком». Ну и намекнул, сказал гадость… Вы знаете. Ударил я его. Но убивать не хотел.

— Ты и не убил. Но, падая, он ушибся затылком и потерял сознание. Но ненадолго. Однако этого оказалось достаточно. Угар начал действовать.

Вот мы все вместе и разобрались. Буду рад, если мои наблюдения пригодятся следствию.