По уточненным данным, группа Борисова в тот день в Либаве потопила три крупных транспорта общим водоизмещением пятнадцать тысяч тонн. Из них «восьмитысячника» на дно гавани отправил Михаил, Всего в том бою балтийской авиацией было уничтожено шесть транспортов с боевой техникой и оружием, танкер с горючим, взорван склад боеприпасов, разрушены причальные сооружения, создано шесть очагов пожаров, потоплено до двух десятков вспомогательных судов и катеров. Одновременно было повреждено восемь транспортов, эскадренный миноносец и две подводные лодки. В воздушных боях сбили двадцать два немецких истребителя. Ущерб врагу был нанесен серьезный.

На следующий день Совинформбюро оповестило мир об этой блестящей победе балтийцев.

Победное сообщение слушали с сознанием исполненного долга Михаил Борисов и его боевой друг Иван Рачков, Дмитрий Башаев и Алексей Арбузов, Иван Репин и Гусман Мифтахутдинов рядом с другими летчиками и техниками. Слушали, радовались и… вместе делили горе! победа была добыта жизнями четырнадцати экипажей бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей, в том числе выдающегося советского аса Нельсона Георгиевича Степаняна и его боевого соратника воздушного стрелка Алексея Румянцева…

Балтийская авиация совершенствовала свою тактику, оперативное искусство, от боя к бою, от сражения к сражению увеличивала мощь своих ударов, ценой огромных усилий решала стратегическую задачу Краснознаменного Балтийского флота по освобождению моря.

Приближался 1945 год. В том, что новый год будет победным для стран антигитлеровской коалиции, никто не сомневался. Советские войска, по-прежнему несшие основную тяжесть войны, уже освободили из фашистского рабства народы Румынии, Югославии, Норвегии, вели бои на территории Польши, Венгрии, Чехословакии, ворвались в Восточную Пруссию, продолжали теснить гитлеровские полчища к Берлину.

Фашистский зверь был ранен. Теснимый союзными войсками с востока и отчасти с запада, он медленно уползал в свое логово, бешено огрызаясь и оставляя после себя выжженные земли. На Балтийском море гитлеровское командование, пытаясь выиграть время и оттянуть расплату, упорно цеплялось за свои военно-морские базы, собрав в них основные силы флота. Теперь в Пиллау, Данциге, Гдыне, Либаве, Мемеле и в Виндаве находились четыре линкора — два «карманных» и два так называемых «учебных», а также два тяжелых и четыре легких крейсера, около двухсот подводных лодок, три десятка эскадренных миноносцев, семьдесят торпедных катеров, двести быстроходных десантных барж и примерно такое же количество сторожевых кораблей, тральщиков, различных катеров. Эти внушительные силы немцы широко использовали для поддержки приморских флангов своих войск и прикрытия стратегических перевозок.

Краснознаменный Балтийский флот намного уступал немецкому по численности боевых кораблей. К тому же он все еще был скован минными полями в восточной части Финского залива, поэтому основная тяжесть борьбы на Балтике по-прежнему ложилась на морскую авиацию и на подводные лодки.

С освобождением островов Моонзундского архипелага и выходом наших войск на побережье основными участками боевой деятельности флотской авиации стали центральная и южная Балтика, включая обширную Данцигскую бухту. В то же время за ней сохранялась задача морской блокады окруженных врагов в Курляндии и в Мемеле.

Расширение арены борьбы потребовало пересмотра районов базирования основной ударной силы военно-воздушных сил флота — минно-торпедных, пикировочно-бомбардировочных и штурмовых авиаполков. Паневежисский аэродром находился от моря в двухстах двадцати километрах. Полет к морю и обратно занимал больше часа дорогого времени. Случалось, и не раз, что воздушная разведка обнаруживала вражеские караваны в непосредственной близости от Либавы и Мемеля. Но пока донесение об этом проходило по каналам связи оперативной службы, пока докладывали командованию и оно принимало решение, а потом поднимало в воздух торпедоносцев или пикировщиков, противник успевал прятаться под усиленную защиту противовоздушной обороны своих военно-морских баз.

На побережье имелись подходящие аэродромы. Они были в Грабштейне, в Дрессене, в Паланге. Но эти аэродромы находились вблизи переднего края фронта и подвергались артиллерийским обстрелам. Выдвигать на них минно-торпедную авиацию было опасно. И все же генерал Самохин рискнул. Он приказал посадить на палангский пятачок три пары торпедоносцев. Командовать группой приказали лейтенанту Борисову.

Большой палангский аэродром уже был обжит морской авиацией. Здесь находились штурмовики из 11-й Новороссийской дважды Краснознаменной авиадивизии полковника Манжосова, разведчики и истребители. Поэтому едва торпедоносцы приземлились, как их направили в приготовленные в северной части летного поля капониры.

Прямо со стоянки прилетевшие экипажи Борисова, Богачева, Мифтахутдинова и Репина пошли осматривать летное поле. Оно здесь было намного меньше, чем в Паневежисе. На границе его южной части виднелись служебные домики, радиомачты, капониры с «ильюшиными» и «яками», а дальше у линии горизонта в серое небо упирались острые шпили небольшого городка Паланга, — до него от аэродрома было всего шесть километров. За городком на расстоянии четырнадцати километров располагалась крупная мемельская военно-морская база немцев. В нескольких десятках километров от аэродрома на севере проходил другой передний край фронта, недаром этот участок называли пятачком. Торпедоносцы, что называется, попали между двух огней.

Под общежития для группы Борисова были отведены двухэтажные коттеджи, располагавшиеся в сосновом лесу невдалеке от самолетной стоянки. За коттеджами громоздились дюны, покрытые лесом. С той стороны легкий ветерок доносил глухой рокот прибоя — море совсем близко.

Коттеджи были похожи на те, в которых летчики жили в Паневежисе. Поэтому экипажи быстро заселили их и после ужина расположились в них на отдых.

На новом месте да в чистой постели всегда спится хорошо. Но летчикам спать не пришлось. Около полуночи коттеджи вдруг затрясло, как при землетрясении, и где-то совсем близко ухнул оглушительный взрыв. Потом взрывы последовали еще и еще, и в них утонул крик дневального:

— В ружье! Боевая тревога!

Одеваясь на ходу, летчики хватали пистолеты, картодержатели и выбегали наружу. Было темно. Вьюжило. В лесу невдалеке от домиков, освещая деревья и снег яркими бликами, с оглушительным грохотом рвались крупнокалиберные снаряды. Грозный гул канонады доносился с юга. На востоке рядом с аэродромом темноту ночи разрезали багровые вспышки, долетали звуки пушечных залпов. Воздух был наполнен визгом разлетающихся осколков.

Дежурный офицер направлял людей в укрытия.

— Откуда стреляют? — спросил его Рачков.

— Из Мемеля. Немцы так часто делают. Отсюда же до передовой недалеко. Только прежде они били по южной части аэродрома, а сегодня почему-то по этой, северной.

— Может, здесь есть какие-то склады? Нет? Значит, салютуют в честь нашего прибытия, — пошутил Борисов.

Канонада продолжалась около часа. Когда она стихла, летчики вернулись в спальные комнаты. Но какой же сон может быть после такой встряски? Так и не уснули до утра. А с рассветом начались новые заботы.

К артиллерийским обстрелам, в конечном счете, приспособились, учли немецкую педантичность: с вечера отдыхали в бункерах, а после часу ночи переходили в кубрики.

Как-то глубокой ночью, когда Борисов вернулся из бункера и крепко уснул, его разбудил Виктор Беликов.

— Поймали гада, командир! — возбужденно кричал он.

— Кого? — спросонья не понял замкомэск.

— Гада! Диверсанта! Спуститесь вниз. Он у дежурного.

Взбудоражилось все общежитие. У дежурного по группе скромно сидел на табуретке одетый в дубленый красноармейский полушубок, шапку-ушанку и серые валенки белобрысый тридцатилетний сержант, внешне ничем не отличающийся от окружающих людей. Сидел он нахохлившись, настороженно поглядывал крупными, круглыми, как у совы, глазами. Возле задержанного сержанта с наганами в руках стояли Шашмин, Смирнов и несколько эскадрильских краснофлотцев. На столе дежурного лежала немецкая ракетница, пустые гильзы из-под ракет, какие-то документы.