Евдокия достала из кармана халата пачку сигарет и привычно, умелым и красивым движением зажгла спичку. «Все–таки она!» — мелькнуло у Мазина с невольным облегчением.
— Так вы не скрываетесь?
— А зачем?
— Мы звонили… Ваша мама сказала, что вас нет.
— Меня и не было. У подружки сначала остановилась. Как–то неудобно сразу… из грязи в князи… то есть, наоборот. А потом думаю, чего уж стесняться в своем отечестве. Да и подружка матери разболтала. Вот и вернулась домой. Да вы присаживайтесь. Пальто снимайте.
Не стоила труда заметить, что, несмотря на бодрый тон, она волнуется.
— Вы приехали про Вадима расспросить или и меня подозреваете? — и отрезала категорично: — Если меня — зря! Вины перед законом у меня нет. А вообще–то вины много. И перед Валентином Викентьевичем, и перед Вадимом. Но за это я перед своей совестью отвечать буду.
Профессора она назвала по имени–отчеству и сказала о нем, как о чужом, далеком.
— Кое–что мне нужно у вас узнать.
— Мне скрывать нечего.
— Вы знали, что Зайцев собирается украсть деньги?
— Шутите! Да разве б я допустила!
— А вы могли не допустить?
— Могла, — сказала Диана уверенно.
Мазин оглядел ее внимательно — сочные губы, высокая грудь, крепкие полные ноги, — она, конечно, знала себе цену.
— У нас с Вадимом старая любовь была. Сначала я за ним бегала, а потом он ко мне присох, как банный лист. Целая история. Мы с ним познакомились задолго до Валентина Викентьевича. А вы выпить не хотите? — прервалась она вдруг. — На душе тошно.
Диана достала из буфета бутылку «Московской». На дне плавали лимонные корочки.
— Берите помидор малосольный. От балыков отвыкать приходится.
И налила стопки до краев.
— В общем, история моя такая. Отца на фронте убили, школу не кончила, пошла в кооперативный техникум. Мать меня к сытному куску пристроить хотела, потому что жили не густо. Но мне торговля не по душе пришлась. Вот машины люблю, хотя дело, строго говоря, не для женского здоровья. Ну, я–то здоровая, и тогда кровь с молоком была. Многие мужчины заглядывались, хотя после войны баб и избыток получился. А я не жаловалась. В восемнадцать лет замуж в первый раз вышла. Жили, правда, недолго. К мирной жизни мой супруг никак не мог приловчиться. Все геройствовал. То в милицию попадет, то в вытрезвитель. Впрочем, это к вашему делу касательства ни малейшего не имеет. Разошлись мы с ним, как в море корабли. Бросила я и мужа и торговлю, переехала в ваш город. К теплу поближе. Не люблю мерзнуть…
Говорила Евдокия вроде полушутя, поглядывая на Мазина почти насмешливо. А он смотрел на нее и, смущаясь, понимал, что мучается она, а может, и опасается его.
Евдокия выпила стопку и налила снова:
— Не пьете? Ну, дело ваше… А мне что терять? Семь бед — один ответ! Мне бы, дуре, в вуз тянуть. А меня понесло в автошколу. Захотела такси гонять — и точка. Блажь пришла. И обошлась дорого. Обоих я их через эту технику узнала. С Вадимом учились вместе. Он все жаловался на свой финансовый. Но для него машина так — очередное увлечение. Руки тонкие, пальцы длинные, интеллигентные. Короче, влюбилась я. Ну, а он на меня свысока в то время поглядывал. За стильными девочками ухаживал. Назло ему и замуж вышла.
Она выпила:
— Вы меня не осуждайте. Поймите. Конечно, Валентина Викентьевича по–настоящему я не любила. Двадцать восемь лет разницы — не шуточка. А главное, из другого круга он. Познакомились мы случайно. Везла его по вызову. Говорили, как водится. Вопросы у всех одни и те же. Трудно ли женщине на машине? Потом попросил подождать его, долго ездили… Потом нашел меня. Ну, и все остальное. Когда он мне предложение сделал, я испугалась. Потом думаю: года–то идут! А тут возможность жизнь устроить. На машине–то женщине в самом деле не мед. И мужики пристают, особенно пьяные. А пьяных на такси, знаете, сколько раскатывает! Короче, решилась. Думаю, тянуться к культуре буду, постараюсь соответствовать. И получалось. Нельзя сказать, чтобы я его позорила. С дочкой подружилась. Юлька — славная. Мужа бы ей хорошего. Все ничего шло. Да Вадька остервенел. Как увидел меня принаряженной да подкрашенной, будто подменили ему меня. Проходу не давал. Звонит по телефону, на улице караулит…
— Он уже был женат?
Евдокия махнула рукой пренебрежительно:
— С женой они плохо жили.
— А вы?
Она ответила серьезно:
— Как вам сказать? По части тряпок и вообще материального уровня не каждой так удается. Но тяжело. Я, конечно, уважала Валентина Викентьевича. Да этого ж мало. Никогда мне с ним весело не было, не смешно. Все думаю, как бы дурой при гостях не показаться. Я себя дурой не считаю, но у него интересы, дело в руках, уважение… А у меня, — она провела руками по бокам сверху вниз, — фигура одна. Вот я соответствую, соответствую, а потом не выдержу — и к Вадьке, а он простой был и веселый.
— Мне он показался невеселым, желчным.
— Это тоже правда. Повеселится–повеселится и загрустит. «Паршивая у меня жизнь, говорит, Диночка. Работа нелюбимая, жена нелюбимая, с тобой только мне хорошо. Был бы я в жизни лучше устроен, увел бы тебя от костоправа». А я всерьез над его словами не думала. Ну какой он муж! Хорошо мне с ним было — и все. Подло жила, — отрубила она резко. — Но за все нам наказание полагается. Видите, что сочинил, ненормальный! Украл деньги. Да как!
— Он один это сделал?
— Один. Всем доказать хотел.
Лена Хохлова тоже говорила это слово «доказать».
— Да вы что ж считаете, я его научила? Деньги–то мне зачем?
— Но вывезли их из института вы!
— Я! — Она даже хлопнула ладонью по столу с досады. — Я! Если б не это, может, Вадим живой бы сейчас был.
— Когда вы узнали, что Зайцев украл деньги?
Евдокия выпила еще немножко:
— Вечером, перед тем, как погиб он.
— Вы собирались вместе на юг?
— Собирались. Тоже нехорошо задумали… Выезжать решили утром. Машина стояла на даче. Я туда ночевать приехала. А Вадим должен был зайти утром. Но он пришел вечером. Я приехала, машину даже в гараж не завела, оставила во дворе. Вижу: дверь открыта. У него ключ был. Я ему дала, понимаете?
— Вы встречались на даче?
Она кивнула:
— Ну да. Больше там.
— Продолжайте.
— Вхожу — он. Раньше меня приехал. И вижу: выпил. «Что это ты?» — спрашиваю. А он мрачный такой и решительный. Говорит: «Давно хочу сказать, все не решался. Но теперь тянуть ни к чему. Деньги, что из сейфа пропали, я взял». Я помертвела: «Что ты наделал, Вадька!» — «Нужно ж когда–то мужчиной стать. Сколько ты мне будешь шарфиков покупать!» Я ему недавно шарф подарила. «Уедем и, начнем новую жизнь». «Так Ведь поймают!» — «Не поймают». — «Три месяца ловят, а что, поймали? Теперь уже не страшно». Я ему по–хорошему: «Давай вернем деньги, Вадик». Он и слушать не хочет: «Сначала я их сам тратить не хотел, хотел только рискнуть, доказать, что могу, что не боюсь, а теперь зачем возвращать?» Вы себе представить не можете, что я пережила!
Евдокия вынула вторую сигарету.
— Вы не спрашивали, как удалось Зайцеву подобрать ключ?
— Ключ? Он говорил. Снял слепок на пластилин. Хохлова ключ на столе оставила.
— А потом?
— Потом подобрал похожий ключ у старьевщика на толчке, подпилил его немного. Сначала в шутку этим занялся…
— Значит, ключ сделал не Живых? — спросил Мазин.
— Какой Живых? Морфинист этот? Что вы! Разве б Вадим ему доверился?
Мазин вздохнул только. Целое здание рушилось. А сколько труда стоило собрать его, кирпич за кирпичом! Но может быть, Зайцев не сказал ей правды!
— Вы уверены, что все так и было?
— Конечно. Он же мне рассказал. Шутил, шутил и дошутился. Вынул деньги и спрятал в приемник. А Устинов приемник домой попросил. Вадим решил, что все провалилось. Да тут я подвернулась и увезла.
— И Зайцев счел вас сообщницей?
Ей не хотелось говорить об этом. Мазин видел.
— Да. Он меня долго уговаривал ехать на море, но я, нет, конечно. Говорю: «Последнее мое слово. Придумай, как вернуть деньги». Он тогда побелел весь и спрашивает: «А если не верну, донесешь?» Ну что мне сказать? Говорю: «Не знаю, донесу или нет, но у нас с тобой все кончено будет». Тут он расхохотался, как в истерике: «Нет, не кончено! Начинается только. Ты ж моя сообщница. Деньги–то вместе вывозили!»
