— Я хочу предупредить, что ответы ваши будут записаны, и вам придется подписать протокол. Поэтому…

— Значит, допрос по всем правилам? В чем же вы нашли меня виноватым?

— Константин Иннокентьевич, виновным человека может признать только суд, а следствие выясняет…

— Я уже немало вам рассказывал.

— Возникли новые обстоятельства.

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Когда вы в последний раз видели Вадима Зайцева?

Устинов подумал:

— Число не могу сразу вспомнить.

— Где это произошло?

И снова Устинов помедлил:

— Я приходил к нему домой.

Мазин, державший руку в ящике стола, разжал пальцы. Мундштук ударился о дно ящика.

— Это было за день до того, как Вадим исчез. На другой день нам сообщили, что он взял бюллетень.

— Следовательно, в воскресенье?

— Выходит, в воскресенье.

— Значит, в воскресенье вы были у Зайцева. И забыли у него эту вещь?

Он положил мундштук на стол. Устинов потянулся к нему, но Мазин жестом остановил его:

— Одну минутку. Это ваш мундштук?

— Еще бы! Лет двадцать как он у меня. А я–то расстроился. И где, думаю, мог его утерять? Я вообще–то к вещам привязчив. Разрешите забрать?

— Подождите немножко. Вспомните, не ошиблись ли вы! Может быть, вы были у Зайцева в другое время?

— Нет–нет, вечерком забегал. Вечерком в воскресенье.

— Однако, когда мы говорили об исчезновении Зайцева в первый раз, вы не упомянули о своем визите.

— А какое это имеет значение? С его бегством мой визит не связан.

— Не торопитесь делать выводы. Может быть, и связан. Почему вы не сказали, что были у Зайцева?

— В голову не пришло.

— Но ведь могло прийти. Когда вы были у Зайцева, то видели, что он здоров. Бюллетень–то оказался фикцией! Почему же вас не удивило, что здоровый человек сказывается больным?

— Я не врач. Откуда мне знать, как он себя чувствовал? Был здоров, а утром плохо стало. Что тут особенного?

— Предположим. Итак, вы определенно заявили, что были у Зайцева в воскресенье вечером. У нас же есть сведения, что вы навещали его в понедельник утром.

Бухгалтер посмотрел прямо на Мазина голубыми своими глазами:

— Ой, не ошибитесь, молодой человек.

Слова эти задели Игоря.

— Я и хочу не ошибиться. Потому вас и спрашиваю.

— Тогда запишите категорически: в понедельник утром я у Зайцева не был.

— Хорошо. Значит, не были. С какой же целью вы посетили его накануне? Разве вы часто бывали у него, ходили в гости?

— Нет, гостить не гостил. Зашел по делу.

— По какому?

— На этот вопрос отвечать мне бы не хотелось.

Мазин разгорячился:

— Вы понимаете, о чем речь идет? Как это для вас повернуться может? Чем кончиться?

— Я не по своему делу ходил, и к деньгам ворованным это не имеет ни малейшего отношения.

— Зато вы имеете.

— Каким же это, позвольте, образом?

— Да самым прямым! Знаете, где мы нашли ваш мундштук?

— У Зайцева дома?

— Не дома! Совсем не дома! А в машине, в которой он разбился или его убил кто–то.

— Я, по–вашему?

— Я сказал: кто–то! А вас видели с ним вместе утром, когда вы садились в машину возле его дома.

Устинов нахмурил брови:

— Меня? Вранье!

— Почему вранье? Почему я должен верить вам, а не человеку, который вас видел?

— Не мог меня никто видеть, раз я там не был. — Прием этот ваш нехороший.

— Это не прием. Вас видели.

— Та–ак, — протянул бухгалтер, будто осознав наконец о чем идет речь. — Выходит, я и деньги взял, и Зайцева убил?

— Мы должны узнать, как погиб Зайцев. Потому что Зайцев раздавил Живых, а тот, в свою очередь, убил Кранца.

— Вот оно что! Не ожидал, нет, совсем не ожидал такого.

— Ну, теперь вы понимаете, о чем речь?

— Как не понять, когда хорошо объясняют. Понял лучше некуда. Спасаться нужно, а не то удавка на шею. Так–так. Ну, спрашивайте, однако.

Мазин хотел снова спросить, зачем главбух приходил к Зайцеву, но ход его мыслей вдруг изменился.

— Брали вы у Коломийцева пленку со снимками для газеты?

— Брал.

— С какой целью?

— Тщеславной. Себя увековечить захотелось. В смысле карточку на память сделать.

— Кто делал вам снимок? Вы сами?

— Нет. Я не могу. Зайцев делал.

— Вы передали пленку ему?

— Вот именно.

— И он по вашему поручению увеличил эту часть снимка?

Мазин достал обрывок фотографии.

— Любопытно. Зачем же это?

— Для того, чтобы Живых изготовил ключ для сейфа.

— Ну зачем же в Москву через Сибирь ехать? По такой карточке ключ подгонять да подгонять! Уж если б мы этакое дело затеяли, то и проще могли б сработать. Ключ–то у Елены Степановны, случалось, на столе лежал. Слепок бы сделали.

Игорь и сам считал так.

— К сожалению, факты говорят другое. Снимок мы нашли у Живых. Сделан он с пленки, которая побывала в руках у вас и у Зайцева. Вы оба общались c Живых. На обороте, как видите, обозначен ваш дом. Кстати, в прошлую беседу вы уверяли, что Живых давно не видели?

— Точно так.

— Однако признавали, что он заходил в ваш подъезд?

— Было такое. Но не «признавал» я, а сам упомянул.

Устинов потянулся к графину:

— Водички позволите?

— Пожалуйста.

Он налил полстакана, выпил всю, налил еще немного:

— Не слишком ли крепко вы за меня взялись?

— Против вас существуют серьезные улики.

— Мне бы хотелось со свидетелями вашими повидаться.

— Вы имеете на это право. А теперь скажите все–таки, зачем вы приходили к Зайцеву.

— В воскресенье?

— Да, в протоколе с ваших слов записано — в воскресенье.

— Не хотелось бы мне говорить… — Устинов произнес это раздумчиво, словно самому себе. — Поверьте, никакого отношения ко всем вашим преступлениям мой визит не имел. Да и будь я преступником, разве б не придумал что–нибудь убедительное?

Игорь надавил на перо:

— Удивительный вы человек! Признаете то, что может вам повредить, а то, что помочь может, не признаете. Ведь признали ж вы, что мундштук ваш, — признали. Что забыли его у Зайцева — признали. Что пленку брали — признали. Это ж все против вас свидетельствует. Так скажите что–нибудь в защиту! Опровергните эти факты!

— Как я могу опровергнуть то, что было? Все, что вы назвали, было. Спорить не могу.

«Кто же он, черт возьми? Тупица? Честный человек? Опытнейший преступник?»

— Хорошо! Не говорите. Поговорим о другом. Вы помните тот день, когда приемник, стоявший у вас в бухгалтерии, вынесли из института?

Устинов наморщил лоб:

— И приемник, значит, участвует?

— Участвует!

— Что ж… И здесь признать придется Приемничек я использовал.

— Как — вы? Он же принадлежит Зайцеву?

— Ему.

— И Зайцев забрал его?

— По моей просьбе.

Ответ прозвучал просто и бесхитростно. Именно бесхитростно. Это ощущение Игорь испытывал, глядя в широко открытые, какие–то ласковые голубые глаза Устинова, в которых он постоянно улавливал что–то стариковски спокойное, и — Мазин боялся назвать это слово — стариковски–мудрое. Казалось, все, что говорит Игорь, совсем не пугает бухгалтера, лишь слегка интересует его, потому что знает он нечто гораздо более важное, по сравнению с чем разговор их ерунда, и Устинов поддерживает его потому только, что приходится поддерживать, чтобы помочь Мазину, и он сожалеет, что не может помочь так, чтобы Мазин сразу во всем разобрался.

— Приемничек я использовал по случаю дня рождения. Друзей пригласил. Хотя и немолод, конечно, но, сами знаете, без музыки тоже несподручно. А у меня пластинки есть…

Он замолчал, ожидая очередного вопроса.

Игорь выложил на стол последнюю карту, не надеясь уже, что она сыграет:

— Зайцев уверял, что приемник сломан и давно не работал.

Карта действительно была побита.

— Верно Вадик сказал. Ловил музыку он плохо. Но с проигрывателем тянул. А мне джазы и не нужны. У меня все старинные песни, русские.