— Данке шён, данке шён. — Пятясь, Старый Гюнтер двинулся к двери.
Беккерт взял клетку и повесил ее на гвоздь у окна. Это было ее место летом. Зимой Симка жила неподалеку от кафельного щита.
Устроив Симку, Беккерт подошел к столу и опустился на дубовый стул с резной спинкой. Стул этот путешествовал с ним уже много лет из здания в здание, из города в город. Он привык к нему и не хотел с ним расставаться. Одно время он стоял у него на квартире, но Беккерт так мало проводил времени дома, что стул перекочевал в кабинет и прочно там обосновался. Два раза за годы службы Беккерта в здании меняли мебель. Но стул оставался: никто не посягал на него.
Освободив один из ящиков письменного стола, Беккерт переложил туда из кармана парабеллум. Большинство его коллег предпочитали небольшие пистолеты системы «Вальтер», у Беккерта же была привычка к старым вещам. Парабеллум этот, как и стул, тоже, можно сказать, прошел с Беккертом всю службу.
Тяжелый приступ кашля снова сотряс все его тело. После кашля он стал задыхаться. Таблетка эуфиллина сняла на время спазмы. Беккерт почувствовал себя лучше.
Часы показывали одиннадцать. Группенфюрер Мюллер в это время обычно бывал на месте.
Беккерт вышел из кабинета и пошел по длинному коридору.
В приемной Мюллера за столом сидел только дежурный — унтерштурмфюрер Лаутербах.
— Шеф у себя? — спросил Беккерт.
— Яволь! — Лаутербах вскочил и выбросил руку в нацистском приветствии.
Беккерт открыл дверь и увидел за столом Мюллера. Он был в черном эсэсовском мундире.
— Это ты, Карл? — Мюллер поднялся.
— Не ожидал увидеть меня живым?
— Почему же? Ты посвежел…
— Не говори, Генрих, глупостей. Почему ты не сказал мне раньше всю правду?
— Ты так непочтителен с начальником, когда он говорит тебе комплименты? — пытался уйти от ответа Мюллер.
— У меня теперь только один начальник. — Беккерт поднял руку, и палец ее был направлен вверх.
— Господь бог?
— Вот именно.
— Садись, — предложил Мюллер.
— Не буду тебя отрывать от дел. У тебя, как всегда, их много. — Стол Мюллера действительно был завален бумагами. — Я хотел бы полистать дело «Красной капеллы».
— Мне говорили, что ты отказался от Железного креста? — спросил Мюллер.
— Мне нужно готовить деревянный крест…
— Почему так мрачно, Карл?
— Не будем играть в прятки, Генрих.
— Зачем тебе дело «Красной капеллы»? — спросил группенфюрер.
— Любопытно. Ведь я первый ухватил за ниточку…
— Один из первых, — уточнил Мюллер.
— Пусть будет так, — согласился Беккерт.
Мюллер молча встал, подошел к несгораемому шкафу и достал оттуда увесистую папку.
— Здесь копии, — сказал группенфюрер.
— Много мы наработали…
— А фюрер все нас не ценит, — обронил Мюллер.
Беккерт взял папку и, не попрощавшись, вышел.
* * *
В деле было два тома. Каждый примерно по четыреста страниц. Кроме официальных бумаг здесь находились копии писем, которые заключенные по делу «Красной капеллы» с дозволения тюремного начальства посылали своим родным.
Приговор над большинством членов «Красной капеллы» уже был приведен в исполнение.
13 мая 1943 года казнили очередную партию заключенных: Вальтера Хуземана, Эрику фон Брокдорф, Карла Беренса, Вильгельма Гуддорфа…
Беккерт вспомнил Гуддорфа: умное мужественное лицо, выразительные глаза, пытливо глядящие на собеседника сквозь стекла очков в большой роговой оправе.
По мере того как Беккерт все больше знакомился с документами в двух объемистых папках, он убеждался, что организация «Красная капелла» была прежде всего политической организацией антинацистского, антигитлеровского направления. Судебный же процесс представлял ее как организацию шпионскую, а не как организацию движения Сопротивления.
Беккерт встал и подошел к окну. Он присутствовал однажды при казни. На всю жизнь запомнился режущий звук опускаемого ножа гильотины. Отделившаяся голова падала в корзину с опилками…
Симка по-прежнему весело щебетала. Запах лип был очень густым, почти клейким. По улице шел мужчина. Сколько ему лет? Столько, сколько примерно было Гуддорфу. Нет, наверное, поболее: на голове волосы уже побелила седина.
Беккерт открыл клетку, просунул руку и поймал Симку. Под пальцами лихорадочно колотилось маленькое сердце.
— Глупая, я не собираюсь причинять тебе зла.
Канарейка будто поняла его слова, затихла. Но вскоре затрепыхалась, пытаясь вырваться.
— Хочешь на волю? А кто не хочет?.. Но пока потерпи немного.
В папках «Красной капеллы» имелись также фотографии. В уголке на многих стоял маленький крестик. Этих уже не было в живых.
Либертас Шульце-Бойзен. Крестик. С фотографии смотрела молодая женщина. Ее белокурые локоны ниспадали на хрупкие покатые плечи. Красивые брови. Красивый изгиб губ. Такие губы, наверное, хорошо было целовать…
Мария Тервиль! Волосы темные, густые. Зачесаны назад и собраны на затылке в коронку. Сколько же ей лет? Беккерт перевернул страницу. Тридцать два. «За приготовление к совершению изменнических действий и за содействие врагу», — гласил обвинительный акт.
А вот какое выразительное лицо: будто высечено из мрамора. Ода Шоттмюллер! Ее ни с кем не спутаешь. Беккерт помнил ее записку, перехваченную в тюрьме. На фотографии тоже еще нет крестика. Значит, пока еще жива.
«На квартире Оды Шоттмюллер встречались Харро Шульце-Бойзен, Ганс Коппи, Вальтер Хуземан. Здесь замышлялись акции, враждебные государству. С квартиры Оды Шоттмюллер Ганс Коппи вел также радиопередачи.
Харро Шульце-Бойзен имел в Берлине несколько квартир, с которых его радисты вели передачи. Хорст Хайльман служил в функабвере и заблаговременно предупреждал своих сообщников по преступному делу об опасности. Именно поэтому подпольные красные передатчики, обнаруженные пеленгаторами еще летом сорок первого года, смогли работать до осени сорок второго…»
А вот какое чувственное лицо. Сколько в нем женской силы. Эрика фон Брокдорф! Дочь почтового служащего. Вышла замуж за графа Брокдорфа. Крестик. 13 мая 4943 года свершилась казнь. Письмо было датировано днем казни. Письмо мужу.
«Моя единственная любовь!
Шлю тебе свой прощальный привет. Знаю, имей ты десять жизней, ты бы отдал их за меня. До последнего вздоха я благодарна судьбе, что она дала мне счастье прожить с тобой семь лет.
…Я мысленно беседую с тобой наедине, мой любимый…
Никто не сможет сказать обо мне, не солгав, что я плакала или цеплялась за жизнь и потому дрожала. Я хочу кончить свою жизнь смеясь, так же как смеясь я больше всего любила и все еще люблю ее.
…Я собранна и очень спокойна. Меня утешает сознание необходимости.
Твоя Эрика».
Она не знала, что мужа уже не было в живых.
Милдрет Харнак и Эрику фон Брокдорф суд сначала приговорил: первую — к 6 годам, вторую — к 10 годам тюремного заключения. В обвинительном заключении по делу Милдрет Харнак было записано: «Фрау Харнак действовала не столько по своей инициативе, сколько из-за привязанности к своему мужу». Эрике фон Брокдорф предъявлялось более серьезное обвинение — «за пособничество шпионажу». Гитлер отменил этот приговор.
Тут же в «деле» имелось распоряжение, на основании которого председатель суда Крёль передал дело обеих женщин председателю третьего сената верховного суда Шмаузеру. Верховный суд приговорил их к казни.
Имена Ильзы Штёбе и Рудольфа фон Шелия ни о чем не говорили. Он стал искать их дела.
Ильза Штёбе. Родилась 17 мая 1911 года в семье рабочего…
Училась в народной школе. Потом — в торговом училище. Работала в издательском концерне Моссе. Была секретарем публициста Теодора Вольфа.
В конце двадцатых и в тридцатые годы работала корреспондентом немецких и швейцарских газет в Варшаве. Есть предположение, что Ильза Штёбе была связана с швейцарской группой, которая проходит теперь под кодовым названием «Красная тройка».
