— Смотрите, что делают эти девчонки, товарищ генерал!

Генерал прочитал донесение.

— Ну молодцы! Семьдесят тысяч мин за такой срок, да еще противопехотных! Объявить всему личному составу благодарность! — приказал он.

Сырая ленинградская осень медленно и неохотно переходила в зиму. Приморозит, присыплет снегом землю — и снова отпустит, опять моросит почти невидимый дождь, опять оттаивает покрытая желтой травой земля. И комья глины растут на сапогах, и влага пропитывает одежду до самой нательной рубахи. А у саперов работы все больше. Сроков наступления еще никто не знает, но они близятся, это чувствуют все.

От нашего переднего края до немецких траншей где 100 метров, где 500 — это зависит от местности и от того, как шли бои. Но узкая нейтральная полоса доставляет особенные заботы. Она нафарширована минами, перегорожена завалами, рвами, спиралями и заборами из колючей проволоки во много рядов. Как преодолеет их пехота, двинувшись в наступление? Сидят над расчетами инженеры, артиллеристы, танкисты… Наблюдатели не отходят от перископов и стереотруб, разведчики ползают и ползают по нейтралке — все разглядывают, ощупывают руками…

Много забот и у саперов, вечных тружеников войны. Каждую ночь гремят взрывы на ничейной земле. Это их работа. Тихо, неслышно ползут саперы и тащат за собой или толкают впереди свои смертоносные грузы — заряды. Может быть, заряды накладные, их поставят в середине вражьего минного поля, подожгут запальный шнур — и давай назад?! Заряд сработает, и от детонации взорвутся десятки мин на поле. Отлично! Только ведь надо доставить заряд на место, поджечь шнур и успеть уйти. А враг не спит, он беспокоится, освещает местность ракетами, поливает огнем пулеметов, таится в засадах.

Или саперы ползут, проталкивая вперед удлиненный заряд — доску, похожую на лыжу, только раза в три длиннее. Стоят на такой «лыже» толовые шашки одна за другой, как вагоны в товарном составе, много их. И вот толкают саперы взрывную «лыжу», загоняют во вражеские заграждения — под проволочные заборы, спирали из колючки. Такой заряд может сразу проделать проход. От него и проволока разлетится, и сработают мины, навешенные на ней. А есть еще подвесные заряды. Их ставили над заграждениями — полагалось на треногах, а бывало, и на проволоку навешивали. Задача одна — уничтожить преграды, устроенные врагом перед своими позициями.

Где-то рождается «рационализаторское предложение». А что, если утащить у фашистов проволочный забор?

— Как утащить? Представляете, сила какая нужна? Руками не утащишь…

— Зачем руками? У нас за спиной ленинградские заводы, разве они лебедок не дадут?

И утром фашисты не досчитываются то там, то здесь своих заграждений.

От Малой (Ораниенбаумской) земли и до Ладоги идет эта работа. Каждая ночь — боевая страда.

А сроки наступления приближаются. Надо подготавливать исходные рубежи, прокладывать дороги, рубить впрок мостовые фермы, чтобы наводить их без задержки потом на освобожденной земле. Все понимают — враг, отступая, будет минировать, взрывать дороги и мосты. Это надо учесть, а еще лучше предотвратить, где только можно. Каждый спасенный мост означал бы маленькую или большую, но явную победу над противником, и, чтобы достичь ее, стоит идти на любую хитрость, на риск.

Под самый Новый год саперов-разведчиков старшину Устича и сержанта Баллана вызвали в землянку командира. Они только перед этим обсуждали, как встретить наступающий 1944-й. На переднем крае пиршества не устроишь, что и говорить, но во фляжках все-таки булькало — приберегли свои сто граммов. Так что в положенный час можно бы чокнуться за победу. Но теперь, приходилось отставить все приятные разговоры и приготовления.

Старшина Устич открыл дверь землянки:

— Товарищ командир, по вашему приказанию прибыли…

Командир сидел над картой, испещренной красными и синими гребенками. Красные — наш передний край, синие — траншеи противника, но карандаш командира нацелен дальше разноцветных гребенок — на мост у деревни Порожки. Это большой старый мост, каменный и очень прочный, построенный еще в екатерининские времена. Когда-то по нему пролетали шестерки коней, несли кареты вельмож. Теперь мосту предстояло пропустить куда более тяжелые экипажи — танки. Он лежал на пути, по которому наши войска, начав наступление с приморского плацдарма, должны были устремиться к Ропше — навстречу армии, прорывающей вражеский фронт со стороны Пулковских высот. От того, сохранится ли мост, зависел темп наступления.

Рассказать все разведчикам-саперам командир, конечно, не мог, да всего он и сам еще не знал, но с мостом была связана одна из боевых задач, возложенных на него. Для старшины и сержанта это была главная и единственная задача: надо пробраться к мосту через вражеский передний край. Конечно, незаметно, ночью, не выдавая себя.

Линия фронта была здесь неподвижной больше двух лет. Противник времени зря не терял, все использовал, чтобы сделать ее непроходимой. И мины тут были, и заграждения, и сигнализация — от консервных банок, повешенных на проволоку, до электрических звонков. В таких случаях говорят: «Мышь не проберется». А следовало пробраться людям — двоим, и так, чтобы никто не узнал на той стороне.

Разведчики долго сидели с командиром над картой. Потом пошли в боевое охранение.

Новый год они встретили на «ничейной» земле. Они готовились несколько дней. В светлые часы Устич и Баллая с наблюдательных пунктов, через бруствер окопов боевого охранения, разглядывали места, по которым предстояло пробираться. В темное время выползали вперед, на ничейную зону. Когда все было готово, доложили командиру свой план. «Этим вечером пойдем». Но им ответили, что теперь надо отдохнуть и выспаться, а когда идти — будет приказ.

Их отправили вечером 13 января.

— Значит, у моста быть к середине ночи, — сказал на прощание командир. — Мост наверняка минирован, а ваша задача — не допустить взрыва. Будьте готовы к огневому налету нашей артиллерии по этому району. Укройтесь и не упускайте мост из внимания ни на минуту. Сберечь его надо во что бы то ни стало.

Разведчики перевалили через бруствер и пошли вперед, две белые тени, почти невидимые на ночном снегу, — маскировочная одежда закрывала их от глаз до пят.

До немецкой проволоки с разведчиками шло еще несколько солдат, прикрывая их. Дальше Устичу и Баллану надо было двигаться одним. Заранее проделать проходы во вражеских заграждениях нельзя было, немцы заметили бы эти проходы и могли устроить засаду. Но за время долгих ночных странствий по ничейной земле Устич и Баллан нащупали узенькие коридоры, оставленные фашистами для своей собственной разведки. Ими они и решили воспользоваться. Коридоры были закрыты проволочными ежами, съемными рогатками, но с этим все-таки легче совладать.

Они, не чувствуя холода зимней ночи, то шли, то ползли, то отлеживались в снегу, когда лопались в небе ракеты, заливая все вокруг бледным, мертвенным светом. Прислушивались к посвисту пуль. Нет, их не заметили. Гитлеровцы постреливали «для порядка», временами начинали частить, видно, беспокоились, но огонь оставался неприцельным.

Где-то высоко шли и шли наши самолеты. Тяжело ухала и содрогалась земля. Взрывы доносились из глубины вражеского расположения. Самолеты бомбили артиллерийские позиции противника.

Разведчики проползли между немецкими траншеями и добрались до моста глубокой ночью. Залегли в густых кустах. Никого не было видно, но вдруг совсем близко послышался глухой простуженный кашель. Он доносился словно бы из-под бугорка у реки. «Землянка, — догадались саперы, — подрывная станция, не иначе!»

Подползли к кустам еще ближе. Притаились. Уже перед рассветом из землянки выбрался солдат, посмотрел по сторонам, покашлял и ушел обратно. А вскоре ударила наша артиллерия.

— Давай! — Баллан потянул товарища за рукав. Теперь можно было говорить не таясь, грохот разрывов заглушал человеческий голос.

Они ворвались в землянку и подмяли гитлеровца. Он и крикнуть не успел. Ну да, они не ошиблись. Взрывная машинка стояла наготове. Баллан осторожно отсоединил ее от проводов и забросил в снег подальше. Ключ для верности положил в карман.