Фон Топпенау чувствовал себя раздавленным.

Ему казалось, что следователь глядит с брезгливой жалостью.

А как еще можно смотреть на ничтожество?!.

— Вы молчите? - спросил Хабекер. - Так познакомьтесь вот с этим...

Он протянул Топпенау пачку фотографий.

— Берите! - приказал Хабекер. - И смотрите.

Фон Топпенау подчинился.

Сначала он ничего не понял.

На снимках в разных ракурсах было запечатлено обнаженное женское тело, покрытое темными пятнами. Внимание привлекали именно эти пятна Очевидно, они обозначали синяки и кровоподтеки. Пятна расплывались на маленьких грудях, на впалом животе, на тонкой спине, на бедрах, на голенях.

Фотограф снял тело валяющимся на полу, распластанным на скамье, подвешенным за руки к не попавшей в кадр балке. На тех снимках, где жертва гестапо снималась анфас или в профиль, ее голова была опущена и лицо закрывали волосы. Но пятый снимок (размером девять на двенадцать) показывал, наконец, самое лицо.

Фон Топпенау не сразу догадался, кому принадлежит это лицо - залитое черными струйками крови, с заплывшим левым глазом и скошенным, раздернутым в нечеловеческом стоне ртом.

Но он узнал прядку, спадающую на лоб

С ужасом смотрел он на эту прядку.

— Совершенно верно, — подтвердил Хабекер, показывая серые зубы. — Это Инга Штраух.

Он забрал снимки, перетасовал, разглядывая -замечательно удачно получилось... результат ее запирательства!

— Сначала она тоже не хотела говорить..

Хабекер сделал ударение на слове «сначала».спрятал снимки.

Медленно потер сухие руки.

— Очевидно, вы еще не поняли всей серьезности положения, Топпенау, — скрипучим голосом сказал Хабекер. — Дело в том, что Инга Штраух, стремясь выгородить себя, выставляет вас в качестве руководителя. По словам Штраух, она только техническое лицо, занимавшееся передачей ваших сведений радисту. И действовала она исключительно из страха перед Больцем. Она утверждает, что Больц и вы заставили ее работать угрозами.

— Какими угрозами?! Это ложь! Ложь!

— Мне тоже кажется, что вы не главное лицо. Я уже говорил об этом. Однако поверить могут именно Штраух. Посудите сами — кто вы и кто она? Вы занимаете важный пост, вы знакомы со многими высокопоставленными особами в империи, а Штраух всего-навсего журналистка и ваша секретарша. Естественно предположить, что первую скрипку играли вы.

— Боже мой! Боже мой! — сказал Топпенау, пряча лицо в ладони. — Я не переживу... Это кошмар!

— Штраух говорит, — продолжал лгать Хабекер, -что Больц познакомил ее с вами в середине тридцать четвертого года. Она ни о чем не подозревала. Знала вас как дипломата, пользующегося расположением посла, и, конечно, отнеслась к вам с полным доверием. С Больцем она состояла в интимной связи, или, пользуясь ее собственным выражением, была в него влюблена. Поэтому Штраух и соглашалась время от времени встречаться с вами и забирать записки или небольшие свертки для Больца. Штраух не видела в этом ничего предосудительного. Но в феврале тридцать пятого года, в день ее рождения, вы приехали с Больцем на квартиру Штраух и вот тут-то и объяснили журналистке ее подлинную роль... Она была в ужасе, рыдала, грозила сообщить в посольство. Больцу и вам удалось без труда доказать, что ей не верят. Больше того, вы убедили Штраух, что ваши встречи с ней зафиксированы английской разведкой, сняты на пленку, и, таким образом, в глазах гестапо Штраух так же окажется соучастницей. Молодая женщина - ей было всего двадцать три года, граф! - впервые столкнулась с подобной грязью. Она была потрясена, испугана, ей противостояли двое мужчин, умудренных жизненным опытом, занимающих видное положение в обществе, способных, - Штраух это видела! — стереть ее со своего пути, не задумываясь... Вдобавок в одного из этих мужчин несчастная женщина была влюблена!.. Знаете, Топпенау. это очень похоже на правду!.. И если бы неопределенные обстоятельства, я безоговорочно поверил бы Штраух. Да! Поверил бы!

— Но вы не можете ей верить! — вскинул искаженное лицо Топпенау. — Ведь она лжет!

— Я не могу доказать ее лживость! - резко сказал Хабекер. — Доказать ее ложь может только один человек вы. Но вы отказываетесь помочь следствию!.. Тем хуже для вас.

— Но как? Как убедить вас, что я не виноват?! Какие факты...

— Отвечайте на вопросы искренне и правдиво. Больше ничего.

— Я отвечаю искренне!

— Ложь! - повысил голос Хабекер вы прикрывали Штраух и Больца!

— Но в чем?

Заявили вы, что познакомились со Штраух только в тридцать девятом году, уже в Берлине?

Ну Да,„

— Неправда! Сотрудники польского посольства утверждают, что вы были знакомы раньше!

Вас видели разговаривающим со Штраух на приемах в посольстве иностранных журналистов!

— На приемах?.. Но... Я не знаю... Может быть, я разговаривал, но... Я со многими разговаривал!

— В посольстве не допускаются первые встречные! Инга Штраух была не простой журналисткой! Она ведала вопросами культуры и воспитания в женском отделе национал-социалистской партии в Польше! Кроме того, она яркая женщина! И вы хотите уверить меня, что не знали своей собеседницы?! Вы ведете себя как мальчишка!.. Когда вы познакомились со Штраух?! Говорите!

Фон Топпенау поник.

В доводах следователя присутствовала неопровержимая логика. Кроме того, он располагал, оказывается, показаниями сотрудников польского посольства. Отрицать очевидное было бессмысленно и опасно. А может быть, и не нужно? Может быть, частичные признания помогут доказать вздорность поклепов, возводимых Штраух и вырванных у ней под пытками?

— Собственно... — пробормотал фон Топпенау. — Господин следователь, поймите меня... Да, да! Я был знаком со Штраух еще в Польше! Да! Был!

— В каком году вы познакомились?!

— В тридцать... в тридцать...

— Не лгать!

— Нет, нет! Но я вспоминаю... Первый раз... Это нельзя назвать знакомством. Просто я случайно увидел ее с Больцем в ресторане... Они обедали...

— Год!

— Это было в середине тридцать пятого... В августе. Да, совершенно верно, в августе.

— А когда вы познакомились близко?

— Я бы не сказал — близко... В тридцать седьмом году Штраух появилась в посольстве, и меня ей представили.

— Больц?

— Нет, нет! Верьте, господин следователь, нет! Кто-то другой. Право, я не помню, кто.

— Больц присутствовал на этом приеме?

— Да.

— Вы хорошо знали Больца и знали, что Больц знаком со Штраух. Почему же вы обратились с просьбой представить вас Штраух не к нему?

— Я обратился, но... Видите ли, Больц сказал, что почти незнаком с этой женщиной.

— Незнаком?

— Да.

— Вас это не удивило?

— Конечно, удивило. Я даже напомнил Больцу обед в ресторане. Он ответил, что я ошибаюсь.

— И вы поверили?

— Как вам сказать?.. Пожалуй, нет. Но ведь у каждого мужчины могут быть свои тайны...

— Пожалуй, — признал Хабекер, которого вполне устраивали заискивающие нотки в голосе графа. - Тайны могут быть. Значит, вы подозревали интимную связь Больца и Штраух?

Топпенау улыбнулся зябкой улыбкой.

— Но... Если мужчина встречается с женщиной наедине, а на людях отрицает знакомство с ней, то, очевидно

— Понял! сказал Хабекер. Почему вы не признавались в знакомстве со Штраух с самою начала?

— Я... Я был ошеломлен... Я был испуган? бормотал граф.

— Чем? Арестом Штраух?

— Да, господин следователь! Чем же еще.

— А почему вас испугал ее арест?

— Но... Она была моим секретарем. На работу Штраух принял я...

— Если ваша совесть чиста, вам нечего было бояться!

— Да, конечно, и тем не менее... Я вообще боялся этой женщины!

— Боялись Штраух? Почему?.. Отвечайте, почему!

— Господин следователь, поверьте!.. Штраух была любовницей Больца. А Больц оказался нежелательным лицом... Вы же знаете!.. Штраух намекала, что Больц неоднократно говорил обо мне. Конечно, он не мог сказать ничего плохого!.. Однако факт остается фактом: Больцу очень долго доверяли. Я действительно бывал с ним откровенен... А потом, в тридцать девятом, выяснилось, что он исчез... Я боялся, господин следователь, как бы Штраух не проговорилась о прошлом. Только поэтому и на работу ее устроил!